Ниневия

28

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцатый год правления Син-аххе-риба. Месяц симан

Царский гонец встретил меня на полпути в столицу, после того как я расстался с Диялой. Пришлось пересесть на его коня и гнать что есть силы на ипподром.

Встречный ветер, как тлеющая память; пыль в лицо — как брызги крови.

Мне было над чем поразмыслить. Помимо мертвого мужчины, неподалеку в садах я нашел повозку, полную трупов: двух молодых женщин, старика со старухой и пятерых зарезанных детей. Серебра, которым я одарил несчастное семейство, нигде не было.

Их ограбили и убили. Единственное, что приходило на ум: они отправились в путь на рассвете и поэтому стали легкой добычей для грабителей на безлюдной дороге.

Я не хотел их смерти.

Увы, человеческая натура так устроена: скорбь нельзя разделить надолго с чужой болью. Я заставил себя забыть об убитых и сосредоточиться на собственных проблемах, а их у меня было вдоволь. Например, не случится ли так, что меня обвинят в смерти Нимрода, ведь кто знает, как поведет себя Бальтазар, когда начнет гневаться Син-аххе-риб. Мне не на кого было рассчитывать, кроме как на самого себя.

Когда я приехал на ипподром, меня уже ждали, царские телохранители помогли слезть с коня, проводили к повелителю.

Син-аххе-риб встретил меня суровым взглядом, но, как выяснилось, строгость была напускной. Он поманил меня к себе и доверительно зашептал на ухо:

— Сегодня мне понадобится твое умение читать по губам. Встань так, чтобы наблюдать за моими сановниками и царицей Закуту, как, впрочем, и за всеми, кто находится на этих трибунах. Скажи мне, кто из них и в связи с чем произнесет имя моего колесничего.

Непростое занятие: искать убийцу, когда ты знаешь, что сам испачкал руки в этой крови.

Царица Закуту беседовала с Ашариду, ученым мужем, о чем — не понять: все время отворачивала лицо, прикрывалась воздушной накидкой, наброшенной на голову и плечи, в сторону царя не смела смотреть. Она, очевидно, сразу догадалась, чем грозит мое появление на ипподроме, — осторожничала. Ашариду же говорил о необходимости отправить экспедицию по морю в далекие земли, нахваливал финикийцев, их качества мореходов, их быстрые корабли, просил поговорить об этом с царем… Откуда им знать о Нимроде…

Наместник Аррапхи Надин-Ахе шептался с наместником Калху Бэл-эмурани, ни тот, ни другой не понимали, что заставило сегодня гневаться царя. Первое, о чем подумали, — ссора с Закуту. Тем более что царь всем своим видом показывал свое пренебрежение к царице: не смотрел на нее, близко не подпускал, даже на ипподром приехали раздельно, что было странно после того, как они провели вместе столько времени.

Министр Саси жаловался министру Мар-Априму на незаслуженную опалу: «Как я мог снять с рудников десять тысяч рабов — это ведь немыслимо»…

Видел я эти расписки, по которым Надин-ахе получил от Саси рабов, — все поддельные. Рабов как бы и не существовало вовсе, неясно ни откуда они, ни чьи. Скорее всего, руку к этому сам Мар-Априм и приложил. А посмотришь на него: лицо честное, открытое, ни о каком подвохе даже говорить не хочется.

Мардук-нацир говорил с казначеем Нерияху. Спорили о том, где взять золота для стремительно пустеющей казны. Поход на Тиль-Гаримму обошелся вдвое дороже, чем принесли захваченные трофеи.

Наконец мне повезло. О царском колесничем вспомнили в своем разговоре наместники Руцапу, Харрана и Изаллы — Зерибни, Скур-бел-дан и АбиРама.

— А ведь Нимрода и правда нигде не видно. Если Набу-дини-эпиша прав и колесничий уже мертв, царице не поздоровится, — беспокоился Зерибни.

— К чему ей порочить свое имя этой ненужной смертью? — высказал сомнения Скур-бел-дан.

АбиРама скривил губы в ухмылке:

— Это просто: она не прощает обид. А своим поведением он выставил ее на посмешище.

— Я слышал и другое, — откликнулся Зерибни, — что царица была недовольна поражениями Аракела в последних состязаниях. Нимрод уже трижды побеждал на скачках. Кто знает, на что пошел бы племянник Ашшур-дур-пании, чтобы прийти сегодня первым.

Я ухватился за это предположение, как утопающий за соломинку. Аракел — вот кому больше всех была нужна смерть Нимрода.

Син-аххе-риб, когда я передал ему эти слова, стал мрачнее тучи, потребовал к себе начальника внутренней стражи Ниневии, послал меня за ним лично.

Я нашел Бальтазара в конюшне Нимрода, — стражник прощался с принцессой Хавой, — сказал, что царь хочет видеть его немедленно, по дороге успел рассказать о подозрениях, посетивших Син-аххе-риба.

— Ты и в самом деле считаешь, что можешь сделать меня своим сообщником? — свысока посмотрел на меня стражник.

Я промолчал, но подумал: ты уже мой сообщник, просто не хочешь себе в этом признаться.

К тому времени, когда мы вернулись, Син-аххе-риб азартно следил за колесничными состязаниями.

На появление Бальтазара царь откликнулся неохотно и спросил:

— Как ты считаешь, победит сегодня Аракел?

— Не думаю, мой повелитель, — смиренно ответил стражник.

— Я очень хотел бы верить в это. Аракела следует заковать в цепи, как только закончатся состязания. Но отведи его в сторону, чтобы избежать огласки.

Царь посмотрел на меня и поинтересовался, остался ли след в архиве о том, кто побеждал ранее в состязаниях в этом году или в прошлом.

— Нет, мой повелитель, — сказал я.

— Тогда я хочу, чтобы впредь имена победителей были запечатлены на табличках. Также надлежит описывать каждый день Ниневии, выделяя самое главное, что случилось от восхода до захода солнца, что волновало Ассирию за прошедший месяц, с кем у нас война, в каких битвах мы победили.

Затем Син-аххе-риб принялся обсуждать со мной устройство архива, стоит ли его расширить, что следует добавить, о чем позаботиться в первую очередь. Мне пришлось ответить на эти слова восхищением, сказать, как царь дальновиден и многогранен, обещать обо всем обстоятельно подумать и позже изложить свое видение этого вопроса.

Что может быть скучнее, чем выслушивать собственные мысли в чужом изложении! Ранее я неоднократно говорил с ним об этом, сам все давно спланировал, как и где можно хранить глиняные таблички и свитки папируса, сколько понадобится для этого писцов, как будут доставляться необходимые сведения, но всегда натыкался на непонимание и холодный отказ.

И так как я был обречен послушно кивать, молча слушая Син-аххе-риба, мой ум сам нашел себе достойное применение, тем более что семена были брошены в благодатную почву.

Не отдавая себе отчета, я вдруг понял, что незаметно даже для самого себя, слежу за губами царицы и Ашираду.

— Я больше не в силах терпеть эту молодую сучку… Надо придумать способ от нее избавиться. Без яда, без кинжала. Лучше, чтобы это была болезнь… Подумай, поговори с Набу-аххе-рибом или Адад-шум-уцуром, — произнесла Закуту.

— Адад не пойдет на то, что как-то навредит принцессе. А Набу меня не послушает. Тебе самой надо поговорить с ним, царица, а чтобы он был более уступчивым, напомни ему о его внучатом племяннике, — отвечал ей Ашариду.

— Ты о том молодом телохранителе, которого она обвинила в покушении на ее невинность?

— А потом оскопила и скормила свиньям.

— Какая удача, что они родственники…

Я невольно посмотрел на Хаву, о которой шла речь. Она тоже думала о царице.

Рядом с ней стоял Мар-Априм. Говорила принцесса совсем тихо, отчего ее губы почти не шевелились, и я мало что смог разобрать… Лишь некоторые слова:

«…ювелира… и лекаря… с медленным ядом».

«Это небезопасно», — ответил Мар-Априм.

«Ты же не думаешь… смерть Нимрода… перстень, серьги… подарок… месяца три-четыре…» — продолжала Хава, и вдруг сказала совершенно внятно:

— Я хочу навещать ее, когда она будет угасать на смертном одре. . .