Новый передел

ГЛАВА 13

Иван, насвистывая, вышел из электрички на платформу. Натруженные ноги слегка подкашивались, пальцы рук до сих пор дрожали от десятков произведенных выстрелов, да и ушиб все еще не давал забыть о себе. Но все это меркло по сравнению с прекраснейшим и яростным чувством, которое сейчас переполняло Ивана. Он ощущал себя настоящим воином, причастным к великим грядущим событиям, и был несказанно горд этим. Окружавшие люди казались мелкими и никчемными; все их заботы и радости не стоили и выеденного яйца. Счастье — в борьбе! В уничтожении врагов!

На остановке он сильно толкнул плечом довольно крепкого мужчину лет сорока, спешившего на электричку. Тот открыл было рот и даже слегка надвинулся на Ивана, собираясь высказать нахальному недорослю все, что о нем думает, но заглянул в его глаза и молча протиснулся в переполненный вагон. Кнут усмехнулся: теперь так будет всегда. Травоядные всегда отступают перед хищниками! Именно так сказал Толик напоследок, когда, отправляя курсантов домой, жал наиболее отличившимся руки. И он абсолютно прав!

Едва они приехали в город, Леха отправился в салон игральных автоматов. Отпустив его, Иван пошел домой. Хотелось отдохнуть и как следует перекусить. Эх, жалко, что Толик не дал ему с собой пистолет! Лишь усмехнулся, похлопал по плечу и сказал, что время для этого еще не пришло. Зато вместо «Макарова» предложил кое-что иное — три капсулы, те самые, что мгновенно возвращают силы и желание жить. Иван после того сокрушительного удара в пах на себе испытал действие препарата. Это было изумительно! Никакого опьянения не наступило, просто стало очень весело, но это была какая-то злая, остервенелая веселость. Хотелось бегать, прыгать, кричать что-нибудь восторженное! А больше всего хотелось крушить и ломать все, что подвернется под руку, но делать это осознанно, а не в пьяном угаре, как раньше.

Заходя в лифт, Кнут принял одну капсулу. Вскоре он почувствовал прилив радостного возбуждения. Действие препарата, конечно, еще не наступило — нахлынувшая эйфория была лишь предвкушением грядущего кайфа.

…Отец опять сидел на кухне. Хмурый, опухший, в грязной засаленной майке. Кнут разулся в коридоре и, едва взглянув на него, прошел в комнату. Мать спала на диване, от нее исходил густой запах перегара.

Телевизор работал. Иван машинально взглянул на экран: какая-то дурацкая реклама. Внезапно его обуяла ярость. Он подскочил к телевизору и пнул его ногой. Старенький «Рубин» опрокинулся на пол. Грохнул взорвавшийся кинескоп, посыпались осколки стекла.

Мать приподняла голову. Взгляд ее был бессмысленным, спросонья она не могла ничего понять. Кнут, все еще не остыв от злобы, шагнул к ней и занес кулак:

— Лежишь тут… Уже всю хату пропили, на хрен!

Мать испуганно смотрела на оравшего во весь голос Ивана. Он все еще сжимал кулак, но опустить его так и не решался. Тут, на свою беду, из кухни заглянул привлеченный шумом отец. Увидев учиненный сыном разгром, он завопил:

— Ты что, гад, сделал! Да я тебя…

Найдя выход для своей ярости, Кнут с разворота ударил его наотмашь по лицу. Ударил так сильно, как хотел ударить еще с семилетнего возраста, когда пьяный папаша впервые жестоко избил мать и выгнал ее с маленькими сыновьями зимой на улицу.

От удара отец врезался в стену и сполз по ней. Кнут подскочил к нему и изо всей силы пнул ногой. В босой ступне что-то хрустнуло. Отец охнул и скорчился. Сын еще несколько раз ударил его сверху пяткой, метя по небритому лицу, пока на пего сзади не наскочила мать:

— Уйди! Уйди отсюда! Ты что делаешь? Отца убьешь, паразит!

Кнут отступил и прорычал, восстанавливая дыхание:

— Именно убью! Замочу падлу! Всю жизнь мне, алкаш долбаный, искалечил!

Вмешательство матери все же сыграло свою роль, и парень, немного поостыв, направился в коридор. Присев прямо на пол, стал надевать кроссовки. Большой палец правой ноги распух и, по всей вероятности, был сломан. Однако никакой боли он не чувствовал. Амфетамин полностью заглушал эти ощущения.

Кое-как обувшись, Иван вышел из квартиры. Последнее, что он услышал, прежде чем с силой захлопнул дверь, были жалобные стоны отца и причитания хлопотавшей возле него матери.

Никакого раскаяния Кнут не испытывал. Наоборот, жалел, что мать слишком рано вмешалась, не дав ему оторваться вволю. Ничего, его время еще наступит!

Спустившись во двор, Иван стад размышлять, чем бы сейчас заняться. Возвращаться домой ему не хотелось. Ни сейчас, ни этой ночью, ни вообще никогда. Может, зайти к Нине? Он уже давно не видел своей девушки. Да, так, пожалуй, будет лучше всего. Может, хоть удастся поесть, а то и выпить. Мать у Нины здорово закладывала за воротник, так что в доме у них наверняка найдется какое-нибудь спиртное.

Вообще-то он недолюбливал эту спившуюся и полностью опустившуюся проститутку, которая не стеснялась водить клиентов к себе домой. Присутствие дочери ее нисколько не смущало. С каждым годом Антонине Петровне становилось все труднее находить клиентов, и в последнее время она довольствовалась такими же алкашами, как и сама, а в качестве оплаты предпочитала совместное распитие спиртных напитков, естественно, за счет мужиков.

По пути к Нине Кнут думал, где бы раздобыть деньжат. В карманах было пусто, не нашлось мелочи даже на метро. Лучше всего было бы ограбить кого-нибудь… Да, действительно жалко, что Толик не дал ему пистолет! Тогда проблема была бы решена очень быстро. Например, он мог бы увязаться за этой расфуфыренной биксой, что, виляя бедрами, дефилировала впереди него, затащить ее куда-нибудь в подъезд и, уткнув ствол под ребро, выпотрошить суку. Одни цацки у нее в ушах наверняка не на одну сотню баксов потянут. Почему так? Почему одним — все, а другим — ничего? Ну, погодите сволочи! Скоро мы вам устроим!

Шедшая впереди женщина уселась в ожидавший ее «форд», а доведенный до точки кипения Кнут решительно отправился на автобусную остановку. Наплевать, что нет денег! Он же хищник. Кто сможет его остановить?

Иван сел на свободное место и послал подошедшего кондуктора подальше.

— Нет у меня денег, — сказал он.

— Тогда освободите транспорт, — стоял на своем пожилой мужчина.

— Доеду до своей остановки и выйду. Не доставай меня. У меня плохое настроение, не видишь, что ли?

Кондуктор, потоптавшись возле него, ушел несолоно хлебавши. Кнут был доволен. Еще одна пусть маленькая, но победа над этим говенным обществом. Ничего, все еще впереди…

Нина жила в обшарпанной хрущевке. Поднявшись по заплеванной лестнице на пятый этаж, он позвонил в дверь. Из квартиры доносились пьяные голоса. У Ивана возникло какое-то странное ощущение. Может быть, он никуда и не уходил? Может, он опять оказался у себя дома? Такой же грязный подъезд, облезлая, некрашеная дверь, такая же пьянка за ней… Везде одно и то же! Иван стиснул зубы. Чтобы прогнать навалившуюся тоску, принял еще одну капсулу. Как бы дуба не дать от передозировки… А, хрен с ним! Все равно, хуже уже не будет.

Дверь открыла Нина — худенькая девушка с красивыми русыми волосами и большими печальными глазами. Увидев Ивана, искренне обрадовалась. Ее милое лицо, казавшееся таким беззащитным из-за отсутствия косметики, озарила смущенная улыбка.

— Привет! — Он шагнул в коридор и поцеловал девушку в щеку.

— Привет, — Нина погладила его по плечу, — что так долго не заходил? Я уже не знала, что и думать…

— Дела, — небрежно, но солидно ответил Кнут. — Что там твоя? Все бухает?

Нина махнула рукой. Жизнь в однокомнатной квартире с вечно пьяной матерью и ее алкашами-клиентами уже давно сделалась для семнадцатилетней девушки совершенно невыносимой.

— Подожди, я только оденусь. Мы пойдем с тобой гулять, да?

Кнут почувствовал жар. Близость Нины возбудила его. Он положил ей руку на талию и рывком притянул к себе. Испуганная грубостью, девушка уперлась ему в грудь:

— Ты что, Ваня? Не надо, отпусти. Увидят!

Тут из кухни показалась нечесаная женщина, похожая на ведьму. Мать Нины была, как всегда, пьяна и какое-то время тупо таращилась на гостя — очевидно, не могла сообразить, кого же это к ней принесла нелегкая. Потом вдруг заулыбалась, обнажив редкие зубы:

— А, Ванюшка пожаловал! Заходи, дорогой. Наливай!

Из-за ее спины появился мужчина неопределенного возраста. Он тоже уже прилично принял на грудь. Похоже, ему было очень весело.

— Здорово, бродяга! — обратился он к Ивану. — Ты чего, пустой пришел, что ли? Так не годится — у нас на халяву не наливают!

Не отпуская Нину, Иван смерил алкаша презрительным взглядом. Тот, нисколько не смутившись, продолжал свою «разводку»:

— Давай дуй скорее за бутылкой или бабки гони. Тонька сама сбегает. Верно?

Он по-свойски хлопнул хозяйку по заду. Та качнулась и, чтобы не упасть, схватилась рукой за стенку. Прокаркала нарочито грозно:

— Полегче, козел! Грабли-то не распускай!

— Пасть закрой! Так чего, парень? Как поступим?

Из кухни появился еще один собутыльник — еще не старый, но уже начавший сдавать крупный мужик с длинным носом и красным одутловатым лицом. Он прогудел:

— Давай, кореш, не менжуйся! А то как-то не по-русски получается.

Кнут почувствовал, как девичье тело начинает бить дрожь.

Он заводился все больше и больше. Хотелось повалить девушку прямо здесь, в коридоре. Такого раньше с ним никогда не случалось. К Нине он всегда относился бережно: жалел и обещал забрать ее из этой крысиной норы. Но сейчас он думал лишь об одном.

— Ну что, красавец? — продолжал наседать лопоухий. — Хорош зажиматься, а то мне завидно. Смотри, присоседюсь!

— Ишь ты! — возмутилась Антонина Петровна. — Свежачка решил хапнуть? Может, с мамаши начнешь?

Отшвырнув Нину, Кнут рванулся к пьяной компании и прорычал:

— А ну, живо на кухню, уроды! И хавальники свои вонючие позатыкайте!

Пьяницы ошарашенно уставились на него. Никто из них не ожидал, что этот малец накинется на них с такой злобой. Лопоухий попятился, у носатого отвисла челюсть.

— Ну что, вам непонятно, синяки?!

— Пошли, мальчики! — Антонина Петровна поняла, что сейчас начнется драка, и поспешила разрядить обстановку.

Ее собутыльники не сопротивлялись, и хозяйке без труда удалось увести их на кухню. Едва закрылась дверь, как там сразу же зазвенела посуда. Кнут повернулся к Нине. Девушка прижалась к грязным обоям и была ни жива ни мертва.

Парень шагнул к ней и, схватив за руку, потащил в комнату.

— Ваня, мне больно! — пролепетала Нина. — Что ты делаешь? Пусти!

Но Кнут уже ничего не соображал. Он был победителем и теперь хотел женщину без всяких нежностей, как и подобает свирепому воину.

— Раздевайся. — Парень через голову стащил с себя майку.

— Ты что? — Глаза девушки округлились, она инстинктивно начала застегивать верхнюю пуговицу халата.

— Чего ломаешься? Давай снимай все! Не бойся, они не зайдут…

Девушка отступила и тихо, но решительно потребовала:

— Уходи отсюда, Иван. Слышишь? И больше никогда не возвращайся!

От сильной пощечины Нина отшатнулась и вскрикнула. Кнут подскочил к ней и, схватив за плечи, попытался повалить на старый продавленный диван. Он оказался сверху и тут же начал срывать с нее одежду. Нина слабо сопротивлялась.

— Нет, — шептала она, — не надо!

Кнут, рыча, как зверь, разорвал старенький халатик. Потом затрещало нижнее белье. Нина зарыдала и зажмурила глаза, чтобы не видеть лица нависавшего над ней насильника. Позвать на помощь мать ей даже не пришло в голову…

…Иван, тяжело дыша, поднялся с дивана. Равнодушно взглянув на обнаженное девичье тело, на котором не было живого места от синяков и царапин, стал застегивать брюки. Нина повернулась на бок и, свернувшись калачиком, тихо завыла. Иван поднялся, отыскал заброшенную за диван майку и вышел из комнаты…

Когда входная дверь громко хлопнула, сидевшие на кухне насторожились.

— Никак свалил, — предположил лопоухий.

— Ну и пусть себе катится, — облегченно отозвался носатый и зашарил вилкой в трехлитровой банке с огурцами, — бутылку зажал, гад. Тоже мне…

Хозяйка уже клевала носом, стараясь не упасть со стула. Лопоухий схватил ее за плечо:

— Ты, Тонька, того… не отъезжай! Кто с нами за бухло расплачиваться будет? Зря поили, что ли?

— Волоки ее в комнату, — распорядился носатый.

— А этот точно свалил? — осторожно спросил собутыльник, опасливо покосившись на дверь.

— Сходи и глянь. Да не боись ты! Дуй давай!

Лопоухий встал и, покачиваясь, вышел из кухни.

Никого. Только из комнаты доносились какие-то странные звуки, похожие то ли на стон, то ли на плач. Алкаш заглянул туда.

Сначала вид обнаженной дочери хозяйки ошеломил его, но потом лопоухий почти вприпрыжку вернулся на кухню и, гаденько улыбаясь, сообщил своему корешу:

— Там это… Пацанка Тонькина… как ее… голышом валяется…

— Чего? — протянул носатый. — Валяется, говоришь?

В это время Антонина наконец упала со стула, глухо ударилась всем телом об пол и тут же захрапела. Лысый посмотрел на нее с сожалением:

— Да, Тонька теперь никакая. Выходит, зря мы с тобой на эту шалаву бухло переводили. Бутылки две, паскуда, на халяву выпила…

Он грузно поднялся. Захватив со стола полупустую пачку «Примы», изрек:

— Пойдем в — комнату. Может, хоть с пацанки должок получим…

— Так и я о том же, — затараторил лопоухий и захихикал, — чего добру пропадать? Верно я говорю?

Когда они вошли в комнату, Нина уже начала вставать. Она шарила по полу, надеясь отыскать что-нибудь из разорванной одежды, чтобы хоть как-то прикрыть наготу.

Носатый, почесывая под грязной майкой волосатую грудь, хмыкнул:

— Похоже, ее этот крутой оприходовал.

— Точно… Ну а мы-то чем хуже?

Они надвигались на девушку с двух сторон. Нина была так измучена и морально сломлена, что сил сопротивляться у нее уже не было. Она попыталась закрыться руками, но мужики действовали грубо и напористо. От отвращения Нину вырвало.

— Сука! — прохрипел носатый и с размаху ударил девушку в грудь. — Давай, Семен, подержи ее! Руки, руки выкручивай…

«Скорая помощь» подъехала на удивление быстро — не прошло и нескольких минут после вызова. Два дюжих санитара стали вытаскивать из машины пустые носилки, а средних лет полноватый врач с густыми пышными усами в сопровождении молоденькой медсестры устремился в подъезд.

— Ну и обстановочка! — поднимаясь по ступенькам и пыхтя от натуги, прокомментировал врач. — Где еще кончать жизнь самоубийством?

Он был философом и, как многие хорошие врачи, немного циником. Втайне влюбленная в него медсестра могла уже давно обогнать его, но, не желая задеть мужское самолюбие, пролепетала:

— Вадим Петрович, за вами не угнаться! Пожалейте девушку.

— Там же суицид, Людочка, — еле выговаривая слова от одышки, одернул ее доктор, — дорога каждая секунда. Потеря крови, знаешь ли. Это не шутка…

Дверь в нужную квартиру на пятом этаже была открыта. На пороге стояла какая-то старуха, от которой нестерпимо несло перегаром. Лицо женщины было искажено, по высохшим морщинистым щекам текли слезы. Едва увидев людей в белых халатах, хозяйка запричитала:

— Вас только за смертью посылать! Доченька моя умирает, а вы… Ироды!

Уже с первого взгляда поняв, с кем они имеют дело, медсестра прикрикнула:

— Живо показывай пострадавшую! Шевелись!

Антонина продолжала ругаться, и Людочка, отстранив ее, почти вбежала в квартиру и поморщилась от отвратительного запаха. Стиснув зубы, медсестра сразу же бросилась в ванную комнату: она знала, где чаще всего сводят счеты с жизнью самоубийцы. Так и есть! Молодая обнаженная девушка с длинными распущенными волосами сидела привалившись спиной к ванне. Вены на ее левом запястье были перерезаны, голова свесилась набок, глаза были закрыты. Целая лужа крови алела на грязном кафельном полу. Одним ловким и быстрым движением сестра затянула резиновый жгут на худеньком предплечье пострадавшей, остановив кровотечение.

Подошел Вадим Петрович. Вдвоем с Людочкой вкололи несчастной необходимые лекарства и, выйдя в коридор, стали ожидать санитаров.

Людочка сокрушенно осматривала перепачканный кровью халат. Доктор, попыхивая сигаретой, крикнул санитарам:

— Живее, ребята! Она очень много крови потеряла. Можем не довезти. Людочка, бегом вниз готовить капельницу!

— Она уже готова. Знала, куда едем. Лучше подскажите, что мне теперь с халатом делать? Ведь еще целую ночь дежурить!

— У меня в кабинете висит запасной. Думаю, что он тебе подойдет. Переоденешься, как только приедем. В качестве моральной компенсации обещаю пятьдесят граммов спирта. Вам тоже! — нехотя добавил он, поймав на себе заинтересованные взгляды санитаров.

В машине «скорой помощи» Нина неожиданно пришла в себя. Девушка была подключена к капельнице. Тела своего она не чувствовала.

— Где я? — слабым голосом спросила она у двух крепких парней в белых халатах, сидевших рядом. Они как по команде повернули головы в ее сторону.

— О, красавица наша в себя пришла! — удивился один из санитаров. — Значит, жить будет.

— Я в больнице? — Девушке казалось, что она лишь открывает рот, а говорит за нее кто-то другой.

— Еще нет. Но скоро будешь. Как же ты умудрилась? Грех-то какой!

Нина прикрыла глаза. Откуда-то издалека накатывал горячий удушливый туман. «Наверно, я умираю», — спокойно подумала девушка. У нее не было ни страха, ни сожаления. Только желание покоя.

— Ты не спи, — посоветовал ей санитар, — давай-ка лучше поговорим.

Нина с трудом открыла глаза. В памяти всплыла пьяная мать, навалившийся на нее Иван, резкая боль в паху, омерзительные рожи алкоголиков.

— Ты музыку любишь? — задал санитар не самый уместный вопрос.

Нина промолчала, раздумывая, стоит ли ей возвращаться в этот мир.

— Я вот Бритни Спирс люблю, всегда ее клипы смотрю по телевизору, — продолжал парень. — А ты? Тебе она нравится?

Нина скосила на него глаза и еле-еле улыбнулась толками губ. Прошептала:

— Да…