Ниневия

25

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Как только Табшар-Ашшур понял, что с Нимродом что-то случилось, он не на шутку встревожился.

— С чего ты решил, что это настолько серьезно? — недоверчиво спросил его отец. — Кто посмеет поднять руку на царского колесничего?

— Думаю, уже подняли. Его нигде нет. С утра не появлялся в конюшне. Его и сейчас нет на ипподроме. Люди Бальтазара рыщут по всей Ниневии. Наместник места себе не находит, он только что спрашивал у кравчего, можно ли начинать гонки на колесницах и как отнесется царь к тому, что в них не будет участвовать Нимрод.

Их ложа находилась по правую руку от царской, на один ярус ниже, только ей уступая в роскоши. Вместе с отцом и сыном — глашатаем и министром двора — сидели их жены, дети и некоторые советники.

— Как отнесется? — скривился Шульмубэл. — Чья-то голова, или две, или больше, сегодня полетят с плеч.

— А эти головы не могут оказаться нашими?

Отец не ответил. Он знал, что его эта беда вряд ли коснется, а вот сына может и не миновать, но помочь ничем не мог, а пугать лишний раз не хотел. Тот, впрочем, и сам прекрасно понимал нависшую над ним угрозу.

— Как думаешь, успел наш пропавший друг сделать то, что обещал?

— Неужели тебя это сейчас волнует? — недоуменно посмотрел на сына Шульмубэл.

— Именно это меня и волнует. Потому что если, — Табшар-Ашшур перешел на шепот, — Нимрод все обговорил со своим человеком, то это может избавить нас от неприятностей.

— И каким образом?

— Разве не Аракел больше всех заинтересован в его исчезновении?

— Но доказать это будет сложно. Да и царица не даст его в обиду.

— Если он останется жив. А если нет?

— Как же нам узнать все это наверняка?

— Пока не знаю. Ясно одно: Нимрод пропал как раз тогда, когда решал судьбу Аракела… Я найду Бальтазара, поговорю с ним, разузнаю, что ему известно. Мне только что сообщили, будто в конюшне был кто-то схвачен. И это очень некстати.

— Что делать мне? Ждать?

— Будем придерживаться первоначального плана. Найди Мар-Зайю. Он должен передать наше послание Ашшур-дур-пании.

— А если Аракел останется жив?

— Обвиним во всем Нимрода. Поторопись, отец.

— Хорошо, хорошо… Но я нигде не вижу писца…

— Найди его… Обязательно найди…

На ипподроме, между тем, награждали победителей в скачках на дромадерах.

К лучшим наездникам сошел сам наместник Ниневии, дарил дорогие подарки и обещал после пира сто верблюдов. Поздравляя погонщиков, Набу-дини-эпиша все время оглядывался на царскую ложу — не посмотрит ли Син-аххе-риб в его сторону, не вспомнит ли о своем верном слуге, не осчастливит ли приветственным жестом? Но напрасно. Царь был суров и мрачен, почти не интересовался сегодняшними состязаниями и все говорил, говорил со своими наместниками — осыпав упреками в неспособности собрать ополчение, принялся распекать из-за лености, безалаберности и расточительства…

— О владыка, чем я тебя прогневал? — опустив голову, вымаливал прощение Надин-Ахе, наместник провинции Арапха. — Разве есть моя вина в том, что Малый Заб вышел этой весной из берегов больше прежнего?

— Твоя вина в том, что ты бросил общинников на произвол судьбы, не помог им в восстановлении жилья, семенами, не дал никому отсрочки, но позаботился о своем дворце, пострадавшем от дождей, когда в сговоре с министром Саси пригнал в свою столицу десять тысяч рабов, снятых с моих рудников! Молчи! Не оскорбляй мой слух бесполезными оправданиями, жалкое животное. После возвращения домой ты избавишь общинников от платы в казну до конца года, а мне заплатишь все сполна из своих запасов.

Син-аххе-риб оглянулся на Ашшур-дур-панию, и тот с готовностью подал царю ритон с вином. Промочив горло, повелитель Ассирии задержался взглядом на наместнике Харрана. Скур-бел-дан был, наверное, единственным среди присутствовавших здесь наместников, кто смотрел на владыку без страха. Смотрел исподтишка, осторожно — и все же спокойно.

Он был самым молодым изо всех и самым дерзким.

Умелый организатор, хитрый торгаш, талантливый военачальник и бесстрашный воин, прекрасно владеющий мечом, Скур-бел-дан был рабом своих страстей. Как докладывал царю Арад-бел-ит, в поисках все новых и новых красавиц для своего господина люди наместника рыскали не только по всей провинции или Ассирии, но и далеко за пределами ойкумены.

Син-аххе-риб возвысил его в одиннадцатый год своего правления, когда боролся с Мардук-апла-иддином, низвергнутым царем Вавилона[49]. Тогда кровный враг бежал за море, и ассирийцы, у которых не было флота для переброски войск через водную преграду, остались ни с чем. Скур-бел-дан вызвался построить за пару месяцев верфи с помощью финикийских мастеров, чтобы настигнуть врага[50]: одну на Евфрате, около Тиль-Барсибе[51], дерево для которой доставляли с гор Амана и Ливана, другую — на Тигре, близ Ниневии, с лесом из Курдистана[52]. И хотя сам поход едва не обернулся для самого Син-аххе-риба погибелью, а вавилонский царь чудесным образом таки спасся, с бунтовщиками было покончено навсегда. Ассирийцы захватили Нагиту[53] и множество городов Южного Элама, вернувшись домой с богатой добычей.

Вернувшись в Ниневию, Син-аххе-риб поставил Скур-бел-дана наместником Харрана.

Всего через три месяца после этого в провинции вспыхнуло восстание. Подавлено оно было скоро и жестоко, но караваны вернулись в Харран только полгода спустя. Когда Арад-бел-ит доложил царю о ходе своего расследования, выяснив причины, послужившие толчком к бунту, Син-аххе-риб рассердился и пригрозил, что когда-нибудь он сделает Скур-бел-дана евнухом.

Совершая прогулку по городу, новый наместник позарился на десятилетнюю дочь старшины кузнецкой общины. Изнасиловал девочку прямо в родном доме, куда ворвался вместе со своими стражниками, а затем, раздосадованный, что она укусила его, отдал ребенка на потеху воинам.

Скур-бел-дана тогда спасло вмешательство Закуту (она всегда благоволила к нему), жречества, которому наместник успел сделать крупные подношения, и крупный штраф, смягчивший гнев царя.

Но вернуть расположение своего владыки наместник так и не сумел.

Син-аххе-риб прекрасно знал, что все его сановники и жречество давно разделились на два лагеря: одни стояли за его старшего сына, другие — за Ашшур-аха-иддина. И еще царь знал, что Скур-бел-дан — краеугольный камень оппозиции Арад-бел-иту. Знал, и поэтому с каждым днем все сильнее ненавидел наместника Харрана.

«Подожди, и до тебя очередь дойдет, — неприязненно подумал о нем царь. — Поживи пока, немного тебе осталось».

Будь Син-аххе-риб уверен, что смерть Скур-бел-дана пойдет на пользу Арад-бел-иту, участь наместника давно была бы решена. Но уж очень многое этому препятствовало: не хотелось злить Закуту, настраивать против трона ассирийскую знать, а главное — жречество.

— Хорошее вино… Откуда оно? — спросил царь у Ашшур-дур-пании.

— Из Самалли, — с готовностью доложил кравчий, склоняя голову и бросая взгляд на своего ценного поставщика и хорошего приятеля.

Набу-ах-эреш, наместник Самалли, также кланялся, довольно улыбался, благодарил царского сановника взглядом. Рано… Знал бы, что его ждет, лучше спрятался бы за чужими спинами.

Син-аххе-риб посмотрел в его сторону, нисколько не изменяя своему настроению.

— Вино ты делаешь хорошее. Но, кажется, это единственное, с чем ты справляешься достойно… Как давно ты платил жалованье своим чиновникам? Почему из месяца в месяц мне приходят жалобы, что ты обрекаешь их на голодную смерть? Ты хочешь, чтобы они выколачивали средства из моих подданных бесчестными поборами? Как давно ты был в суде? Как давно интересовался делами?

Голос царя звенел от гнева. Набу-ах-эреш не смел поднять глаза на своего господина, лоб его покрылся испариной, а тело охватил озноб.

Син-аххе-риб откинулся назад на спинку трона, принявшись внимательно рассматривать своих наместников, словно перед ним стояли его кровные враги.

«Воры, лентяи, изменники, — думал о них царь. — Все, что вы можете, — красть из моей казны, драть три шкуры с общинников, ремесленников, купцов да купаться в роскоши. За каждым из вас тянется такой длинный шлейф преступлений, что возьмись я за один его край, второй пришлось бы искать, наверное, у Северного моря.

Я знаю о вас все. Как воруете, что замышляете, как грызетесь друг с другом и плетете интриги за моей спиной…

Первый вор здесь — Набу-дини-эпиша, наместник моей столицы. Одним богам известно, сколько серебра и золота он выкачал из моей казны на строительстве каналов, которые я провел к Ниневии от области города Кисира[54]. Как странно у него подергивается правый глаз… На кого он косится? На Зерибни? Думаешь, у него совесть чиста?. .

Зерибни — еще тот пройдоха! Как же он похож на огромный бурдюк с кислым вином! От беспробудного пьянства больше всего страдает его нос, который давно стал похож на раздавленную солдатским сапогом переспелую сливу… Вот кто снабжает слухами всю Ассирию! Если хочешь, чтобы о чем-то узнали во всех уголках ойкумены, поделись этим с Зерибни. Не оттого ли его уши отвисли чуть ли не до плеч? Это от него, а не от Арад-бел-ита или Закуту я впервые узнал о желании АбиРама, наместника Изалла, породниться с царской семьей. На чьей он стороне? Моего младшего сына — Ашшур-аха-иддина. Что же он знает такого, чего не знает его царь?

У этого, что ростом с ишака, гонора хватит на прайд львов… этот злобный кривоногий карлик — Бэл-эмурани, наместник Калху. Да, да, я о тебе! Заметил, что смотрю на него, кланяется, совиная ты голова! Да разве может человек жить совсем без шеи? Полтора года назад он сцепился с наместником Суху, хотел взять в жены его красавицу дочь, был высмеян и в оскорбленных чувствах пообещал обидчику скорые беды. Долго ждать не пришлось. Сначала на Евфрате прорвало дамбы в нескольких местах, что привело к затоплению обширных земель в Суху, затем на охоте погиб один из сыновей наместника, и, наконец, бесследно пропал большой караван с податями, шедший из столицы провинции в Ашшур и Ниневию.

Расследование по всем случаям, проведенное Арад-бел-итом, результатов не дало.

Но при этом в столице провинции был захвачен арабский посланник, отправленный к наместнику с неясными целями, то ли чтобы бедуины поддержали готовящийся мятеж, то ли еще для чего.

Наместник Суху был немедленно схвачен и допрошен. О своей связи с бедуинами он отказываться не стал, но об измене молчал, говорил все о происках врагов и ошибке. Большего узнать не удалось, так как вскоре после пыток наместник умер, так и не сумев отстоять своего честного имени.

Подозрения возникли позже, накануне похода на Тиль-Гаримму, когда Арад-бел-ит через свою агентуру в Аравии узнал некоторые подробности этого дела. С вождями бедуинов действительно связывался кто-то из наместников Ассирии, но лишь для того, чтобы расшатать провинцию Суху, и уж точно не сам ее наместник. Прямых улик не нашлось, а Бэл-эмурани к этому времени завоевал доверие Арад-бел-ита. . .

Но кто из вас, позаботился о том, чтобы убить моего Нимрода?»

Царь уже знал правду… Знал, что Нимрода не сыскать… Сейчас владыка хотел только одного — найти и наказать виновного за смерть своего колесничего.

Хава пришла на награждение победителей скачек на дромадерах следом за наместником Ниневии, сладко улыбнулась ему, отчего у Набу-дини-эпиши на мгновение перехватило дыхание от страха, зашла к нему за спину и предупредила:

— Я бы хотела спрятаться среди твоей охраны, а не показываться на глаза царю.

Набу-дини-эпиша с пониманием закивал, оглянувшись, приказал страже взять принцессу в кольцо и поспешно отошел в сторону.

— Вот он! — вдруг вырвалось у Арука, заметившего слугу Нимрода. — Тот высокий и тощий юнец и есть Трактис.

Молодой погонщик, на которого указал Арук, в это время с понурой головой медленно вел за узду своего верблюда прочь с ипподрома. Сегодня он уступил победителю три корпуса и пришел шестым. Получил в награду всего несколько серебряных кружочков и насмешки друзей. Это были его третьи скачки, и каждый раз он выступал все хуже.

Рамал, телохранитель принцессы, подошел к нему сбоку, взял под руку и прошептал:

— Принцесса Хава хочет тебя видеть.

Трактис испугался. Только теперь он вспомнил, что так и не получил разрешения на участие в скачках от своего господина: надеялся выиграть и тем смягчить его гнев. И как теперь оправдаться? Кроме того, он знал о тайной связи принцессы и Нимрода, а еще — о ее вспыльчивом нраве и неслыханной жестокости.

«Это конец, — думал он, следуя за телохранителем принцессы. — Господин впал в бешенство, став свидетелем моего позора, а принцесса, наверное, решила развлечься и потребовала от своего возлюбленного бросить меня на съедение свиньям».

Но когда Трактис не увидел рядом с принцессой Нимрода, то испугался еще больше, ведь только он и мог защитить своего слугу от внучки царя. К тому же этот конюший никогда не был так близко к царственной особе. Слуга упал на колени, покорно склонил голову до самой земли.

— Скажи мне, когда и где ты видел в последний раз своего господина? — ласково обратилась к нему Хава.

Трактис знал, что Нимрод с утра не появлялся в конюшне. Но коли царского конюшего нет на ипподроме до сих пор — значит, случилась беда. И теперь надо было решить, что лучше: сказать правду и, скорей всего, быть наказанным за своеволие, или солгать и вместе с принцессой отправиться на поиски. Если он поможет найти Нимрода, то никто не вспомнит о столь мелком проступке, если же того нет в живых — никто не узнает, что это была ложь.

— Ночью во дворце. Он дал мне разрешение на участие в скачках…

— Знаешь, где может быть твой господин или того, кто посвящен в его тайны?

Трактис задумался, так как вспомнил о Торе — неприметном писце, с которым когда-то сам познакомил своего господина, а еще о том, что вместе они проделывали какие-то темные делишки, но называть это имя не стал из опасений, что награда достанется другому.

— Несколько раз мой господин навещал человека на улице Бродячих псов.

В это время стража остановила слугу, попытавшегося проникнуть внутрь круга, где учинила допрос принцесса. Хава заметила это и подала знак пропустить посланника. Набу-дини-эпиша сообщал через него, что Бальтазар арестовал злоумышленника, возможно, связанного с исчезновением Нимрода.

— Пойдешь со мной, — приказала Хава Трактису.

Дрек попался случайно. В последний момент, когда ось колесницы Аракела была испорчена, а следы успешно сокрыты, что-то спугнуло одну из лошадей: она ударила его копытом, и он потерял сознание. Там Дрека и нашла стража. Его отнесли в ближайшую конюшню, принадлежавшую Табшар-Ашшуру, и подвесили за руки к поперечной балке.

Появившись, Бальтазар недовольно оглядел свежую не обмытую от крови рану на голове, спросил, откуда она взялась, еще раз обошел вокруг пленника, пытаясь составить о нем представление, и наконец сказал:

— Кто ты, и что делал около лошадей?

Дрожащий от страха Дрек ответил едва не плача:

— Я никто. Я бедный горожанин, которому немного не повезло, когда он попытался подкрасться поближе к лошадям, чтобы знать наверняка, на какую колесницу сегодня ставить.

Бальтазар посмотрел на своих соглядатаев:

— Что при нем нашли?

— Немного серебра, старый ржавый нож… да и все… — ответил тот, что был посмелее.

— И что скажешь, кто сегодня выиграет? — прищурившись, спросил Бальтазар.

Пленник, шмыгая носом, несмело улыбнулся, как бы ища сочувствие:

— Аракел.

— И ты хочешь сказать, что имея на руках горсть серебра, ты рисковал жизнью, чтобы узнать то, что и так всем известно? Дайте-ка ему двадцать плетей, а если он хоть раз закричит и посмеет испортить праздник нашему царю, вырвите ему язык…

— Нет! Нет! Не надо плетей, я и так все скажу! — запричитал Дрек. — Там, на трибуне, сидит Тор… Писец Тор… Это он должен был ставить деньги, не я. Это по его просьбе я должен был выяснить, каких лошадей запрягает Аракел, а каких Нимрод. Он был уверен, что Нимрод сегодня победит, а я советовал ему ставить на Аракела…

Все это очень похоже на правду, подумал Бальтазар, всматриваясь в раскисшее лицо незадачливого лазутчика какого-то Тора. Кто-кто, а это слизняк точно не имеет никакого отношения к исчезновению Нимрода, остальное же сейчас мало интересно.

И начальник стражи, несомненно, отпустил бы Дрека, может быть, все-таки дав ему на прощание пятьдесят плетей, если бы в этот момент в конюшне не появилась принцесса Хава.

— Бальтазар, где пленник, которого схватили твои люди?

— Моя госпожа, — поклонился стражник, — это всего лишь простой горожанин, что пытался не прогадать со ставкой для своего более богатого покровителя.

Хава рассеянно улыбнулась и еще больше побледнела — неужели снова тупик?! Она пошла прямо на Бальтазара, заставив его отойти в сторону, и остановилась в двух шагах от Дрека. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы осмотреть пленника. При виде принцессы он закивал, изображая одновременно и почтение, и смирение, и ужас, даже заплакал. Она же сказала:

— Подведите мне Трактиса.

Слуга Нимрода тотчас встал позади царственной особы и угодливо доложился:

— Моя госпожа…

— Знаешь его?

— Нет, — не задумываясь, ответил Трактис. Он и правда не знал его.

— Скажи мне, где ты живешь, — обратилась принцесса к Дреку.

— На улице Бродячих псов, моя госпожа…

Хава вздрогнула, так заметно, так явно, что это заметили и Дрек, и Бальтазар, внимательно следивший за этой сценой.

— А кто тот человек, ради которого ты старался? Его имя? — снова улыбнулась Хава.

— Тор, писец Тор…

— Знаешь ли ты писца по имени Тор? — спросила она у Трактиса.

И тут слуга Нимрода испугался, изменился в лице и с некоторой заминкой сказал «нет».

Вот только сзади к нему успел подойти Бальтазар и сказал уже по-другому:

— Тор! Где ты слышал это имя?!

— Да, наверное, я действительно его слышал, но я не уверен… Кажется, какой-то Тор вел иногда дела с Нимродом.

— Моя госпожа разрешит мне взять дознание в свои руки? — спросил сановник.

В просторной конюшне Табшар-Ашшура к этому времени стало чересчур шумно и тесно. Помимо главных действующих лиц здесь были пять телохранителей принцессы, десяток стражников и четверо соглядатаев Бальтазара, а сзади постепенно собирались зеваки: слуги, конюшие, даже рабы.

— Распоряжайся, Бальтазар, — согласилась Хава.

Первое, что приказал начальник внутренней стражи Ниневии, — выгнать из конюшни всех, кто ему мешал. Второе — подвесить рядом с Дреком Трактиса.

С него Бальтазар и начал свой допрос:

— Когда и где ты в последний раз видел своего господина?

— Во дворце. Накануне вечером, поздно вечером, — повторил Трактис. — Когда получил у него разрешение на участие в скачках.

У Дрека к этому времени высохли слезы. Он понял, что притворство более не спасет его, понял, что не сумеет ускользнуть от кары, ниспосланной на него богами, и теперь, успокоившись, смотрел вокруг с насмешкой и непротивлением. И главное, что сейчас занимало его ум, — куда пропал Нимрод. А если его нет в живых, то кому тогда хранить верность? Поэтому Дрек сказал, не вдаваясь в подробности:

— Он, скорей всего, лжет. Потому что этой ночью Нимрод приходил ко мне. А значит, если он и был во дворце, то ушел оттуда рано. Путь до моего дома неблизкий.

Трактис часто задышал и стал кричать в ответ, что все это неправда, что это невозможно, что он видел Нимрода так же ясно, как сейчас Бальтазара, тот кивал, соглашался, но повернувшись к принцессе, сказал негромко:

— Слуга лжет. Вне всяких сомнений. Думаю, он ничего не знает ни о Нимроде, ни о его убийцах. Он солгал тебе, принцесса. И он не нужен нам.

— А второй? Этот пленник? — Хава не сводила с него глаз. — Убийца он?

— Не думаю, моя госпожа. Иначе к чему ему навлекать на себя подозрения? Но ему может быть многое известно.

— Тогда вытряси из него правду.

Трясти Дрека не пришлось. Он быстро и во всем сознался: что служил Нимроду и был послан им, чтобы подстроить несчастный случай с Аракелом, поэтому и оказался рядом с конюшнями, что царский колесничий ушел от него в добром здравии, еще до полуночи. Трактис, висевший рядом и все это слышавший, в надежде, что это его спасет, стал призывать Бальтазара и принцессу поторопиться.

— Скачки вот-вот начнутся. Еще можно успеть предупредить это убийство.

Принцессу это рассмешило, и она пообещала:

— Конечно. Мы обязательно его спасем.

Затем она отвела начальника стражи в сторону, сказала:

— Дрека сопроводи в тюрьму: он был слугой моего Нимрода, и я хочу, чтобы его судьбу решил мой отец. Второго…

Хава задумалась и снова улыбнулась:

— Дреку ни в чем не отказывайте — кормите, поите вволю. А напротив него посадите на цепь этого лжеца. Не давайте ему ни крошки, но и не дайте умереть от жажды, а когда он достаточно проголодается — зашейте лжецу рот.