Офицер особого назначения

III

Женщины, остановившиеся вблизи железной дороги, по которой проходил воинский эшелон в Михайловке, действительно были Зина с матерью. Они шли из военкомата, куда обращались неоднократно. К сожалению, напрасно! Офицер, которому поручалось разобраться в их деле, встречал и провожал женщин обещаниями: «Хорошенько во всем следует разобраться». Но проходили дни и недели, а каких-либо сдвигов в решении вопроса не наблюдалось. Настроение у просительниц с каждым посещением ухудшалось.

Мать и дочь безразличным взглядом провожали проходящие мимо вагоны, думая о своем.

Внезапно Зина почувствовала взгляд из окна приближающегося вагона. Она остановилась. Мать последовала ее примеру.

— Что-нибудь случилось, дочка?

— Мне кажется, Сережа на меня смотрит.

— Откуда ему взяться? В таких вагонах ездят большие начальники, но никак не капитаны.

— Я чувствую, он только что был здесь. Войска НКВД — это тебе не просто войска. Видела я их… Они где угодно могут оказаться, причем неожиданно. Да и Сергея ты не знаешь.

— Да уж знаю… А твое чувство, будто он только что был здесь, можно объяснить по-разному. Если это действительно так, значит, на близком расстоянии между вами существует телепатическая связь. Жаль, ослабевает она или совсем пропадает на больших расстояниях…

— Мама!

— Ладно, ладно, — улыбнулась Клавдия Сергеевна. Она тоже не делала попыток уйти с этого места. Стояла и смотрела вслед уходящему эшелону.

Начали сгущаться сумерки. Обсуждая события минувшего дня, женщины не спеша направились домой.

Жилище состояло из небольшого коридора, одной комнаты с высоким потолком и двумя большими окнами. В жилом помещении две кровати, небольшой стол, три скрипучие табуретки, платяной шкаф с зеркалом и печка с металлической, на две конфорки, плитой. По-женски обухоженное, чистое, опрятное жилище, где третьему человеку не нашлось бы места. Вкупе с еплой печкой все излучало уют и спокойствие. Висевший на стене портрет Петра Михайловича в черной траурной рамке дополнял интерьер.

Оставаясь вместе, мать и дочь большую часть времени проводили молча, изредка перебрасываясь словами о житейских делах. Общих тем для обсуждений не находилось, каждая в мыслях о своем. Исключением стало обсуждение причин потери документов, без которых на учет в военкомат не станешь, разговоры о материнстве.

Клавдия Сергеевна уже не упрекала дочь за содеянное. Рада была, возвратилась она живой и здоровой. Беседы сводились в большей части к трудностям, которые станут спутниками матери-одиночки; говорили, как избежать разных болезней в предродовой период, о других сугубо женских делах, о пеленках. Но Зину тяготили эти разговоры. А у матери дел на работе было невпроворот, развлекать дочь обсуждением посторонних тем не было времени.

Сегодня, напротив, диалог, возникший вблизи проходившего воинского эшелона, настраивал на откровения. Зине хотелось поговорить о Сергее, матери не терпелось порассуждать о телепатическом сеансе, похоже, он в действительности имел место.

Если обычно разговор начинала Клавдия Сергеевна, то сегодня Зина стала рассказывать, как отец Сергея, Николай Дмитриевич, на «студебекере» вез ее до Средней Ахтубы по Заволжью из Красноармейска. Вспомнила его рассказ о том, как однажды они вместе с матерью едва не погубили сына из-за невнимательности. Везли на автомашине ГАЗ сено. Отец с матерью сидели в кабине, сын наверху. Не заметили родители телефонный провод, протянутый между столбами через дорогу. Вернее, заметили, когда металлический провод прошелся по их сыну. Но Сергею повезло! Спасли вилы, воткнутые в сено черенком в его сторону. По ним-то и скользнул провод, лишь слегка ободрав кожу на шее мальчишки. Остановил отец автомашину, бросился наверх, забралась туда и мать. Плакали втроем, кто от боли, кто от радости, что большой беды не случилось. Шрам сохранился у Сергея до сих пор.

— Николай Дмитриевич оказался интересным человеком. Он много знает и увлеченно рассказывает о приметах. Например, на этот год. С его слов выходит, если февраль дождливый или снежный — весна и лето будут с обильными осадками, холодный и сухой — август ожидается солнечным и жарким, много инея — будет хороший урожай на мед.

Клавдия Сергеевна вновь возвратилась к прерванному разговору о телепатических эффектах.

— Врачом ты еще можешь стать, — говорила она дочери, — бог даст, войну переживем.

— Надо бы.

— Трудновато придется. Но, как говорится, что посеешь, то и пожнешь.

— Опять ты за свое?

— Нет. Просто к слову пришлось. В институте о телепатических явлениях разных мнений еще наслушаешься. Не знаю, как теперь будут говорить об этом. Нам в свое время толковали, будто телепатия — антинаучный вымысел о сверхъестественной способности человека воспринимать и передавать мысли на расстоянии. А преподаватель по физике говорил другое. По его мнению, мысль — определенной длины электромагнитные волны, которые мозг способен излучать и принимать наподобие радиопередатчика и радиоприемника. Когда один человек начинает напряженно думать о другом, хорошо ему знакомом, определенная волна воспринимается мозгом второго человека. Не все, безусловно, так просто, но в условиях предрасположенности друг к другу и при определенном настрое может возникнуть телепатическая связь. Явление, безусловно, интересное.

— А что! Возможно, в действительно все так и произошло. Я шла и глядела на эшелон. Подумала: вдруг Сережа здесь, рядом, едет в этом вагоне? Появись сейчас Сережа, он бы вмиг разрешил сомнения, существует ли телепатия.

— Идеализируешь ты Бодрова, — с улыбкой покачала головой Клавдия Сергеевна.

— Ты его не знаешь в деле, мама!

— Да уж представляю.

— Мама!

— Да не обижайся ты! Чего уж там… За слишком большую самостоятельность девушки всегда расплачиваются одними и теми же страданиями. Не ты первая.

— Мама!

— Ладно. Молчу. Все равно ничего не исправишь, — примирительно сказала Клавдия Сергеевна. — Но как же все-таки получше организовать поиск твоих документов? Ты расскажи еще раз, да поподробнее, как все случилось, авось мысли появятся. Мелочи чаще всего раскрывают истинный диагноз болезни.

— Ты только не подначивай. — Красивые глаза Зины наполнились слезами.

— Молчу, как рыба об лед, — скромно потупилась мать.

— Опять ты шутишь, а мне впору волком выть.

— Время сглаживает шероховатости судьбы. Однажды проснешься и будешь удивляться: какими незначительными, оказывается, были сегодняшние невзгоды.

Зина нарочито высоко подняла голову, откинула со лба прядь темных волос.

— Все началось с того, что Толя подарил мне на всякий случай револьвер. Маленький такой, пятизарядный, «бульдог» называется.

— О господи! Это еще что за Толя?

— Толя — это Анатолий Шведов, друг Сергея. Они вместе пешком прошли от Северского Донца по Украине до Сталинграда. Оба были командирами отдельных заградотрядов от войск НКВД летом прошлого года. Боевой офицер!

— Ну ладно, ладно… Дальше-то что?

— «Бульдог» — только название эдакое, неприятное — в действительности это маленький револьверчик с патронами наподобие тех, которые применяются в малокалиберных винтовках. У него даже спусковой крючок прижимается к барабану. Главное достоинство — умещается под мышкой. Мешает, конечно, но привыкнуть можно. Кобура у него простенькая. Я ее к лифчику научилась пристегивать. Ладонь за пазуху — и в руке револьвер.

— Зря ты его взяла.

— Как сказать! Была бы сейчас с тобою или нет, не знаю. Связанные с ним события оказались нешуточными.

Мать внимательно посмотрела в лицо дочери. Ее глаза выражали неподдельную тревогу.

— Ты считаешь, была реальная опасность для тебя?

— Не знаю, не знаю. Во всяком случае, я тогда так и подумала. Мелькнула мысль, не удастся мне вырваться оттуда.

— Ну и ну!

— Прямая дорога из Сталинграда в Михайловку была перекрыта войной, — рассказывала Зина, — пришлось добираться кружным путем, через Среднюю Ахтубу, Камышин, Даниловку.

Клавдия Сергеевна поправила в печке едва тлевшие сырые дрова, прочистила кочережкой поддувало, вновь уселась на прежнее место. Зина неторопливо продолжила рассказ:

— В Средней Ахтубе Николай Дмитриевич оставил меня в военкомате. До Николаевки автомашины должны были пойти лишь на следующий день. Отец Сергея не посоветовал мне добираться на попутных, с незнакомыми людьми.

Оставили меня в одной из комнат военкомата, но с условием, что печку я буду топить сама, не мешая дежурному. Не обманули военные. Утром за мною заехала полуторка, и мы вдвоем с шофером покатили по грейдеру вдоль левого берега Волги. Дорога, на удивление, оказалась свободной от автомашин и подвод. Не было даже пешеходов. Дорога накатана, кругом поля, смотреть не на что. В кабине тепло, к тому же полночи топила печку, поэтому чуть ли не все время продремала в углу кабины…

Зина рассказала, что воентехник, к которому они прибыли, разрешил шоферу отвезти ее на паромную переправу до Камышина. К вечеру она уже ходила по кабинетам Камышинского райвоенкомата в надежде найти место для ночлега. Однако ничего подходящего не находилось. Разрешил военком посидеть до утра у дежурного на стуле. Утром должна была прибыть неведомо откуда попутная автомашина до Котово. От такой перспективы хотелось плакать. Она стояла во дворе военкомата, не зная, что предпринять. В это время подошел невысокий горбоносый мужчина в длинном засаленном пиджаке с заячьим воротником. Он выглядел широкоплечим, эдаким могучим дядей. Глубоко посаженные глаза бегали из стороны в сторону, но ровным счетом ничего не выражали.

— Что случилось? — улыбаясь, спросил незнакомец неестественно мягким, вкрадчивым голосом.

Она поведала о своих невзгодах, не придав значения его словам и поведению.

Он сказал, что едет на лошадях до хутора, находившегося недалеко от Котово. Может подбросить до Котовского военкомата. Ехать придется несколько часов, но это лучше, чем сидеть и ждать у моря погоды. «Завтра, — думала Зина, — будет ли попутка, еще неизвестно».

Так она оказалась в чужой телеге с высокими бортами, наполненной свежим, пахнущим летним зноем сеном. К вечеру подул вдоль Волги ветер. Похолодало.

Мужчина представился Митрофаном. Он привозил в Камышин к родственникам жену. В телеге лежали ее теплые вещи. Хозяин дал ей валенки, фуфайку. Сапоги в валенки втиснуть не удалось. Митрофан помог переобуться, сам надел на нее валенки. Фуфайку она натянула поверх шинели, опустила клапаны шапки-ушанки и превратилась в обыкновенную бабу. Кучер сел рядом. Зинины солдатская книжка и справка о демобилизации оказались у него, чтобы он якобы смог быстрее показать их в случае встречи с военным патрулем или сотрудниками милиции.

— Глупость-то какая! — воскликнула мать. — Отдать чужому человеку документы!

— Что толку сейчас сожалеть о случившемся! Когда нельзя ничего изменить, сожаление пользы не принесет.

— Сама отдала! Я думала, все случилось как-то иначе.

— Хорошая мысля, как известно, приходит опосля. Это я усвоила хорошо, — сказала Зина со вздохом.

— А что произошло дальше?

— Ма… мне бы не хотелось рассказывать. Ты можешь истолковать неправильно.

— Ну нет, ты уж пересиль себя, — настаивала мать. — Так или иначе, обо всем случившемся рассказывать когда-нибудь придется. Документы выручать надо. Без них на военный учет не поставят, не выдадут паспорта.

— Рассказывать кому-то о происшествии я не могу, если ты не хочешь, чтобы меня упрятали в тюрьму.

— Час от часу не легче!

— Ну, тогда слушай. Ехали хорошо, дорога ровная, без ухабов, кони бежали резво. В сене и теплой одежде холод не чувствовался. «Скоро буду у мамы» — не покидала мысль. Ты, мама, не знаешь, какими чувствами наполняется душа, когда более чем через полтора года непрерывных мытарств возвращаешься к самому близкому и родному человеку, который всем сердцем любит и ждет тебя! Я ехала и чувствовала себя счастливой, даже про револьвер свой забыла. Была рада-радешенька: еду домой!..

Стало быстро темнеть. Она лежала в теплом пахучем сене, смотрела на звезды. В чужих краях они какие-то другие. А теперь опять свои, родные, яркие звездочки небесные. Зине не приходилось петь казачьи песни, да и не знала она их. Но вспомнились две строчки и немудреный мотив. Их однажды ей Сережа напевал:

Сколько были в пути, Зина не помнила. Темно и темно вокруг. Дремала под скрип колес и мерный стук копыт. Попутчик сидел тихо, курил одну цигарку за другой, изредка подергивал вожжи да покрикивал: «Но, пошли!..»

— От этого Митрофана тоже шло тепло? — неожиданно спросила мать.

— Да! — не поняла Зина каверзности вопроса.

— Пригрела дурака!

— Мама!

— Можешь больше не рассказывать, слушать противно.

— Ну уж нет, — в тон матери ответила Зина. — Слушай до конца.

Она зло взглянула на Клавдию Сергеевну, поправила на лбу прядь волос, сняла руки с колен, оперлась локтями о стол.

…Внезапно Митрофан повернулся к ней всем телом, навалился, дохнул в лицо никотином, стал обещать, что повезет до самой Михайловки, начал целовать. Все произошло так неожиданно, что Зина даже растерялась, к тому же руки ее оказались прижатыми к груди. Она стала говорить ему о своем положении, пыталась оттолкнуть нахала. Но сил не хватало высвободиться. А он переместил свои руки вниз. Это позволило ей сунуть свою ладонь за пазуху. Не вынимая револьвера, Зина отвела ствол в сторону и нажала на спусковой крючок…

— О господи! Ты же могла выстрелить в себя! — испуганно воскликнула мать.

— Конечно, могла бы! Но получилось для меня удачно. Револьверчик маленький, но в тишине грохнуло так, что кони с испугу понесли. Митрофана выстрелом отбросило к передку подводы. Он упал навзничь и не шевелился. Я схватила свой вещевой мешок, сапоги и выпрыгнула из телеги…

Перекувыркнувшись пару раз, она оказалась на свободе. Лошади умчались в ночь, а Зина осталась посреди дороги. Неподалеку светились огоньки. Сначала подумала, волки. Приготовила оружие. Но огоньки не двигались, послышался отдаленный собачий лай.

Шла она к огонькам долго, но они не приближались, а уходили куда-то в сторону. Стала уставать. Было холодно, но Зина боялась останавливаться, чтобы не замерзнуть. Подмораживало довольно ощутимо.

Вскоре уже и огней не стало видно, и собак не слышно. Револьвер вновь спрятала на прежнее место, за пазуху, чтобы он не застыл на холоде. Ей постоянно мерещились волки. Вдруг Зину осветили фары автомобиля. Военный ЗИС-5 с металлическими бочками в кузове остановился рядом. Вот тут-то ее словно жаром охватило. Вспомнила, что у нее нет документов. К тому же револьвер за пазухой. Настоящая шпионка, только что ранившая или убившая человека! Но в валенках и фуфайке она, видимо, смахивала на пожилую женщину из местных жителей. Документов у нее не спросили.

— Куда путь держим, бабуля? — крикнул шофер из кабины, не опуская стекла.

— В Котово.

— Так Котово позади осталось, — уже настороженно откликнулся тот же голос.

— Из Котово, из Котово, — поправилась она с усмешкой, стараясь с шуткой выйти из затруднительного положения, недоумевая при этом, как это она сумела проскочить Котово, дорога-то идет через поселок.

— Куда теперь?

— В Даниловку, — вспомнила Зина название станицы.

— Чего же так поздно? — сочувственно спросил шофер.

— Мать прихворнула. Нади идти, а попутного транспорта никакого, вот и бреду. К утру дойду, — ответила она, стараясь придать голосу печальную нотку.

— Полезай в кузов. В кабине нет места, а ты в валенках, да еще телогрейка поверх пальто. Не замерзнешь.

Шинель Зины в потемках была принята за пальто. Приглашать еще раз ее не пришлось, и она буквально взлетела в кузов вместе с вещевым мешком. Место возле кабины — ящик из-под снарядов — нащупала в темноте, когда ЗИС-5 резво катил по грейдеру. Тяжелые бочки рядом непрерывно дергались. Катались по сухому дну кузова, от них несло бензином. Спокойно сидеть не пришлось ни секунды: того и глади задавят. Но потом дорога пошла ровнее, Зина задумалась и не слышала, как автомашина миновала мост через Медведицу. Очнулась от того, что потянуло дымком кизяков из труб домов, стоявших вдоль дороги. Постучала ладонью по крыше кабины и спрыгнула, едва машина остановилась. Одернула задравшиеся юбку и шинель, сказала неведомо кому «спасибо» и сразу свернула в боковую улочку, не имея представления, куда идти. ЗИС-5 обиженно фыркнул и скрылся за поворотом. Зина облегченно вздохнула, стараясь не расплакаться. В военкомат идти нельзя, в милицию тоже, оставаться на одном месте бессмысленно да и опасно, сразу вызовешь подозрение. А тут еще собаки. Сначала одна, потом другая, и вот уже стая. Явной агрессивности не проявляют, а сидят поодаль и выжидают, авось чем-либо поделится. Извлекла она на всякий случай револьвер, откинула спусковую скобу. Почуяли собаки опасность, начали не спеша расходиться.

Едва заметно занималась заря.

Робко постучалась в ближнюю хату. К жилью вела расчищенная дорожка, ограда из жердей, калитки нет, крыльцо всего в две ступеньки. Прислонилась к входной двери, собираясь с мыслями, что сказать.

Не открывали долго, но она чувствовала: за дверью кто-то стоит. Рассматривали в щелку, наверное, гадали, кто это. В такую рань гости не приходят, а недоброго человека кому охота впускать в свой дом!

Наконец громыхнула деревянная задвижка, дверь приоткрылась, в проеме показался сутулый дед с кочергой наперевес в огромных ручищах, в полушубке, застегнутом на нижнюю пуговицу, сапогах, лохматой шапке. Походил он на первобытного пращура из школьного учебника, стоило лишь заменить кочергу на дубину.

— Здравствуй, дедушка, — сказала Зина как можно приветливее и улыбнулась ему.

Дед хмурил заспанные глаза.

— Ты откель взялась в такую рань? — вместо приветствия спросил он.

— Из Камышина добираюсь до Михайловки, — ответила она, придавая голосу ласковые интонации, — но дальше машина не идет. Замерзла я. Обогреться бы, если можно.

— А почему же нельзя?! Заходи, гостем будешь. Нас поразвеселишь своими рассказами. Ты чья будешь-то? В Михайловке я очень многих знаю, и родственники там есть.

Она назвала фамилию матери, сказала, что она у нее врач, живет там с недавних пор, до того работала в Батурине.

— Не, такую не знаю. Болею редко, — сказал дед, — потому к врачам не хожу. Баба моя тоже к ним не обращается, обходимся своими домашними средствами.

Вошли в комнату. Дохнуло теплом, молоком и навозом. Возле входной двери на соломенной подстилке лежал совсем крохотный теленок. Он попытался подняться, но ходившие ходуном кривые ноги расползлись и новорожденный плюхнулся набок, засопел и успокоился.

Второй день только ему, — сказала хозяйка.

Когда Зина сняла фуфайку, дубленое лицо деда приобрело приветливое выражение.

— Ты, никак, солдат? — в недоумении уставился он на нее.

— Демобилизовалась. Добираюсь домой.

— И документ у тебя есть? — поинтересовался дед, подозрительно поглядывая на валенки, явно не отвечающие военным образцам.

— Дали добрые люди в подарок, чтобы не замерзла, — постаралась Зина уйти от разговора о документах. Стала медленно осматривать комнату. Стол, лавки, икона, шкаф для посуды; вместо русской печи — пригрубок с объемной духовкой; фотографии на стене в большой рамке, у входа деревянная кровать.

— А документы-то покажи, — настойчиво и без улыбки попросил дед. Он даже руку протянул, чтобы взять документ.

Ни под бомбежкой, ни на пожаре, ни в другие опасные для жизни минуты у нее не колотилось так бешено сердце, как перед этим добрым старым человеком. Зина прижала руку к груди, стараясь унять громкий, слышимый стук, нащупала рукоятку револьвера. Стала успокаиваться.

— Нет у меня документов, дедушка. Не знаю, куда они подевались. В Камышине были, военкомат может подтвердить, а пока сюда добиралась, где-то обронила.

— Нехорошо, нехорошо, — запричитал дед.

— Чего привязался к девушке со своими документами, — пришла на помощь хозяйка дома, подвижная, невысокого роста и, как показалось гостье, несколько моложе мужа, — «документ, документ»! Обогрей, накорми, а потом уж о деле толкуй.

Она отвела ее в другую комнату переодеться.

Когда Зина вновь появилась перед приютившими ее хозяевами, глаза их расширились от изумления. Перед ними стояла молодая симпатичная женщина с немного раздавшейся талией, в ладно сидящей форменной одежде бойца Красной Армии.

— Тимофей Ильич, — представился в смущении хозяин. — А это моя жена. Я первый раз вижу военного человека так близко. Даже растерялся.

Дед был в старой навыпуск рубахе, видавших виды казачьих брюках, заправленных в тяжелые яловые сапоги.

В комнате был он похож не на первобытного человека, а на дореволюционного купца.

В молчании сели позавтракать. Хозяйка заварила душистый чай из сушеных листьев вишни, мяты и смородины. Зина стала доставать из вещевого мешка свои припасы, но Тимофей Ильич остановил ее.

— Повезешь маме гостинец.

Не притронулись хозяева и к кусочкам сахара, которые она выложила на стол. Тимофей Ильич достал с верхней полки шкафа припасенную «на случай» полную махотку меда. О таком деликатесе Зина и мечтать не мечтала…

— Ну и как же ты потом добиралась до Михайловки? — прервала рассказ дочери Клавдия Сергеевна. Она нетерпеливо поглядывала на стенные ходики: скоро ночная смена.

— Дальше интересного мало. Пошли с Тимофеем Ильичом в военкомат, там у него родственник работает в дежурной части. Военком приказал мне ждать у дедов попутной машины до Михайловки, которую он пришлет при случае. Что и было сделано.