Очарованный

Александр

Я не был в Перл-Холле много лет, но мне нужно было вернуться, чтобы поговорить с отцом, потому что, несмотря ни на что, компрометирующая информация, которую ФБР и МИ-5 нашли почти на каждого члена Ордена Диониса не включил информацию о Ноэле Девенпорте, герцоге Грейторнском.

Я не понимал, как это возможно, за исключением того факта, что у него должен был быть кто-то, кто следил за мной, чтобы знать, что происходит, и чтобы он мог подготовиться к этому. Даже подготовленные, это был лишь вопрос времени, когда они найдут достаточно улик, чтобы навсегда запереть Ноэля вместе с остальными. Я не хотел больше ждать этого момента.

Я снова захотел себе Перл-Холл. Я хотел забрать жену обратно на земли своих предков и сделать этот грандиозный дом нашим, впервые за столь долгое время, что я не был уверен, что он когда-либо был записан в нашей истории, чертовым домом. Рай, до краев наполненный нашей любовью и нашей славной совместной жизнью.

Чтобы сделать это, мне пришлось встретиться лицом к лицу с монстром, который меня создал.

Дверь мне открыл дворецкий, не удивившись моему появлению, потому что смотритель у ворот явно предупредил его. Он молча провел меня через мой неизменный дом в любимую библиотеку Ноэля, ту самую, где перед черным мраморным камином стояли шахматы. Он сидел в том же кожаном кресле с высокой спинкой, которое всегда занимал там, его пальцы сомкнулись над шахматной доской, лицо его было тщательно лишено всякого выражения. Он все еще был красив, даже в свои шестьдесят восемь лет, и мне было больно смотреть на него и осознавать, что в этом возрасте я, скорее всего, буду выглядеть точно так же, как он. «Моя копия», — говорил он с восхищением, словно глядя в льстивое зеркало, в котором отражалась его гораздо более молодая версия.

— Садись, — приказал Ноэль.

Я остался стоять, но вошел в комнату и остановился, прижавшись бедрами к его роскошному столу, нависая над ним через поверхность красного дерева. Балансируя на кончиках пальцев, я наклонился вперед, приковывая его взгляд силой своего выражения.

— Ты заключил сделку с Дьяволом, не так ли?

Мой отец слегка склонил голову набок в притворном шоке.

— Я? Да ведь, Александр, это не похоже на тебя, быть таким глупым. Я нахожусь под домашним арестом двадцать девять месяцев. На что, по-твоему, я намекаю, что я сделал, находясь в клетке собственного дома?

— Ты точно знаешь, что я имею в виду. Я пришел сюда не для того, чтобы придираться, Ноэль. Откуда ты узнал о ликвидации Ордена? — потребовал я.

— Semper paratus, — протянул он. — Всегда готовься, сынок. Я учил тебя этому с юных лет.

— Я хочу знать, как.

— А я хочу выбраться из этого гребаного дома, — возразил он, наконец очнувшись от своей бесстрастности, как дракон от зачарованного сна. — Иногда мы просто не получаем того, чего желаем.

— Возможно, — согласился я, выправляясь и улыбаясь ему так, как палач мог бы улыбаться своей несчастной жертве. — Хотя в последнее время я получаю именно то, что хочу. Орден пал. После столетий издевательств и вопиющих извращений вашему драгоценному обществу пришел конец, и его восстановления уже не будет. Я разрезал сердце гидры. Джеймс использует роспуск как политическое перо в своей кепке. Это во всех мировых новостях. С тобой и твоими делами покончено.

— Похоже, раз я сижу здесь, а не за решеткой, то на самом деле я еще не закончил, — парировал Ноэль. — И снова, сынок, ты забываешь основную теорию шахмат. Это игра ментального дарвинизма. Если ты заблуждаешься, путешествуя по всему земному шару, пытаясь уничтожить группу монстров и спасти свою девушку, попавшую в беду, ты забыл важный факт. — Он наклонился вперед с ухмылкой, обнажая зубы, достаточно острые, чтобы их можно было назвать клыками. — Самые злейшие враги часто находятся ближе к дому.

Зловещее предчувствие прокатилось по комнате, как пасторальный туман над болотами, и я не мог сдержать дрожь, пробиравшуюся по моему позвоночнику.

— Что ты наделал? — спросил я, желая использовать эти слова в качестве оружия, чтобы он почувствовал в них угрозу, но чувствовал себя так, будто у меня в руках незаряженный пистолет.

Он откинулся на спинку стула, на его лице играла спокойная улыбка, глаза были неподвижны, как шарики. Тот самый дворецкий, который открыл мне дверь, вошел в комнату с чем-то блестящим на подушке и направился к ревущему камину. Я стоял неподвижно, пока Ноэль развернулся со стула и подошел к слуге, схватив в пальцах знакомое золотое ожерелье с массивным сердцем из светящегося рубина. Он поймал свет огня, полированные грани покраснели в свете, как будто были пропитаны кровью.

Ошейник Козимы.

Тот самый ошейник, который я взял из Перл-Холла, когда много лет назад оставил его отцу. Тот же самый ошейник, который, как мне казалось, до недавнего времени, был заперт в моем сейфе в отеле «Плаза» в Нью-Йорке.

И теперь он был у Ноэля.

Он послал кого-то в номер отеля, взломал мой сейф и, зная, что я приеду, подготовил эту знаменательную церемонию, чтобы вонзить копье в щит безопасности, который я ощущал последние несколько лет.

Ноэль, возможно, и был в клетке, но даже монстр в клетке находит способ позволить своему злу распространиться.

Мой отец улыбнулся мне так, как он это делал, когда я был мальчиком, мягко, снисходительно и потенциально гордо, если бы я только мог точно понять урок, который он собирался мне преподать.

— Любовь — это высшая слабость, Александр. В тот момент, когда ты по глупости влюбился в свою рабыню, ты поставил себя под контроль, дорогой мальчик. А это? — Он крутил ожерелье на пальце взад и вперед, наращивая скорость, пока оно не отлетело и не закружилось в камине, погружаясь в пламя, как лодка, затерянная в море. — Это мат.

Я шагнул вперед с рычанием, искажающим мое лицо, ярость, словно ледяная буря, опустошала мое тело.

— Ты можешь разбрасываться метафорами, сжигать символы и дразнить меня за предполагаемую слабость, которая на самом деле является силой. Ты можешь все это сделать, но это полые механизмы чертового монстра, Ноэль. В конце концов, даже если мне понадобится целая жизнь, я увижу, как ты сгоришь так же, как этот ошейник.

Я развернулся, чтобы уйти, но потом передумал и повернул назад. Ноэль уже возвращался к своему столу и не был готов к моей атаке. Он упал на пол, как мешок с картошкой, и лежал ничком, а я ударил его по лицу одним из своих массивных кулаков. Я почувствовал хруст его носа под давлением и понял, что уже во второй раз сломал его.

Он кашлял и булькал сквозь капли крови, стекавшие по его лицу, и я наклонился достаточно близко, чтобы почувствовать брызги розовой слюны на своей коже.

— Я уже говорил тебе однажды и скажу еще раз, Ноэль. Если ты коснешься хоть одного волоска Козимы, я убью тебя голыми руками. И к этой клятве я отношусь гораздо серьезнее, чем к любой другой клятве, которую я когда-либо давал твоему драгоценному несуществующему Ордену.

Я поднялся с пола и направился к двери, не колеблясь, хотя и хотел, когда Ноэль влажно прошептал:

— Слишком поздно для этого, сынок.

Я сказал себе, что это блеф, что ему нужен только способ сохранить лицо, но в тот момент, когда я вышел из массивных двойных дверей Перл-холла и увидел Риддика, бледного, как лист бумаги, стоящего рядом с машиной, я понял, что что-то было ужасно прискорбно неправильно.

— Скажи мне, — потребовал я, хрустя гравием на длинных шагах. Я хлопнул по крыше машины рядом с ним и прорычал. — Скажи мне, чувак!

— Козима, милорд, — был его ответ, разбитый ужасом и яростью, так что его слова упали на землю между нами, как осколки. — Ее застрелили.

Она лежала на белой кровати в белой палате больницы, наполненной утилитарными белыми вещами. Я заморгал при виде моей сильной, страстной красавицы, сморщенной и совершенно неподвижной в таком суровом помещении.

Она заслужила красоту вокруг себя каждую минуту каждого дня. Элегантная мебель, драгоценности на ее тонкой длинной шее и цветы, наполняющие воздух ароматом. Она заслуживала того, чтобы выглядеть герцогиней, которой однажды станет, лежа там, борясь за свою жизнь.

Моя грудь ощущалась как ледяная пещера, когда я слушал мониторы, которые были к ней подключены, чтобы гудеть и пищать с большей жизнью, чем излучала она. Я хотел иметь возможность дышать ради нее, отдать свою жизнь в обмен на ее жизнь, если уж на то пошло.

Но это было невозможно.

Я уже сделал звонки. Лучшие врачи в чертовом мире собирались ее вылечить. Риддик был в цветочном магазине и требовал маки и георгины, экзотические тигровые лилии и ароматные розы — все, что могло бы оживить мою спящую красавицу и помочь ей бороться даже в бессознательном состоянии.

Я полностью вошел в дверной косяк, готовый занять свое место рядом с ней, но рыжеволосая женщина преградила мне путь.

— Извините, — вежливо сказал я, потому что хоть мне и хотелось силой сбить ее со своего пути, чтобы быстрее добраться до Козимы, я был хорошо воспитан.

Она повернулась ко мне лицом, ее пламенно-золотые волосы отражали желтые флуоресцентные огни и сияли так ярко, что я моргнул.

Ее рот был открыт, когда она смотрела на меня, на удивление немая. Я подавил свое нетерпение и снова посмотрел на Козиму, заметив двух человек, сидевших у ее постели.

Мужчину, которого мне сразу хотелось придушить за то, что он был так близко к ней, пока я не заметил его розово-фиолетовый костюм в тонкую полоску и соответствующий аскотский галстук.

И женщину, еще одна рыжую, правда, на этот раз более темную, с лицом, изрезанным резкими углами.

Сестры Козимы.

Сводные сестры.

Я задавался вопросом, знали ли они об этом, или Козима держала их в неведении.

Едва ли, решил я, потому что моя красавица не хотела бы, чтобы они страдали от боли, узнав об этом.

Сидящая моргнула, ее рот приоткрылся от восхищения, прежде чем ее лицо закрылось, как железные ставни, и она вскочила на ноги, обогнув кровать, чтобы скрыть мою жену от моего взгляда.

Мои кулаки сжались в тяжелые молоты по бокам.

— Вы ошиблись палатой, — сказала она мне, задрав нос.

Краткая вспышка восхищения сломила мою маниакальную решимость. Эта сестра должна была быть Еленой, женщиной, у которой больше ума, чем души, той, которая читала все, что попадалось под руку в трущобах Неаполя, и которая вела себя как принцесса, даже когда она была всего лишь нищенкой.

— Это палата Козимы Ломбарди, — тихо сказала мне другая сестра, Жизель.

Я посмотрел на нее сверху вниз, отметив ее изгибы и пятно оранжевой акриловой краски, оставшееся на ее правой руке. Это была сестра нежной привязанности и мечтательной наблюдательности, Франции и жемчуга, кружев и фантазии.

Я знал их меньше минуты, их даже не представили, но после многих лет наблюдения издалека, когда их личности были отмечены для меня в воспоминаниях Козимы, я почувствовал, будто они были моими сестрами.

В каком-то смысле они были ими.

— Возможно, вы ошиблись комнатой, — холодно сказал я им. — Это комната Козимы Дэвенпорт.

— Что? — Жизель вздохнула.

— Прошу прощения? — Елена рявкнула на меня.

Я поправил золотую запонку, украшенную моим гербом, и успокоился, зная, что такое же изображение было выжжено на ягодице моей жены.

— Женщина, которую вы пытаесь скрыть от меня, — лениво сказал я, — моя жена.

Бомба взорвалась, как в немом кино, в комнате было так тихо, что можно было услышать падение булавки, но реакция сестер была взрывной.

— Что?

Все тело Жизель наполнилось воздухом, она изо всех сил пыталась вдохнуть, а затем громко и болезненно выдохнула, словно ее проткнули.

— Прошу прощения?

Елена увидела картину предательства, когда ее лицо исказилось от шока.

Темная сторона моего сердца наслаждалась их реакцией. Я хотел, чтобы они знали правду, почувствовали ее так остро, чтобы она навсегда запечатлелась в их сердцах и умах.

Козима была моей, и я никогда не уставал демонстрировать свою собственность на самое ценное, что у меня есть.

— Кто ты? — Жизель дышала с благоговейным ужасом, как будто я был дьяволом.

Я был в восторге от ее страха, ставшего непобедимым благодаря моему законному праву находиться в этой комнате с Козимой.

— Ее муж, — сказал я им несколько избыточно, просто чтобы подкрепить свою точку зрения. — Ты можешь звать меня Александр, поскольку мы семья.

Они уставились на меня, когда я прошел мимо Жизель и схватил пустой стул, чтобы поставить его рядом с кроватью Козимы. Моя задница едва была на сиденье, когда я наклонился над ней, закрывая ее от остальных своей широкой спиной, чтобы у меня был этот полу-приватный момент, чтобы оплакивать ее состояние.

— Моя красавица. — Мой голос был тяжелым и влажным от печали, когда я смотрел на ее трагически красивое лицо, ее кожа была слишком бледной и слишком холодной под моими пальцами, когда я провел ими по ее изможденной щеке. — Моя спящая красавица, пора просыпаться.

Вид самого жизнерадостного человека, которого я знал, лежащего так неподвижно, так близко к смерти, зажег мое сердце, как кремень окаменел.

Сквозь потрескивающий рев моего горящего органа я услышал резкий голос:

— Козима не замужем.

— Замужем, — сухо сказал я, сосредотачиваясь на своей насмешке, а не на бедствии горя, которое шумело в моей груди. — Я был на церемонии.

— Она никогда бы не вышла замуж, не сказав нам об этом, — произнес тот же голос, жесткий и неловко переведенный на английский язык.

Я посмотрел через плечо на Елену, когда она встала и погрозила мне пальцем в лицо. — Вы какой-то урод-сталкер, который увидел ее в журналах и зациклился на ней. Уйдите!

Я уставился на нее, мрачно забавляясь тем, что она попыталась выдержать мой взгляд, в то время как я с тех пор, как был мальчиком, затмевал взглядом мужчин вдвое старше и могущественнее ее.

Козима посоветовала бы мне действовать осторожно и посочувствовать ее сестрам, которые явно были скорбящими, встревоженными и полностью сбитыми с толку прибытием предыдущего неизвестного мужа к их любимой сестре.

Мне было плевать на сочувствие.

Я хотел побыть наедине со своей женой. Мне хотелось погладить ее кожу, пока она не станет теплой и покрасневшей, разбудить ее своим доминирующим голосом, а затем поцеловать ее так глубоко, чтобы она смогла почувствовать на моем языке пепел моего выпотрошенного сердца и познать ужас моего отчаяния.

Тогда я хотел оставить Риддика у дверей, а других мужчин у входа в больницу, и отправиться на поиски мертвеца, посмевшего прикоснуться к моей красавице. Я знал, что Ноэль, должно быть, стоял за этим приказом, учитывая его шепотом произнесенное признание в Перл-Холле, но мне нужен был человек, стоящий за пистолетом.

Только тогда, после того, как мои руки будут в крови — мокрые, теплые и правильные — я смогу, черт возьми, задуматься об эгоистичных, раздражительных чувствах других женщин Ломбарди.

— На вашем месте я бы уже прощался, — холодно предложил я, снова повернувшись к ним спиной и протянув руку Козимык себе. — Часы посещений закончились, и я единственный, кому была предоставлена возможность остаться с ней на ночь.

— Да ты просто исчадье ада, — огрызнулась Елена. — Откуда мне знать, что ты тот, за кого себя выдаешь?

— Он ее муж.

Мои плечи непроизвольно напряглись при звуке смешанного европейского акцента моего брата. Я не повернулся к нему лицом, надеясь, как и в детстве, что, если я проигнорирую своего младшего брата, он уйдет.

— Они поженились два года назад в Англии, — объяснил Данте, возможно, намеренно вводя их в заблуждение, чтобы они подумали, что она встретила меня совсем недавно, а не так, как на самом деле. — Если вы надавите на него, я уверен, он покажет вам свидетельство о браке.

Возникла нестройная, отрывистая пауза, похожая на фальшивую ноту.

— Что, черт возьми, происходит? — Елена потребовала еще раз. Я начал понимать, почему Жизель находила такой чертовски раздражающей свою старшую сестру. — Сначала ты, а теперь этот маньяк, утверждающий, что он ее муж?

— Останавитесь.

Поначалу он был таким мягким и таким хриплым, что мы все подумали, что это просто скрежет ветра, взъерошивающего дешевые шторы в открытом окне, или сдвиг рукава моего костюма, задевающего грубые простыни.

Но это была она.

Козима.

Сладкий голос моей жены похож на пение чертовых ангелов.

С сердцем колотящимся и опухшим в горле, я наклонил голову, чтобы посмотреть в золотые глаза, которые, как я знал, встретятся с моими.

Хотя я был готов к удару, это зрелище потрясло меня до глубины души.

Эти огромные радужки были центром моей вселенной, двумя солнцами, вокруг которых я хотел провести остаток своей жизни. Я осмотрел густые черные веерные ресницы и глубокие синяки на верхней части щек. Как мог такой сломленный человек быть таким чертовски великолепным?

— Козима! — Жизель рыдала, наклоняясь вперед, чтобы схватить сестру за ногу, в то время как Елена подошла и молча взяла ее другую свободную руку.

— Bambina, — прохрипела Козима, щурясь от боли в голове и яркого, отвратительного искусственного света. — Воды.

Прежде чем кто-либо успел отреагировать, я нежно скользнул рукой под ее шею, чтобы помочь ей поднять голову, и прижал край маленькой чашки к ее губам.

— Ещё немного, моя красавица. Ты же не хочешь навредить себе.

Я смутно заметил в комнате другого странного мужчину, который заявил, что пойдет искать доктора. Я был благодарен, что кто-то об этом подумал. Я почувствовал такое же сотрясение мозга, как и женщина на больничной койке, потрясенный, когда увидел, как она вышла из комы.

Рядом со мной Елена вибрировала от облегчения и сохраняющейся тревоги.

— Ты напугала меня до чертиков. Ты напугала меня, Козима. Что бы мы делали без тебя? — взмолилась она голосом маленькой девочки.

Казалось неуместным слышать слова женщины, которая, как я знал, собиралась стать самым молодым партнером в истории своей престижной юридической фирмы.

— Ты бы выжила, — спокойно ответила Козима, но ее глаза были обращены на меня и были наполнены безумными, испуганными вопросами.

Что ты здесь делаешь? Почему я чувствую, как будто смерть побывала на пороге? Кто сделал это со мной?

Только ее рот выдал степень ее облегчения. Чем дольше она смотрела на меня, тем мягче он становился, скручиваясь по краям, как горящая бумага, а воздух между нами нагревался страстью.

Елена все еще говорила эгоистичную чепуху. Я решил дать ей еще тридцать секунд, прежде чем выгнать ее.

— Ты выживешь, — поправила Козима, намекая на тугое напряжение между двумя ее сестрами, которое пронизывало воздух еще до моего прибытия.

— Всем нужно уйти, — потребовал я.

Тридцати чертовых секунд было более чем достаточно.

Я был чертов святым, позволив им дышать тем же воздухом, что и Козима, прямо сейчас, когда каждый инстинкт моего тела говорил мне запереть ее в башне и охранять ее там, как какого-то злобного монстра, от всех и вся, что могло бы попытаться причинить ей вред.

Даже если это был эмоциональный вред, который ее сестры непреднамеренно причиняли.

Козиме больше никогда не придется сталкиваться с семейной драмой, не говоря уже о том самом моменте, когда она очнулась от гребаной комы.

— Нам не нужно ни черта делать, — отрезала Елена.

И по сути закрепила мою вечную неприязнь.

— Ксан, — мягко отругала меня Козима, наконец, проигнорировав своих сестер, как нам обоим хотелось. Она слабо сжала мою руку и наклонила голову так, что все ее черные волосы заскользили по подушке, обрамляя ее прекрасное лицо. — Ты пришел.

Я болезненно сглотнул нож, который внезапно застрял у меня в груди. Меня убивало осознание того, что она будет так во мне сомневаться.

Разве не было до смешного очевидно, что она была для меня всем?

Вместо того, чтобы изо всех сил стараться передать глубину своего волнения, я позволил своему голосу похолодеть от ярости и взаимных обвинений.

— Я единственный, кто причиняет тебе боль, помнишь?

Впервые с тех пор, как она проснулась, все ее лицо наполнилось умиротворением, и она еще сильнее наклонилась к краю кровати. Я встретил ее на полпути, наши лица были так близко, что я мог почувствовать запах фирменного аромата, который я создал для нее так давно. Одна из ее сестер, должно быть, смазывала маслом ее волосы, пока она спала.

Она глубоко вдохнула воздух, закрыв глаза, как будто мой запах был для нее так же важен, как и ее — для меня.

— Я знаю, — прошептала она на выдохе.

Я провел свободной рукой по ее лбу, по мягкой щеке, затем по ее волосам, чтобы накрутить прядь на палец. Улыбка, которой она наградила меня за знакомый жест, стоила больше, чем золото на вес.

— Козима, — тихо сказала Жизель, прочистив горло. — Я знаю, что ты только что проснулась, но какого черта? Ты замужем?

— Да, — сразу же подтвердила моя жена, расслабляясь в постели, пока я гладил ее по волосам. — Я знаю, что ты волнуешься, но Александр… заботится обо мне. Он здесь, чтобы позаботиться обо мне. — Ее глаза распахнулись и безошибочно остановились на Данте, который все еще топтался в дверях, как бродяга. — И Данте тоже.

Затем в комнату вошел доктор, нахмурившись, глядя на многочисленных посетителей, а затем немедленно приказав их удалить. Ее сестры протестовали, но я специально заставил доктора Стила прилететь к Козиме, потому что он был лучшим нейрохирургом в Северной Америке и не позволял ничему встать между ним и пациентом.

— Я муж, — сказал я ему, вставая и протягивая руку.

Доктор Стил уставился на меня, его лицо было бесстрастным, если не считать блеска в глазах.

Этот мужчина знал меня много лет, и когда я позвонил ему, чтобы позаботиться о моей жене, он чуть не сломал себе кишки, смеясь над новостью, что я поддался чему-то столь же обыденному, как любовь.

— Хорошо, но оставайся в углу. Остальные, уходите.

— Все нормально. Я уже проснулась. Скоро увидимся, сэр? — сказала Козима, ее голос стал еще слабее, а веки затрепетали, стараясь оставаться открытыми. Она проснулась всего десять минут назад, а уже устала.

Я горел желанием крикнуть оставшейся семье, чтобы они убирались к черту.

Сестры и незнакомец ушли прежде, чем я был вынужден предпринять физические действия, но Данте задержался, прислонившись к стене рядом с дверью, скрестив лодыжки и руки, как ленивый телохранитель.

И он был им.

Ленивый, неумелый, чертовски бесполезный.

Какого черта он не был с ней?

Он должен был прилипнуть к ее боку, как клей, пока меня не было.

Я бросил на него уничтожающий взгляд, обещая возмездие позже, но он лишь тонко улыбнулся и ответил на возмущенный зов Елены из коридора, выйдя из комнаты, чтобы поговорить с ней.

Когда дверь щелкнула, я мгновенно двинулся.

— Я причиню тебе боль, если лягу с тобой на кровать?

— Если ты этого не сделаешь, будет еще больнее, — пообещала она, сдвинувшись, чтобы я получил кусок кровати.

Осторожно, более осторожно, чем когда-либо, я обнял ее, положив одну руку на ее здоровую сторону, а другую над ее головой, где я мог слегка поиграть с ее волосами. Она вздохнула, как только я успокоился, и закрыла глаза.

— Я могла бы поспать.

— Ты можешь спать, моя красавица. Я присмотрю за тобой, — поклялся я.

— Я знаю, — прошептала она. — Я знала, даже когда Джузеппе угрожал отвезти меня к Ноэлю. Я знала, что ты найдешь меня, несмотря ни на что.

Ярость прошла сквозь меня быстро и бесшумно, как одержимость. Я сглотнул один раз, второй раз, чтобы произнести слова сквозь гнев, застрявший у меня в горле.

— Всегда. Знай также, что Джузеппе мертв за то, что причинил тебе боль.

— Уже мертв, — пробормотала она, быстро проваливаясь в сон. — Я застрелила его.

Мгновение спустя ее рот смягчился, а дыхание выровнялось. Я лежал так долгое время, прислушиваясь к ее дыханию, как слушают симфонию, позволяя звуку проникнуть в мою душу, как духовное пробуждение.

Она была жива.

Жива.

Но она прошла через слишком многое, и этого было достаточно. С этого момента мы с Риддиком не оставляли ее. Только после того, как о Ноэле позаботились и упрятали, потому что, несмотря на то, что головорезы Джузеппе явно причинили вред моей жене, я не сомневался, что Ноэль организовал это.

Из дверного проема послышался хриплый кашель, и я поднял глаза и увидел там Сальваторе, одетого во все черное, с белой маской ужаса на лице. В его золотых глазах были слезы, когда он смотрел на спящую женщину, которая делила с ним эти глаза.

— Madonna santa, — выдохнул он голосом, залитым слезами. — Посмотри на нее.

— Посмотри на себя, — холодно возразил я. — Жив и здоров.

Выражение его лица потемнело, влажные остекленевшие глаза стали холодными, как мрамор.

— Как будто ты не знал.

Я холодно посмотрел на него, но мне было любопытно, откуда он мог это знать.

— Я был не совсем тактичен, как должен был, мм? — он ответил на мой невысказанный вопрос, проходя в комнату и садясь в кресло по другую сторону Козимы. Его мясистая рука дрожала, когда он нежно схватил ее за руку. — Я не мог быть таким, когда моя дочь была так близко. Я знал, что, скорее всего, ты и другие положили на нее глаз, но я потворствовал своей потребности увидеть ее больше, чем было разумно, если я действительно хотел остаться мертвым.

Вековая ярость в моем сердце улетучилась под теплотой его привязанности к моей жене. Он не был рядом с ней, когда она была девочкой, и я злился на него за это, хотя знал, что это был не совсем его выбор. Мне хотелось верить, что настоящий мужчина принимает собственные решения независимо от препятствий, с которыми он сталкивается, но жизнь не так проста, и я на собственном опыте испытал, как трудно преодолеть собственные обстоятельства.

По правде говоря, он любил Козиму так страстно, что это неоднократно заставляло его жертвовать собственной безопасностью, чтобы увидеть ее счастливой.

Я мог бы это уважать.

Разве я не провел последние четыре года, делая то же самое?

Но мое смягчение было более чем рациональным.

Однажды, много лет назад, перед смертью моей любимой матери, я назвал этого человека дядей Торе. Мы провели с ним бесчисленное количество дней, когда мы были мальчиками, как в Англии, так и в Италии, с нашей матерью, изучая итальянский, собирая оливки в его многочисленных садах и давя пальцами ног по старинке только потому, что мальчикам было весело пачкаться. Он тоже любил нас, не совсем так, как Козиму, но по-своему. Мы были детьми его лучшего друга, и, как это принято в Италии, это сделало нас для него семьей.

Итак, в арктических ледниках, которые я построил между собой и моей прежней привязанностью к этому человеку, образовались глубокие трещины, и они стали глубже, когда я увидел, как одна яростная слеза скатилась по его морщинистой щеке.

— Это был Джузеппе ди Карло и его люди, — тихо сказал я, стараясь не потревожить великолепную красавицу, спящую в моих объятиях. — Это все, что я успел сделать, прежде чем она снова уснула.

Он коротко кивнул, и на его лице отразилась ярость.

— Конечно, это были они. Он пытался начать войну с тех пор, как Данте занял пост капо Каморры. Ему не нравится, что мы не будем с ним вести переговоры. Ему не нравится, что мы представляем угрозу его территории и бесспорному правлению вора в законе мафии в городе.

— Возможно, — согласился я. — Но это нечто большее. Он заключил сделку с Орденом и с Ноэлем, чтобы шпионить за Козимой в обмен на членство.

— Больше силы. — Торе цокнул языком и покачал головой. — Иногда эти stronzo не понимают, что не все силы созданы равными. Зараза некоторых, подобная этой, положит вам конец.

— Я не могу спорить. Он мертв.

Его лоб исказился глубокими морщинами от шока.

— Как же так? Ты уже добрался до него.

Я наклонил голову к жене, провел пальцами по ее макушке, собирая между пальцами шелковистые локоны. Ее великолепная грива утешала меня так же, как и ее.

— Она уничтожила его до того, как ее застрелили. По крайней мере, она так говорит.

— Проверь это, — сказал он, и это было наполовину вопросом, наполовину размышлением. Я не сомневался, что он проверит это, хотя ожидал, что я сделаю то же самое. — Тем не менее, мы убьем всех причастных к этому людей.

Я кивнул.

— Таков план.

Мы на мгновение встретились глазами, глядя на распростертое, изломанное тело Козимы, объединяя нашу двойную защиту и нашу объединенную ярость и жажду мести.

— Где ты был, когда это произошло? — спросил он, и это был не выговор, а просто любопытство.

— Я столкнулся с Ноэлем, — признался я. — Еще раз, я думаю, что он спланировал это совершенно правильно, чтобы я ушел, а она стала уязвимой. Хотя, — добавил я голосом, похожим на сухой лед, — Данте должен был присматривать за ней.

Торе поморщился, поднес руку Козимы к своему лицу, прижал ее к щеке и закрыл глаза.

— Это моя ошибка. Я позвал Данте для другого проекта, который нужно было сделать для нашей организации. Я не осознавал…

Я хотел спрятать гнев, который я испытывал по отношению к Данте, в булавке, дикий и бешеный, но я знал, точно так же, как я знал, что Козима была причиной моей жизни, что Данте никогда не допустит, чтобы ей причинили какой-либо вред, если бы он мог на это повлиять. Должно быть, у него была причина оставить ее, и я обязательно это быстро узнаю.

— Приказ выполнен, — сказал я Сальваторе, нуждаясь в его поддержке, на нашей стороне, больше, чем когда-либо. — Но Ноэль все еще заперт в Перл-Холле и может свободно совершать свои маневры. Я не хочу, чтобы Козима оставалась одна ни на мгновение, пока его не запрут в тюрьме, где ему, черт возьми, место.

Наши глаза встретились, в наших взглядах заключилась сделка.

— Bene, — согласился он. — Все, что тебе нужно. В самом деле, могу ли я предложить тебе позволить ей выздоравливать вместе со мной в моем доме на севере штата? Это очень конфиденциально и очень безопасно. Тебе не придется беспокоиться.

— Я не оставлю ее. — Это было настолько исключено, что я бы рассмеялся, если бы моя жена только что не вышла из комы, а мое сердце все еще не восстанавливалось.

Мужчина, который когда-то был моим дядей, а затем моим заклятым врагом, долго смотрел на меня, положив руку моей жены на лицо, как бы привязывая его.

— Я не предполагал, что ты это сделаешь. Добро пожаловать вам обоим в мой дом, Александр, если ты этого пожелаешь.

Я посмотрел на женщину в своих объятиях, на милый изгиб ее лица и на густые веера ресниц, лежащие на ее крутых щеках, и знал, что сделаю все, чтобы она была в безопасности и счастлива. Даже если это означало примирение с человеком, которого я ненавидел больше десяти лет.

— Отлично. Я буду там, но только тогда, когда я не буду выслеживать людей ди Карло, — сказал я ему.

В дверях появился Данте, измученный, но напряжённый собственной яростью.

— Охота для меня звучит идеально.