Очарованный

Козима

Шеймус Мур был на пять лет старше и, судя по всему, не стал мудрее. В тот момент, когда Александр и Данте обнаружили, что он похитил меня, он был конченным человеком, что, возможно, не вызвало чувства горя в моем сердце. Время, казалось, не залечило все раны. Я обнаружила лишь поразительное количество ненависти и страха по отношению к человеку, который с самого рождения действовал как мой отец — пусть и ужасно.

К сожалению, похоже, время не коснулось Шеймуса и в других отношениях. Его густые волосы по-прежнему блестели медным цветом пламени свечи в тусклом свете лимузина, а его красивые черты лица для моего теперь тренированного глаза казались поразительно кельтскими; от рыжих веснушек на его бледной коже, смутно сладких и контрастных, как хлопья в молоке, до идеально сформированного маленького бутона розы его розового рта. Он и Елена были так похожи, особенно при слабом освещении. По какой-то неизменной причине они оба выглядели еще красивее в тени.

Для меня было шокирующим ударом увидеть его снова, не говоря уже о том, что он организовал все ограбление в задней комнате только для того, чтобы побыть со мной наедине. Какая-нибудь другая дочь могла бы думать о нем чаще в те моменты, когда его выбор в ее пользу из прошлого отражался в ее будущем. Но в моей жизни было не один злодей, и Шеймус был наименее подходящим и наименее злобным.

Или я так думала.

Сидя сейчас напротив него, его длинное тело прислонилось к дорогому кожаному салону, как будто он родился в богатой семье, его губы полуулыбались, когда он потягивал шампанское, я была вынуждена задаваться вопросом, вернулся ли он, чтобы разрушить мою жизнь снова и снова.

— Празднуешь что-нибудь? — Я спросила, прежде чем обдумать это.

Я сняла нож с его шеи, но это не значило, что мне хотелось пообщаться с отцом.

— Я воссоединяюсь со своей давно потерянной дочерью. Я бы сказал, что это повод для празднования, — заявил он с тем же уровнем зрелищности, который был у него всегда, как будто все в его жизни происходило именно так, как он хотел.

— Кажется, я говорила тебе, что никогда больше не хочу тебя видеть, — напомнила я ему, гордясь своим самообладанием, когда мои внутренности бурлили, как стиральная машина, наполненная камнями.

— На самом деле, ты сказала мне никогда больше не видеть остальных членов нашей семьи, — поправил он с самодовольным озорным блеском в своих темно-серых глазах. — Обещание, которое я сдержал.

— Я должна похвалить тебя за это? Это первое обещание, которое ты когда-либо сдержал, и единственное доброе дело, которое ты когда-либо сделал для нашей семьи.

Мне стало физически плохо от обиды, когда я смотрела на его морщинистое красивое лицо, на котором застыла беззаботная ухмылка.

Неужели для этого человека ничего не имело значения?

Был ли он таким же социопатом, как Ноэль, но приобрел другую форму из-за своего эмоционального бессилия?

— Тебе следовало бы, — он склонил голову, и густая прядь рыжих волос упала на глаза, такие же темно-серые, как у Елены. — Как ты думаешь, легко ли отцу бросить семью?

— Думаешь, легко быть брошенным? — Я выстрелила в ответ, наклонившись вперед, чтобы скалить на него зубы. — И не говори мне ничего о том, что я заставила тебя уйти. Ты отказался от своих обязанностей перед нашей семьей задолго до того, как покинул Неаполь.

Впервые он нахмурился, явно расстроенный моим поведением.

— Кози, я думаю, ты достаточно взрослая, чтобы знать, что я сделал все, что мог, учитывая обстоятельства.

— Я думаю, ты знаешь, что я достаточно взрослая, чтобы не покупаться на твою ложь. Ты трахал нас всю нашу жизнь, а теперь вернулся, зачем?

— Раньше я не был в состоянии… помочь тебе, но у меня есть возможность изменить твою жизнь к лучшему, и я хочу помочь. Особенно в той ситуации, в которую ты себя втянула. Честно говоря, carina, я учил тебя быть проницательнее всего этого.

— Всего это? — Волосы на моей шее встали дыбом в внезапно наэлектризованном воздухе. — Что ты знаешь о моей жизни?

— Больше, чем ты думаешь, — сказал он с хитрой улыбкой обманщика.

— Не будь самодовольным bastardo. Ты ничего обо мне не знаешь.

— О, но я знаю, — сказал он, наклонившись вперед и положив предплечья на бедра, дорогой материал его костюма блестел в тусклом свете. Я заметила роскошные часы Дэвида Юрмана на его запястьях и задалась вопросом, как мой смертельно бедный отец мог себе это позволить. — Я наблюдал за тобой много лет с тех пор, как мне пришлось отдать тебя этой британской свинье.

— Что? — спросила я, произнося эти слова, потому что мой голос пропал.

— Это не всегда было легко, — признался он, одновременно небрежно и заговорщически, контраст с Шеймусом был таким, что мне пришлось сморгнуть чувство дежавю. — У этих Девенпортов хорошая охрана, но мой двоюродный брат живет в Манчестере. Было не так уж и неудобно поехать в Торнтон и узнать деревенские сплетни о больших плохих Дэвенпортах в большом доме. — Он остановился, глянув в окно, когда в его глазах пронеслась боль. — Слышал, ты потеряла ребенка. Мне очень жаль, carina.

Что-то в том, как он сказал, царапало мою плоть, как гвозди по классной доске. Я вздрогнула, прикусив при этом язык так, что, когда говорила, на зубах была кровь.

— Откуда ты узнал о ребенке?

Мой отец одарил меня острой зубастой ухмылкой, как у акулы, но мультяшной, как будто он ее изучал.

— Как ты думаешь, кто заплатил старому доброму доктору, чтобы тот отказался от противозачаточных средств?

Грохочущий шум пронесся в моей голове, прилив крови был настолько яростным, что я думала, что потеряю сознание. Я не могла понять его слов, и мое тело онемело от шока.

— Зачем тебе делать что-то подобное? — Я выдохнула, как будто получила удар кулаком.

Шеймус, наконец, отказался от игры, наклонился вперед на своем сиденье и взял мои вялые руки в свои, потирая мою холодную кожу между своими шершавыми ладонями. Его ногти были короткими и деформированными и так и не зажили после того, как Тосси выдернул их плоскогубцами. Физический контакт просочился сквозь мое изумление и вывел на поверхность мои буйные эмоции. Сначала неожиданно была ностальгия. Я забыла, что мой отец мог быть ласковым, когда был рядом. Я упустила это, даже не осознавая, и мне было немного стыдно за утешение от того самого человека, который изначально заставил меня нуждаться в этом.

— Я поставил тебя в… невозможную ситуацию, Кози. Я знаю это. У меня есть это. Ты принесла высшую жертву ради своей семьи. Я знал, что уйти будет лучше для всех, но как я мог оставить тебя наедине с этими зверями? Я сделал все, что мог, издалека. Полагаю, если бы у тебя был ребенок этого мерзавца, это дало бы тебе некоторую долю силы.

Ребенок подлеца.

Я зажмурилась, когда расплавленные слезы затопили мои протоки и опалили струйки по щекам.

К черту все это.

Почему моя репродуктивная система оказалась таким доступным инструментом манипуляции?

Миссис Уайт, Ноэль, а теперь и мой отец строили против меня заговоры, как будто ребенок был инструментом, а не человеком.

Я знала о своей беременности всего один день, и тем не менее смерть ребенка преследовала меня. Я не могла смотреть на детскую обувь, не ощущая болезненного отсутствия в утробе.

Мой отец не убивал этого ребенка, но он подверг его опасности еще до того, как у него появился шанс на выживание.

Я открыла глаза и посмотрела в лицо отца, находившееся так близко к моему. Он смотрел на меня открытыми, бесхитростными глазами, предлагая мне свою искренность как подарок.

— Я пытался помочь, — прошептал он, увидев яркую боль на моем лице.

Он всего лишь пытался помочь.

Разве он не всегда только пытался помочь?

Это было его оправданием для азартных игр, для связи с Каморрой, для продажи меня тому, кто предложит самую высокую цену.

Что ж, средства не оправдывали ни одной цели. Не для меня. Никогда.

Я вырвала свои руки из его рук и откинулась назад, нуждаясь в пространстве и ненавидя то, что мы даже дышим одним и тем же воздухом.

Что-то сжалось на его лице, морщась и закрываясь, как осьминог, готовый бежать.

— Теперь я в лучшем месте, Кози. У меня есть деньги и влияние, в которые ты не сможешь поверить.

— Как? — Я спросила, и потому, что он этого хотел, и потому, что мне хотелось знать, где он был в жизни, как он мог быть здесь и сейчас, чтобы я могла избегать его окончательно.

Опять эта скользкая улыбка.

— Я переехал в Америку вслед за твоей матерью и Еленой, просто чтобы следить за происходящим. Закончилось тем, что я встретился со старыми друзьями моей юности. Парень по имени Томас «Стрелок» Кунан взял меня под свое крыло и присоединил к своим успешным предприятиям.

Конечно. Все в Нью-Йорке знали, кто такой Келли; самый успешный ирландский криминальный авторитет со времен Кунана 70-х годов.

— Ты присоединился к ирландской мафии.

Шеймус ухмыльнулся до ушей, раскрыв ладони в жесте самодовольной небрежности. — Что я могу сказать? У меня есть склонность к бизнесу, и они признали во мне величие, которого не смогла увидеть Каморра.

— Dio mio, папа, — сказала я, на мгновение забывшись. — Каморра знает, что ты перешёл на другую сторону?

— Я никогда не был частью их организации, — утверждал он. — Просто работал с ними. Это не проблема.

Я в этом очень сомневалась. Ирландская и итальянская мафия в Нью-Йорке не являются и никогда не были дружественными. Любое оправдание конфликта было бы пламенем для пропитанного керосином трута.

— Почему же тебе тогда надо было практически похитить меня из игры в покер у Италии? — потребовала я. — Это просто глупо.

Не так ли? Выражение его лица контрастировало с причудливыми рыжими бровями и искривленными губами.

Ох.

Я вздохнула, настолько утомленная своей жизнью, что думала, что упаду в обморок от напряжения.

— Вы хотите воевать с ними.

Шеймус улыбнулся мне и потянулся, чтобы похлопать меня по руке, прежде чем я успела отстраниться.

— Ты всегда была такой умной девочкой. Я хорошо тебя научил. Да, отношения между Каморрой и Коза Нострой обостряются. Это идеальное время, чтобы ударить их, пока они лежат.

— Итак, ты снова используешь меня как пешку, — слова были плоскими, двухмерными и пластичными, как фальшивая валюта в детской игре.

Бесполезны в реальном мире, но ими все равно приятно пользоваться.

Его брови сморщились в складку в виде галочки точно так же, как у Елены и Жизель. — Не будь такой драматичной. Две птицы, один камень, carina. Я работаю в режиме многозадачности.

Я не могла перестать сосредотачиваться на ненависти, растущей внутри меня, ядовитой, как сорняк, подавляющей все остальные мысли и чувства, пока я не почувствовала себя поглощенной ею.

— Ты не мой настоящий отец, — сказала я, и слова были такими резкими, что на мгновение мне показалось, что они действительно могут пронзить его толстую кожу. — Ты это знал?

По пустому, невеселому выражению его лица я поняла, что это не так.

— Не играй в глупые игры, — приказал он, садясь и выпрямляясь.

— Амадео Сальваторе — мой отец, — спокойно продолжила я. — Ты знаешь его как капо Сальваторе, главу Каморры в Неаполе.

Шеймус насмешливо фыркнул, но мускул на его челюсти напрягся, выдавая его беспокойство.

Я двинулась дальше, просовывая кинжал между его ребрами и поворачивая, прокоучивая.

— Однажды мама встретила его на рыбном рынке, и у них завязался роман. Он хотел, чтобы она ушла, и она любила его, но была слишком хороша и слишком напугана, чтобы сделать это. — Я остановилась, наблюдая за Шеймусом, который затаил дыхание, растерянный и сердитый, не желая верить. — Ты никогда не задумывался, почему мы с Себастьяном совсем не похожи на тебя, в то время как Елена и Жизель могут быть твоими точными копиями?

— Не все дети похожи на своих отцов, Козима, — сухо сказал он, но в его голосе не хватало убежденности, а глаза скользили по мне с рентгеновским фокусом, как будто он мог прочитать правду в моих костях.

— Нет, — легко согласилась я. — Но если ты задумаешься об этом на минутку, ты, возможно, вспомнишь, что у Сальваторе тоже были очень уникальные глаза. Золотые глаза. Возможно, ты помнишь, что, несмотря на все твои нарушения, Каморра была к вам относительно снисходительна… Как ты думаешь, почему? Может быть, потому, что Сальваторе питал слабость к маме и слишком часто уступал ее мольбам спасти твою жалкую задницу? Может быть, потому, что ты был псевдоотцом, пусть и бедным, для двоих детей, которых он никогда не смог бы воспитать сам?

Я наклонилась вперед, мой голос был шипящим, мои глаза прищурились, как змея, чтобы нанести последнюю ядовитую атаку.

— Я знаю, что я была твоим величайшим достижением, Шеймус. Каково это осознавать, что даже это никогда не было твоим?

— Ложь, — подло рявкнул он, но глаза его были влажными от чего-то более мягкого, чем ярость, а рот был бледным от отчаянного напряжения. — Этот ублюдок солгал тебе, Козима.

— Да, но не об этом. — Я откинулась назад, взяла себя в руки, разгладила платье и перебросила волосы через плечо, прежде чем скользнуть ближе к двери и положить руку на ручку. — Я не твоя дочь, Шеймус, так что ты можешь перестать «присматривать» за мной. Я не твоя дочь, так что ты можешь прекратить игры. Я не твоя дочь, и даже если бы была, — я подло улыбнулась, чувствуя, как мои губы приоткрылись и растянулись в гротескном фарсе хорошего юмора, — я бы никогда не хотела тебя снова видеть.

Шеймус уставился на меня, более разрушенный моим откровением, чем когда-либо моей продажей в сексуальное рабство. Его собственное эго было корнем его страданий. Я была красивой и умной, и Шеймус гордился тем, что создал меня.

Я боролась с желанием выплеснуть свой ужасный гнев на его плоть и вместо этого подняла подбородок и властно приказала:

— Выпусти меня отсюда. И, Шеймус, если я увижу тебя снова, я дам Александру полную свободу действий, чтобы прикончить тебя так, как он сочтет нужным.

После недолгого колебания он постучал по перегородке позади себя двумя костяшками пальцев. Мы смотрели друг на друга, наблюдая, как связь между нами рассыпается в пепел.

— Я люблю тебя, — сказал он мне, как будто это имело значение.

Для него, я полагаю, так оно и было.

— Ты любишь меня достаточно, чтобы перестать пытаться спровоцировать эту войну мафии? На другой стороне этого конфликта есть люди, которые мне небезразличны, и я не хочу, чтобы они пострадали. Ты спасешь меня от этой боли? — Я спросила не жестко, просто интересуясь, хотя уже знала ответ.

Он сжал губы, выровняв разговор.

— Любовь не имеет ничего общего с чем-то подобным. Это деловое решение, Козима.

— Ты этого не знаешь, и мне почти грустно за тебя, — тихо призналась я, когда машина остановилась, и открыла дверь. — Но это, это не что-то близкое к любви.

— И я полагаю, ты думаешь, что это у тебя с лордом? — огрызнулся он.

Я знала, что в тот самый момент Александр нашел способ добраться до меня, выслеживая меня так же уверенно, как и любого хищника, столкнувшегося с неминуемой потерей своей добычи. Однако Шеймус поднял хороший вопрос. Что сделало его проступки намного хуже, чем преступления Ксана?

Глядя на разочарованное замешательство отца, я решила, что разница заключается в выборе. На протяжении многих лет Александру давали очень мало свободы для принятия собственных решений, но когда он мог, он принимал правильные решения, даже если они все еще казались ужасными, учитывая мрачные обстоятельства. У Шеймуса была свобода всю жизнь, и он растратил ее, потому что был эгоистичным и слабым.

Александр принял решение позаботиться обо мне, несмотря ни на что.

Шеймус принял решение использовать меня в своих целях, что еще больше подтвердилось сегодня его решением украсть меня у моих друзей в попытке начать войну мафии, которая принесет пользу ему.

Жалкий.

Но я ничего из этого не объяснила мужчине передо мной, человеку, который был моим отцом большую часть моей жизни, но которого я была полна решимости навсегда оставить позади как чужого. Я не объяснила, потому что он этого не заслужил, но еще и потому, что, к сожалению, он был неспособен этого понять.

Вместо этого я грустно улыбнулась ему и многозначительно сказала:

— Есть разница между тем, чтобы сказать что-то и сделать это. Ты делаешь одно, а Александр — другое. Любовь — это гораздо больше, чем слова, пап. Надеюсь, однажды ты это поймешь.