Одержимый

Пролог

В большом доме по Холланд-Парк, который, как большинство дорогих домов на этой улице, имел четыре этажа, гравийную подъездную дорожку и был окружен высокой железной оградой, Томас Ламарк принес завтрак своей матери. И, как каждое утро, когда он открывал дверь в ее комнату, было ровно десять тридцать – с точностью до наносекунды.

Томас был красивым тридцатисемилетним мужчиной. Он имел шесть футов шесть дюймов роста, ухоженное тело и очаровательную улыбку. На нем был шелковый халат «Либерти», кожаные шлепанцы от Гуччи, золотые наручные часы «Ролекс». Он пах одеколоном «Живанши». Под халатом у него ничего не было – его матери нравилось знать, что его наготу прикрывает только этот тонкий шелк.

В руках он держал серебряный поднос, на котором стоял изящный чайник фирмы «Геренд», заваренный «Чаем к завтраку» от «Фортнум и Мэйсон», и фарфоровая чашка с блюдцем – оба предмета цвета слоновой кости из одного набора. Рядом с ними лежала газета «Таймс» и белая роза, вся в каплях росы, которую Томас только что принес из сада – его мать любила маленькие приятные сюрпризы, а этим утром он был в настроении сделать ей приятное. Может быть, в ответ она захочет сделать приятное ему.

Он остановился возле двери, ведущей в ее спальню. В их доме все двери выглядели внушительно: панели из дорогой древесины, декоративная отделка бисером, ручная роспись по атласу, хрустальные дверные ручки, – но эта дверь, расположенная на втором этаже прямо напротив последнего марша резной лестницы, охраняемая стоящим на пьедестале бронзовым бюстом матери, почему-то всегда казалась Томасу величественнее остальных. Даже по прошествии стольких лет она продолжала восхищать его.

У Томаса бывали дни, когда ему хотелось швырнуть в эту дверь подносом и закричать: «Отпусти же меня!» – но сегодня был не такой день.

Он посмотрел на часы, подождал, пока секундная стрелка не закончит свой очередной круг, и ровно в десять часов тридцать минут вошел в спальню.

Томас не спал эту ночь, проведя ее за компьютером – он был одним из путешественников в электронном мире, которые перехватывают часок-другой днем, но редко спят ночью. Его ночи проходили за игрой в шахматы с человеком по имени Юрген Юргенс из Клируотер-Спрингс, штат Флорида, или за обменом мнениями о существовании внеземной жизни с участниками тематического чата в Сан-Франциско, или за обсуждением недавних загадочных смертей с сотрудником газеты «Фортиан таймс». Он читал приходящие ему на электронную почту медицинские статьи, обменивался рецептами с женщиной, живущей у Чесапикского залива, следил за изменениями на рынках ценных бумаг по всему миру, отмечая поведение акций матери и просматривая веб-сайты тех компаний, в которых у нее была доля. Каждое утро он снабжал ее биржевого маклера свежей информацией.

Его коэффициент интеллекта был 178.

Не в силах оторвать взгляд от лица матери, с сердцем, исполненным обожания – и другого, противоположного чувства, с которым он боролся всю свою жизнь, – Томас бесшумно прошел по ковру, поставил поднос на столик рядом с большой двуспальной кроватью под балдахином, затем, потянув за шнуры с кисточками на концах, поднял дамастовый и тюлевый пологи и закрепил шнуры на спинке кровати. В комнате стоял запах духов «Шанель» и тот особый запах, каким пахла одежда матери. Ароматы его детства. Ароматы его жизни.

С высоты своего роста он смотрел на нее.

Ее светлые волосы, разметавшиеся по подушке, блестели так, будто на них падал не утренний солнечный свет, а свет театральных светильников. Он знал, что, хотя она уже проснулась, она ни за что не откроет глаза и не пошевелится, пока он ее не поцелует. Так у них было заведено.

И эти драгоценные утренние секунды, когда она лежала в постели, такая нежная, такая милая, такая красивая, а он молча смотрел на нее восторженным взглядом, – эти секунды были жемчужинами в его жизни.

Он чувствовал себя на седьмом небе – это было прекрасное, ангельское видение. Матери было пятьдесят девять лет. Ее лицо было бледным, как всегда по утрам, но сегодня казалось бледнее обычного и от этого еще совершеннее. Она была совершеннее совершенства. На такой красоте зиждется мироздание.

– Доброе утро, мамочка, – сказал он и подошел ближе, чтобы поцеловать ее. Она никогда не открывала глаз до этого поцелуя, но в это утро они так и остались закрытыми.

Томас вдруг заметил на полу возле кровати множество пустых блестящих пачек из-под таблеток.

Внутри у него все сжалось. Наклоняясь над матерью, он уже знал, что случилось страшное. Вчера она вернулась домой расстроенная. У нее болела голова, и она рано ушла спать.

Его губы почувствовали, что ее щека холодна и податлива. Как мягкая замазка, она прогибалась под нажимом и не возвращалась в естественное состояние.

– Мамочка? – Голос был как будто не его.

На полу рядом с кроватью стояла бутылка: открытая, пустая.

– Мамочка?

Паника застлала ему зрение. Пол закачался, комната заходила ходуном, будто от землетрясения. Он обхватил мать руками, попытался сдвинуть ее, поднять, но она была жесткой, как мясная туша из морозильной камеры.

Он закричал, обращаясь к ней, судорожным движением подобрал с пола пустую пачку из-под таблеток, хотел прочесть название, но у него все расплывалось перед глазами. Он схватил бутылку, но и на ней не смог ничего разобрать. Он бросился к телефону, споткнулся, смахнул с аппарата трубку и наконец набрал 999.

– Скорую помощь! – выдохнул он, назвал скороговоркой адрес и номер телефона, затем, глотая слова и всхлипывая, добавил: – Пожалуйста, моя мать Глория Ламарк, актриса! Глория Ламарк! Глория Ламарк! Пожалуйста, скорее! Она отравилась!

Трубка выпала у него из рук, ударилась о ковер, подскочила и повисла на витом проводе.

Девушка-оператор на другом конце линии продолжала говорить:

– Машина скорой помощи уже в пути. Сэр, пожалуйста, оставайтесь на линии. У нее есть пульс? Дыхание нормальное? Что она приняла? Как давно? Она лежит на спине? Пожалуйста, положите ее на бок. Вы не знаете, были ли таблетки приняты вместе с алкоголем? Скорая помощь находится в пути с того момента, как вы позвонили. Сэр, вы можете собрать упаковки таблеток, которые, как вы думаете, он приняла, и показать их врачам? Удостоверьтесь, что у нее свободны дыхательные пути.

Он обнимал мать за шею, прижимал к себе, всхлипывал, глотал слезы. У нее не было ни пульса, ни дыхания. Она была мертва уже несколько часов. Вслушавшись в голос оператора службы скорой помощи – далекое невнятное бормотание, – он в ярости схватил болтающуюся трубку:

– Я ходил в медицинскую школу, ты, глупая сука! – и, швырнув трубку, снова приник к матери: – Мамочка, пожалуйста, прекрати. Не уходи! Ты обещала, что никогда не уйдешь. Вернись, пожалуйста, вернись. Ты не можешь уйти.

Он прижался губами к ее рту, попытался раскрыть его поцелуем – но он оставался сжатым, плотно сжатым. Закрытым.

Она выбросила ключ.