Очарованный

Козима

Мне завязали глаза.

Впервые за многие годы я лишилась зрения и оказалась полуголой перед мужчиной.

Только это была не сцена с моим Хозяином.

Это была профессиональная съемка для одного из лучших брендов одежды в мире.

Воздух в студии был клинически холодным, и мои соски покрывались бисером нежных шелков и атласов их дорогого нижнего белья. Мужчина, приказавший мне наклоняться, выгибаться и улыбаться, был не моим Доминантом с кнутом, а моим режиссером с камерой. Одним из самых известных в мире моды.

Профессиональный, а не личный.

Но когда я сидела на неудобном старинном деревянном стуле, который напоминал мне что-то из Перл-Холла, с раздвинутыми ногами, обнажая планку черных кружевных трусиков, которые я носила, и кожаные ремни, обхватывающие мои бедра, как странная скобка для моей промежности, я промокла.

Моя киска начала медленно, размеренно биться, словно барабанный бой танцующих ног по земле.

Я попыталась сосредоточиться на своих матовых, накрашенных винно-красных губах и наклоне головы, когда в притворном экстазе запрокинула ее назад, так что мои волосы упали позади меня, словно завитки дыма. Это была моя работа, мой заработок. Не было никакой причины чувствовать себя возбужденной из-за рабства и моего собственного легкого дискомфорта.

Я отошла от этих желаний.

Я отошла от гребаного Александра Дэвенпорта, что бы он ни говорил.

Перелет в Лондон был долгим и бессонным, поездка в роскошном таун-каре слишком напоминала «роллс-ройс» Александра, чтобы расслабляться. Даже пейзаж за полосатыми от дождя окнами вызывал воспоминания, от которых я не могла защититься. К тому времени, когда мы прибыли в бухту Кинэнс, вся моя кожа была липкой, а нервы — расшатанными.

Дженсон взглянул на меня и отправил массажистку в мою раздевалку, прежде чем я приступила к прическе и макияжу.

Это не помогло.

Единственное, что подавляло мое беспокойство, это холодные порывы соленого зимнего ветра с полуострова Лизард, когда я взбиралась по скалам к травянистому выступу в одном из эффектных платьев St. Aubyn. Ксавье Скотт был опытным профессионалом с острым взглядом на кинематографические кадры, и мы завершили первую половину съемок менее чем за шесть часов.

Затем, после быстрого полного макияжа и смены прически, я сидела в ужасном, эротически знакомом старинном кресле в холодной камере, которая слишком напоминала мне бальный зал Перл-холла.

Шесть долгих часов стояли между мной и безопасным гостиничным номером с моим экстренным вибратором и парой особенно жестоких зажимов для сосков, и через шесть минут я уже получала освбождение.

Это была пустая съемочная площадка, потому что все это время мне предстояло находиться в основном обнаженной, и было так тихо, что я могла слышать щелканье дорогих туфель Ксавье по полированному бетонному полу, когда он кружил надо мной со своей камерой.

Я часами работала с ним на открытом воздухе, но когда он подошел ближе за моими закрытыми глазами, я была удивлена его запаху.

Кедр и сосна, лесной пожар, притушенный прохладным влажным британским воздухом.

Я никогда не чувствовала этого аромата ни на ком, кроме моего Хозяина.

Я глубоко вздохнула через приоткрытые от шока губы и попыталась объяснить запах.

Фотосессия пробуждала старые воспоминания.

Внезапно его руки оказались на мне, подняли и развернули меня лицом к стулу, а затем прижались к основанию моего позвоночника, так что я склонилась над ним. Его ладонь хлопнула меня по внутренней стороне бедра, побуждая меня раздвинуть ноги шире, мой вес ненадежно балансировал на тонком, как бритва, краю моих шестидюймовых туфель на шпильке.

Я закусила губу, когда он поставил меня, как куклу, на место. Было так трудно игнорировать его запах влажной болотистой местности и холодного лесного воздуха. В сочетании с тем, как он так небрежно меня трогал, мои похотливые мысли было невозможно подавить. Моя кожа покрылась мурашками, и я деликатно вздрогнула, когда рука, лежащая на нижней части позвоночника, скользнула вверх по спине, убирая волосы в завесу слева от щеки.

Для фотографов не было ничего необычного в том, чтобы ставить меня в нужную позу руками или холодными приказами, но это был первый раз, когда это вызывало у меня такой животный трепет.

Я сказала себе, что это его запах. Это была условная реакция моего тела на аромат Александра, то, как оно так плавно трансформировалось в аромат Доминирования.

Наконец он отступил назад, и шелест ткани дал мне понять, что он присел почти на уровне моей приподнятой попки. Затвор щелкал, щелкал, быстро щелкал, пока он делал кадр за кадром, перемещаясь вперед, когда он закончил, чтобы запечатлеть мою красную губу между зубами и непристойную выпуклость моей груди, когда соски грозились выплеснуться из кадра.

Затем он снова начал двигать меня, поворачивать, толкать в кресло и зацеплять мои ноги за руки, так что все мое полураздетое тело оказался под суровым укусом холодного воздуха. Он устроил меня так, что я растянулась, как сломанная игрушка, на жестких углах стула; голова откинута назад, рот приоткрыт, руки подбоченились.

Может быть, это не сломанная игрушка…

А использованная.

Жестко трахнули и оставили валяться в судорогах и истощении после ее насыщения.

Я чувствовала запах своего возбуждения и парила на натянутом проводе страстной надежды и стыда, если бы Ксавье мог видеть, как он увлажняет планку моих стрингов.

Щелчок камеры и стук его ботинок по полу были единственными звуками в течение долгих минут, пока он продолжал молча меня фотографировать. Тишина и прерывистый шум сводили меня с ума.

Я хотела, чтобы он что-нибудь сказал. Что-либо.

Просто чтобы доказать то, в чем мой безумный разум все больше убеждался.

Что рядом со мной был Александр, а не Ксавье Скотт.

Только нажатие большого пальца на небольшую вмятину на моей пухлой нижней губе парализовало мои мысли.

Я вдохнула еще одну порцию пьянящего аромата через открытый рот и бессознательно провел языком по подушечке большого пальца.

Его вкус взорвался у меня во рту, как амброзия.

— Хозяин? — Я вздохнула, слишком очарованная, чтобы волноваться, что ошиблась, и столкнуться со смущением, задавая такой вопрос.

Я хотела, чтобы это был он, всеми фибрами моего существа. Мое тело вибрировало от свернувшейся энергии, ожидающей высвобождения. А именно, чтобы он своими злыми словами и жестокими, расчетливыми руками высвободил это из меня.

— Хозяин? — Я спросил еще раз, на этот раз сильнее.

Отчаянная.

Нуждающаяся.

В восторге от мысли о том, что он в моем пространстве.

— Topolina, — выдохнул он мне в губы. — Готова ли ты еще раз преклонить колени перед своим Хозяином?

На мгновение мне показалось, что я сплю.

Один из тех неизбежных кошмаров, когда ты знаешь, что это нереально, но это знание не защитит тебя от ужаса.

На протяжении многих лет мне часто снилось, что Ксан вернется и заберет меня, и это всегда начиналось с этих преследующих слов.

Готова ли вы преклонить колени перед своим Хозяином?

Психологически я была более чем готов. Мне казалось, что я никогда не поднималась с пола бело-черно-золотого бального зала после того, как впервые преклонила там колени.

Если рассуждать рационально, мысль о том, чтобы снова встать на колени, заставила мой мозг заклинить и замкнуться, как перегруженный жесткий диск.

Затем еще одно прикосновение просочилось сквозь хаос в моем сознании, разрезав его, словно горячий нож.

Грубые пальцы пробежали между моей покрытой как деммона из адами грудью, один за другим обвили мою шею и нежно сжали.

Ошейник.

Горло болело, но не от давления. Мне хотелось опереться на руку, почувствовать, как она сильнее, крепче и неумолимее прижимается к моей коже. Я хотела этого физически. Постоянная татуировка, вытатуированная на моей коже.

Та, которая показала бы всем, что я принадлежу Александру Дэвенпорту.

Ошейник уже был под моей кожей и горел в любое время дня, поэтому даже когда Александр, казалось, был убежден, что я не принадлежу ему, мое тело говорило иначе.

— Что ты здесь делаешь? — Я пошевелила губами больше, чем сказала.

Его губы скользнули по моим губам и коснулись их, запуская под моей кожей электроны, из-за чего мой рот казался статичным от тока. Мне потребовалось все, чтобы не дернуться вперед и не почувствовать, как в настоящем поцелуе вспыхивает электричество.

Боже, я хотела поцелуя.

Он заклеймил меня своей собственностью на благотворительном мероприятии, укусил, когда вырезал из своей жизни в Милане, но я слишком долго не получала хозяйских поцелуев Александра, и мое тело чувствовало себя голодным по ним.

— Я же говорил тебе, ты можешь бежать, но я всегда тебя найду, — пробормотал он в кожу моей щеки, скользнул носом по моим волосам и глубоко вздохнул. — Я мог найти тебя с закрытыми глазами, заткнутыми ушами и заложенным носом. Я чувствую тебя еще до того, как узнаю наверняка, что ты даже в комнате. Если у хищников есть естественная добыча, которую они рождены преследовать, ты мая.

— Ксан, — выдохнула я, потому что это слово, казалось, эхом звучало в моей голове с каждым ударом моего быстро увеличивающегося пульса. — Пожалуйста, не играй со мной так.

— Так? — жестоко спросил он, щипая оба моих соска и скручивая их.

Я зашипела, но покачала головой, отчаянно желая увидеть его и прочитать то, что он пытается скрыть в своих глазах.

— Нет, пожалуйста, не играй вот так с моими эмоциями. Я не понимаю.

Я этого не сделала. Я была безнадежно сбита с толку, запуталась, как пряжа, запутавшаяся на ткацком станке.

Мое сердце заикалось и пыхтело в груди, отказавший двигатель, который не выдержал бы испытаний, через которые Александр, несомненно, заставил пройти бы мое тело, если бы я позволила ему…

Может быть, даже если бы я этого не сделала.

Тепло перетекло из моего мозга в пах, где скопилось между ног.

— Я не играю, Topolina (с итал. мышонок). Когда я использую твое тело вот так, — его рука крепко сжала мои бедра, достаточно сильно, чтобы почувствовать тяжелый пульс, который бил в моей киске, как боевой барабан, — это так, как художник обращается со своей кистью или скульптор с глиной. Я могу использовать тебя, чтобы превратить тебя во что-то более прекрасное, чем раньше. Это не игра. Это искусство, а ты мой холст.

— Больше нет, — прерывисто прошептала я, даже когда я выдвинула грудь вперед, когда его пальцы покинули мои соски.

— Всегда, — мрачно пообещал он, а затем его губы сомкнулись на моих губах, и его язык пронзил мои щиты, как копье, в моем рту.

Я инстинктивно напевала, когда его вкус ударил меня, как горячий виски, и прожег путь через мое горло прямо к сердцу, где он горел и горел.

Он ел у меня изо рта, как обжора в свой последний прием пищи перед смертью, голодный до опустошения, отчаянный до боли. Мне нравилось, как он впился зубами в мою нижнюю губу, как он провел ими по пухлой плоти, словно скребком по дереву, вырезая свое имя внутри моего рта.

В этом поцелуе он владел мной так, как будто я никогда не терялась, как будто каждое мгновение нашей разлуки было всего лишь периодом в серии эллипсов, которые всегда должны были привести к еще большему.

Он и я.

Мой мозг отчаянно пытался просчитать, как справиться с этим последним событием, но я была полностью ошеломлена его вкусом, его запахом, окружавшим меня, как туман на болотах, и ощущением его большого тела, парящего прямо над моим телом. Как возможный подарок за хорошее поведение, заслуженное.

— Тише, моя красавица, — приказал он мягко, но не менее повелительно. — Останови этот прекрасный мозг. Останови вопросы и потребность в ответах. Будь со мной снова, и пусть все будет так просто.

Я хныкала, потому что хотела всем своим телом поддаться его контролю и поддаться весу желания моего тело, но я не могла найти защелку, которая открыла бы клетку моих мыслей и освободила бы их.

Прочитав мои мысли так, как только он когда-либо мог это сделать, Александр выпрямился и отошел в сторону, воздух пронесся между нами ледяным холодом.

Когда он говорил, это было высеченным в камне тоном доминирования.

— Я думаю, тебе нужно вспомнить, кто тобой управляет, Topolina. Кто здесь Мышь и кто Хозяин?

Его рука рванулась вперед и ударила меня по одной из моих едва прикрытых грудей. Шлепок разнесся по пустой комнате и сделал легкую боль еще сильнее, поскольку острое жало глубоко вошло в мою грудь и усилило лихорадочный ожог.

— У твоих действий есть последствия, — сказал он почти буднично, когда его туфли оторвались от меня. — Готова ли ты пожинать плоды?

Я не ответила, мои уши были настолько напряжены, чтобы различить тихие звуки, которые он издавал, шурша в сумке, что казалось, будто они обжигались от усилия.

Несмотря на все мои усилия, я вздрогнула, когда мягкий поцелуй замшевых кисточек защекотал мою ключицу, а затем лег на плечо. Я вздрогнула, когда Александр склонился над моей спиной и горячо прошептал мне на ухо: «Ты готова к наказанию, жена?»

Больше я ему вопросов не задавала. Они обожгли мне спинку языка, но в моем мозгу не возникло побуждения зажечь их и бросить каждую горящую стрелу мысли в его голову, чтобы увидеть, как он тонет в костре моей ярости и боли.

Я уже зашла слишком далеко в подчинении. Его прохладное спокойствие струилось по моему языку и горлу, гася вопросы и подавляя этот огонь. Я могла бы возненавидеть его позже, заставить его обрести смысл в другой раз.

На данный момент я была свободна принадлежать ему.

Быть его — означало, что я могла заполучить его единственным способом, который он мне когда-либо позволял.

Как его сабмиссив.

— Да, Мастер, — сказала я, и слова вошли во что-то внутри меня, как ключ в замке.

И когда Александр холодно скомандовал:

— Покажись мне. Я хочу посмотреть, как ты изменилась с тех пор, как я в последний раз прикасался к твоей пизде, — я почувствовала щелчок замка и дверь распахнулась.

В моей голове было недоступное для меня пространство. Другой план, другое измерение, как бы вы его ни называли, это было место, выходящее за рамки ограничений мышления и социальных конструкций. Это была обстановка чистого ощущения.

Как бы я ни старалась на протяжении многих лет, мне никогда не удавалось достичь этого самостоятельно. Вибратор на моем клиторе, толстый член, втиснутый в мою тугую задницу, и четыре пальца, растягивающие мою пизду. Прищепки на сосках, подушечки для электронных стимуляторов в паху и несколько злобных пощечин по моей набухшей плоти. Даже несколько бесполезно проведенных ночей в известном БДСМ-клубе, где обученные Доминанты взяли меня в руки с моими любимыми кнутами и игрушками, всем, кроме секса, пока я не превратилась в дрожащую полосатую массу плоти.

Ничто не открывало неуловимую дверь в это табу, кроме восхитительного места.

Ничего, кроме Александра и его особого мастерства.

По моему телу пробежала дрожь, не имеющая ничего общего с холодной комнатой.

Когда я не отреагировала достаточно быстро, Александр запустил руку мне в волосы и стащил меня со стула, так что я рухнула на пол на колени. Мгновенно, инстинктивно, моя голова изящно склонилась, позвоночник выпрямился, и мои руки встретились, как ожерелье, застегнутое за спиной.

— Как всегда, — сказал он тем же мягким тоном, с теми жесткими словами, которые всегда казались громче, чем он их произносил. — Но я всегда предпочитал, чтобы ты был украшена драгоценностями, которыми я владею, как на твоей плоти, украшенной бриллиантами и рубинами, так и с отпечатками синяков и любовных укусов.

Я хрипло застонала, когда он вонзил зубы в место соединения моей шеи и плеча и сильно втянул кожу, так что она распухла у него под языком. Когда он отпрянул с громким чмоканьем, влага восхитительно остыла на моей коже и покрыла мою кожу мурашками. Он коснулся этого места кончиком флоггера, который держал в руке, и нажимал, пока я не зашипела от боли.

— Мак на твоей коже, — пробормотал он, словно потерявшись в мыслях и желаниях. — Раньше я видел маки за Перл-Холлом и думал о том времени, когда я трахнул тебя там на земле.

— Да, — тихо прошипела я, потому что думала об одном и том же всякий раз, когда видела свой любимый цветок, навсегда запятнанный воспоминаниями об Александре и о том, как он меня трахал на прощание.

Я наклонила шею глубже, как лебедь, ищущий сна, только я искал глубокий, мрачно-вкусный укус Александра в мою шею. Я хотела, чтобы он посадил сад синяков под моей кожей, поливал их моими слезами боли и смотрел, как они распускаются под собственническим жаром его взгляда.

Я хотела, чтобы он использовал меня как холст, чтобы выразить все свои самые темные желания.

Используй меня, наполни меня, сделай своей изнутри.

Я думала, что слова содержатся в моей голове, громко гремят, но ограничиваются моим собственным разумом. Это были опасные слова для человека, который доказал, что может приходить и уходить, но держал наши связи на у себя в руках, так что я всегда была связана с ним, всегда была его, даже когда он меня не хотел.

Я бы никогда не произнесла их вслух, если бы была в здравом уме.

Но я не была.

Я никогда не была такой, когда руки Александра формировали мое тело в его искусстве.

— Я собираюсь использовать тебя. Я собираюсь отметить твой язык вкусом моего члена и твою кожу отпечатком моей ладони. Я собираюсь наполнить тебя. Я собираюсь прижать тебя руками и зубами и насадить на свой член, чтобы ты несколько дней чувствовал мой ожог между бедрами. Но ты уже знаешь, ты была моей внутри и снаружи с того дня, как мы встретились.

С моих приоткрытых губ сорвалось хныканье, я постыдно жаждала будущего, которое он описал, и была жалко разочарован тем, что оно еще наступило.

— Но сначала, — слова Александра откололись от его шикарного языка, как осколки гранита. — Ты докажешь мне, как сильно ты скучала по своему Хозяину. Как ты жаждешь снова стать моей добровольной рабыней.

— Я не чья-то рабыня, — почти пьяно пробормотала я, подстегиваемая инстинктом, но расфокусированная от тоски.

— Ах, вот здесь ты в корне неправа. Видишь ли, твое порабощение мной не имеет ничего общего с валютой и контрактами, а связано только с твоим желанием быть мной использованной. Ты принадлежишь мне во всех отношениях, которыми я могу пожелать.

Одна из его связанных рук внезапно оказалась по диагонали над моей грудью, наклонившись вниз по животу, так что он мог обхватить весь мою скольскую промежность одной большой ладонью. Я была прижата к нему, к нему, окруженная его теплом и прохладным лесным ароматом. Прошли годы с тех пор, как я была так близка к другому человеческому существу, и тот факт, что именно Александр вернул мое тело способом, известным только ему, заставил мой мозг вспыхнуть коротким замыканием с изысканной страстью и чем-то большим, чем-то неуловимым, что мои кости лучше расположились под кожей, как будто до этого момента они были сломаны и неправильно вправлены.

— Ты говорила, что мне придется снова заслужить твое подчинение, но это неправда, так ведь, моя красавица? Мне нужно снова заслужить твое доверие, твою нежность и твое бездонное сердце. Но твое подчинение? Ах, оно по сути и так мое. Так же, как луна владеет приливом, а солнце — небом.

Я открыла рот, возможно, чтобы протестовать, или, что более вероятно, чтобы попросить его трахнуть меня, как бы то ни было, даже если это испортило мне разум и сердце одновременно. Мое сердце болело от удара его сладких, нехарактерных слов. Мне нужно было что-то, что могло бы выбросить меня из головы, чтобы я смогла противостоять его эмоциональной атаке и сосредоточиться на физической. Он разжал меня, и я резко упала вперед, его освобождение было таким же мощным, как автомобильная авария, бросившая меня вперед.

Резкий шорох кожи, рассекавший воздух, когда я выпрямилась, успокоил меня на секунду, прежде чем я успела заговорить, а затем я застонала от сладкой боли после ударов плетью по голой коже моей спины.

Он сильно избил меня, было всего несколько секунд между каждым ударом, мягкие кисточки впились в мою плоть, словно острие ножа. Боль от порки выстраивалась, как горячие кирпичи, один за другим, в стену жгучего удовольствия у меня за спиной.

Я оставаласьв позе по его желнию, краснея от цвета его похоти, врезавшегося в мою кожу, и я чувствовала себя более комфортно, чем за последние годы.

Мне нужно было это, сгибаться до такой степени, что сломаться, просто чтобы почувствовать, как далеко я могу растянуться, просто чтобы знать, что я делаю все возможное, чтобы доставить удовольствие кому-то, кто достоин моих усилий.

А Александр был достоин.

Независимо от того, что он сделал, мое тело и душа, мой дух были в его власти, и я обещала нам обоим, что они никогда не будут такими.

Но я была слишком далеко в подпространстве, чтобы думать об ошибках своего пути, упрекать или стыдить себя за желания, которые слишком долго были вплетены в ткань моего характера, чтобы их можно было расшить и перемотать.

Поэтому к тому времени, когда Александр отошел от пульсирующей боли в моей спине, я была именно такой, какой мы оба хотели меня видеть.

Пустой, но живой и с одной-единственной целью.

Подчиниться воле моего Хозяина.

— В этот первый раз я не буду сдерживаться, — пообещал он, услышав лязг пряжки ремня и чувственный скрип расстегивающейся молнии. — Но ты примешь все, что я могу дать, как хороший маленький сабмиссив, не так ли, bella?

Затем горячий, твердый кончик его члена коснулся моих губ, окрасив их рассолом спермы. Я застонала из глубины своего сжимающегося кишечника, когда мой язык провел по его вкусу на моем рту. Он остановил мои усилия, вплетя твердые руки в мои волосы, прижимая мое лицо именно на том расстоянии и под углом, которые ему были нужны, чтобы использовать меня наилучшим образом.

— Открой рот и держи его открытым. Я хочу использовать тебя до тех пор, пока ты не потечешь слюной и не задохнешься на моем члене, а потом я хочу, чтобы ты заткнула рот ради этого.

Дрожь пробежала по моему телу, когда мои губы открылись. Мое горячее, тяжелое дыхание обдавало всю его длину, и мне остро хотелось, чтобы мне не завязывали глаза, чтобы я могла видеть, как пульсируют для меня толстые вены на его члене.

Вместо этого я почувствовала, как они скользят по моему языку, когда он запустил руки в мои волосы, чтобы прижать меня к своему члену, пока он не застрял у меня в горле. Я сглотнула вокруг него, напевая тайные слова своего удовольствия, пока ухаживала за его членом, пока он водил им по моим губам, как скрипач управляет своим смычком. Звуки, которые мы издавали вместе, были непристойными; влажное прикосновение моих губ к его коже, горячий вихрь моего дыхания, обволакивающий его длину каждый раз, когда он вырывался из моего горла, и слабая вибрация моих постоянных, бормочущих стонов и стонов. Мы наполнили пустую, просторную комнату музыкой его Доминирования и моего подчинения, и я никогда не слышал аболее приятной симфонии.

Наконец, со звонким хлопком он оторвал мои плотно сжатые губы от своего члена, за чем и последовал мой неодобрительный стон.

— Ты скучала по члену своего господина в своем горле? — холодно спросил он меня.

Я извивалась на коленях, холодный студийный воздух в сочетании с возбуждением скользил по моим бедрам из перегретой киски. Его грубость возбудила меня так, как никакая нежность. Это возбудило и его его, пока он не стал казаться гигантом мощи, Геркулесом по силе.

— Да, Мастер, — сказала я, дыша и причмокивая влажными губами. — Я не знаю, что я делала без него.

Небольшая часть мозга осознала, насколько постыдны были мои действия. Я была женщиной, которую презирали. Где мой праведный гнев и ярость? Где был мой позвоночник?

Он был прямым, как шомпол, и находился в идеальной позе сабмиссива.

Александр не просто использовал меня в тот момент, чтобы добыть себе удовольствие. Речь шла о том, что я использовала его для себя. Мне нужна была жестокость и объективация, может быть, даже больше, чем ему было необходимо управлять мной.

Речь шла о том, что он по-своему, на нашем тайном языке плоти и фетиша, доказал мне, что он все еще может заполнить все трещины в моем сердце золотом. Дать смысл моему мазохизму и скорую смерть кульминацией моих тревог и сомнений.

Это был Мастер, который заботился о своем рабе самым элементарным способом, которым только мог.

Александр убрал одну руку с моих волос, сдвинув при этом повязку с моего лица, а затем провел по моей заплаканной щеке и просунул два пальца мне в рот.

Я лихорадочно их сосала, мои глаза почти закатывались от удовольствия снова почувствовать вкус его кожи на моем языке. Когда я пришла в себя, посмотрела на него, жадно пожирая глазами его фигуру, нависшую надо мной, как лорд, требующий возмещения ущерба от своего вассала. От динамики силы у меня в уголках рта образовалась лужа слюны, и влага вытекла из моей распухшей мокрой киски, как опрокинутая банка с медом.

— Ты моя, — торжественно поклялся он, вытащив пальцы из моего рта и обхватив ими корень своего длинного члена. Я не спускала с него глаз, пока он медленно кормил меня, дюйм за стальным дюймом, так что я не могла дышать от его полноты, которая была по самые яйца в моем горле. — Ты моя во всех мыслимых смыслах. Моя, чтобы использовать. — Он вытянул член из меня до самого кончика, а затем толкнул обратно в теплую пещеру рта с такой силой, что я задохнулась рядом с ним. — Мой объект поклонения. — Еще один толчок. — Моя собственность.

Слюна капала с моих губ и брызгала на мою сжатую грудь.

Я была так близок к тому, чтобы кончить, что кружилась в воздухе, выискивая хотя бы слабый поток, который пронесся бы по комнате и открыл бы крышку моего скрытого желания.

Почувствовав мое отчаяние, Александр шагнул вперед, так что гладкая кожа его туфель плотно прижалась к моему мокрому клитору.

— Трахни себя сильно. Покажи мне, насколько ты распутна только для меня. Его сильный голос был похож на прикосновение руки к моему горлу.

Я наблюдала за его дымящимися серыми глазами, когда начала насаживаться на его ботинок в тот момент, когда он толкнул меня в рот. Запах нашего секса наполнял воздух, словно наркотик, который я не могла не затащить глубоко в свои легкие. У меня кружилась голова, я была опьянена неистовым желанием, отразившимся на его лице, тем, как ярко сияла его душа в его обычно непрозрачных глазах оловянного цвета.

Для нас обоих в мире не было никого, кроме друг друга.

Эта мысль прорвала ленту чувств, которая связывала меня вместе, так что каждый дюйм моего тела распутывался и разворачивался, пока я кончала от его действий. Александр наблюдал, как я кричала вокруг его члена так глубоко в моем горле, как я прижимала клитор к коже обуви, пытаясь добиться большего трения о гладкую выпуклость, а затем с торжеством в глазах он запрокинул голову назад и крикнул в потолок достаточно громко, чтобы эхо его оргазма разнеслось по комнате.

И он кончил.

Он утопил мой рот в горячей соленой жидкости, и я жадно проглотила его, алкоголичка после многих лет воздержания, наливающая себе выпить.

Прежде чем он кончил, он вытащил член и размазал по моей щеке две последние порции своей спермы. Я задыхалась, мой клитор пульсировал, как сердце колибри. Александр воспользовался возможностью, чтобы смазать пальцами семя на моей коже и провести им по моему языку.

— Как мой вкус, Topolina?

Я с вожделением напевала вокруг его пальцев, настолько увлекшись своим желанием, что мои запреты были стерты в пыль. Мне хотелось перевернуться на спину, раздвинуть ноги и умолять его трахнуть меня. Мне хотелось снова напрячь его ртом и ткнуться носом в его щеку, просто чтобы приблизиться к его мускусно-соленому аромату.

Его мягкий темный смешок нежно ласкал мою кожу. Я закусила губу, чтобы остановить протест, когда он отошел, но он вернулся прежде, чем мое беспокойство успело усилиться, его ноги прижались к нежной коже моей спины. Дрожь пробежала по моей спине, когда его большие, грубые руки скользнули по моим ключицам, собирая густую вуаль моих волос с обеих сторон, чтобы он мог убрать ее с моей шеи.

Я глубоко и резко вздохнула, когда холодная тяжесть опустилась на мое горло и с громким щелчком сомкнулась под моими волосами.

Мне не нужно было видеть или трогать, чтобы понять, что Александр заключил меня в ошейник.

Моя киска ощущалась тяжелой, пульсировала глубокой, тупой пульсацией, которая не позволяла сосредоточиться ни на чем, кроме этого холодного укуса металла на моей шее.

— Вот кто ты есть, — прошептал он мне на ухо, проводя золотыми шипами вокруг моего горла так, что я вздрогнула. — Не просто рабыня, безделушка, которой можно владеть, выставлять напоказ и наказывать, но моя рабыня, моя topolina, женщина такая красивая, что мне больно. Такие могущественные воины, как Жанна и Артемида, содрогнулись бы у твоих ног. Знаешь, что я чувствую, когда заставляю тебя потеть, кончать и плакать? Это заставляет меня чувствовать себя богом, достаточно свирепым, чтобы заслужить тебя, и крестьянином, совершенно недостойным такого великолепного подарка.

Каждый дюйм моей кожи покалывал от страха и надежды. Мне хотелось закрыть глаза и впитать его слова, как заброшенное растение, выставленное на свет после долгого пребывания в темноте.

Но он был прав. Я ему не доверяла.

Он не защитил меня от Ноэля и Ордена.

Он никогда не любил меня в ответ.

На карту все еще было поставлено слишком многое, чтобы отдаться ему так, как я это сделала в те последние месяцы в Перл-Холле.

Моя семья, Эшкрофт, Сальваторе и Данте… и меньше всего — мое сердце.

— Пожалуйста, — тихо выдохнула я, благословляя. — Пожалуйста, Ксан, пусть этого будет достаточно.

Он замер, услышав, что я использовала для него свое нежное имя, и на мгновение я забеспокоилась, что он рассердится, если я нарушу сцену, разъяренный тем, что я откажу ему, хотя прошли годы и я ничего ему не должна.

Но затем он прижал ладонь к большому рубину, лежащему в углублении моего горла, и с открытым ртом поцеловал мою точку пульса.

— Пока, — мрачно согласился он. — Но день, когда я потребую все это, быстро приближается.

Я не спросила его, почему.

Почему сейчас?

Почему вообще?

Почему даже после всех этих лет?

Я проглотила их ожог, когда они застряли в моем пищеводе. Я хотела этого — его рук на моем теле, его члена внутри меня, его слов, дышащих на мою кожу — слишком сильно, чтобы отказать себе в этом чуде сейчас. Я могла бы позволить этому попрощаться. Настоящего прощания я не смогла получить, когда Ноэль избил меня и выгнал из поместья Перл-Холл и из страны. Слёзы обожгли мои нежные глаза, но я сморгнула их и сосредоточилась на настоящем моменте. Если бы это был последний раз, когда я наслаждалась сексом и близостью, я бы баловалась так же чрезмерно, как Дионис вином.

Сделав глубокий, бодрящий вдох, я наклонила голову в сторону, открывая больше кожи блуждающим губам Александра.

Он принял это за молчаливое согласие.

— Спасибо, Bella, — выдохнул он, словно принимая благословение от священника. — Я скучал по твоему изысканному телу и не собираюсь прожить ни дня, чтобы не увидеть его снова, даже когда мы на расстоянии. Раздвинь ноги и покажи мне эту великолепную мокрую киску, — пропел Александр, отступив назад и потянувшись к камере, которую он оставил на боковом столике слева. — Я планирую сфотографировать ее, прежде чем трахнуть ее.