Охотник на мафию. Часть 1

Глава 25

Вечеряли подстреленной по пути кабанятиной да гречневой кашей, приправленной жареным луком, оставшейся с обеда. Старик и сам ничего не спрашивал, и на расспросы любопытствующих старателей не отвечал. Он молча поедал жареное мясо и кашу, тут же запивая сладким чаем.

От старика исходил лёгкий мускусный дух немытого тела, сдобренный ягодным ароматом «земляничного мыла». Это странное сочетание запахов, подтолкнуло Евгения Ивановича на «некорректный» вопрос. Бригада сама уже не топила баню третьи сутки и смердела изрядно, хотя утреннюю гигиену все исполняли исправно.

— Чем от тебя… э-э-э… так пахнет? — спросил старика начальник будущего прииска.

Дедок облизал ложку и, положив на стол, поднял глаза на Евгения Ивановича.

— Што, смерю? — криво усмехнувшись, спросил отшельник.

— Да, нет… Я бы сказал, что наоборот, — тоже хмыкнув и улыбнувшись своей располагающей улыбкой, ответил будущий губернатор. — Ягодами пахнешь.

— А-а-а… Понятно. То уксус ягодный. Настаиваю землянику, малину с мёдом. Бродит, да закисает. Вот им и обтираюсь. Без уксуса загнил бы давно.

Одет дедок был в одежды из шкур, и похоже, что прямо на голое тело.

— Понятно, — сказал Наздратенко, удивлённо дёрнув головой. — А вот ты сказал, что заранее знал, что мы твою землянку разрушим и поэтому вышел, и ждал. Как это?

Старик с сожалением посмотрел на пустую миску.

— Да, то дело не хитрое… Ведаю, что было и что будет. С малолетства этот дар у меня. Да непосильным тот груз для меня оказался. Не смог его унести. Оттого и от людей сбежал, как повзрослее стал. Убить хотели. Колдуном называли.

— Про всех ведаешь? — спросил с намёком Евгений Иванович.

Старик вздохнул.

— Про себя хочешь узнать?

Наздратенко поджал нижнюю губу, помолчал и, хмыкнув, добавил:

— Хотелось бы…

Старик глянул из-под лобья на смотрящего на него снисходительно молодого ещё начальника, помолчал немного и сказал:

— Вижу, жить долго будешь и богатым будешь… Если с выбранного пути не свернёшь. А если за людей постоишь, то правителем земли этой станешь.

Евгений Иванович, услышав предсказания, похожие на цыганские, про себя усмехнулся.

— Не веришь? — спросил старец, заметив во взгляде собеседника скепсис.

— Что значит, «с выбранного пути не свернёшь»? — спросил Наздратенко, не отвечая.

— То и значит… Чем сейчас занимаешься?

— Золото добываем.

— Вот и добывай. Не гонись больше ни за чем. Ни за славой, ни за властью. Всё само к богатству приложится.

— Прям-таки и к богатству? Мы на государство работаем. Особо не разбогатеешь.

— Придёт время, когда только на себя работать будешь. Не долгий сему государству срок отмерян. И десяти лет не пройдёт, как падут коммунистические оковы.

Евгений Иванович вздрогнул. Кто-то из старателей заржал, а кто-то произнёс:

— Ни хрена себе мы в тайге пропагандиста надыбали[40].

— Цыц, басота[41], — прикрикнул на говорливых заместитель начальника будущего прииска. — Заткнули уши, если хлебальники удержать не можете. Или на мороз выгоню.

— Ты, дед, белогвардеец что-ли?

Старик сверкнул из-под лохматых бровей глазами.

— Нет. Я от людей ушёл ещё до переворота и в армии служить не довелось. Так, что, кровь людскую не лил. Господь уберег. Всё, господа хорошие, на сём речи заканчиваем.

Как сказал, так и сделал. Дедок разговор закончил, и как его ни испытывали «спасители», молчал упорно. И даже вроде уснул сидя.

Евгений Иванович, отошёл к своей лежанке, разделся до исподнего и быстро уснул, не придавая значения сказанному стариком.

Наутро старовер пропал. Когда все проснулись про него сначала и не вспомнили. Лишь завтракая, увидели, что нижняя шконка[42], которую освободили для него специально, так и не расстелена, и не примята.

Старатели похмыкали, пошутили, попытались найти следы «лесовика», но не нашли. Вокруг следы уже затоптали, а на речном льду снега было мало — зима только началась.

На долгих восемь лет Евгений Иванович забыл про таёжную встречу. Ровно до того времени, как грянула перестройка и СССР не задышал на ладан. А когда «задышал», тогда и вспомнились предсказания странного старика. Стали доступными для понимания и некоторые, до того странные проступки его кураторов из комитета государственной безопасности, склонявшие его на сокрытие объёмов добычи и вывоз золотого песка заграницу.

Вот тогда и понял Евгений Иванович, как можно разбогатеть. Понял, что пришло время, которое предсказывал таёжный провидец.

Намыть неучтённое золото и утаить его от контролёров в перестройку стало значительно легче. «Неучтёнку» потихоньку частями перевезли в арендованный на территории Владивостокского торгового порта контейнер. Контейнер погрузили на судно вместе с приисковым оборудованием и «Золотом Партии» и увезли в Африку. Про «Золото Партии» Евгений Иванович до последнего момента не знал. Знал он лишь то, что на этом судне под охраной КГБ «поплывёт» «легальное неучтенное» им добытое золото и судно не будет досматриваться российской таможней.

То, что на судне повезли не только добытое им «неучтённое» золото, Евгений Иванович понял, когда ему сообщили вес «золотого контейнера». Оказалось, что сорокафутовый контейнер был загружен по максимуму. На всех подъёмных кранах стоят контроллеры веса. При подъеме «этого» контейнера контроллер показал сорок пять тонн. Это было на порядок больше веса того золота, что он передал куратору из КГБ.

Своего «неучтённого золота» высшей пробы в слитках у Евгения Ивановича было «немного», «всего» четыреста килограмм, что в денежном выражении составляло — при цене десять тысяч долларов за килограмм — четыре миллиона долларов.

Судно благополучно добралось до Африки и разгрузилось в маленьком порту государства Гвинея Бесау. Оборудование было продано заранее, контейнер с золотыми слитками выгрузили и тут же погрузили на судно, шедшее в Португалию. «Свой» контейнер гэбэшники перегрузили на другое судно ещё в Атлантике.

По документам это золото стало собственностью старейшей, но очень бедной — до этого момента — Гвинейской горнорудной компании Гинея Голд Групп, владельцем которой совсем недавно вдруг стал некий американский подданный Козлоф, ранее имевший гражданство СССР. Это произошло в одна тысяча девятьсот девяносто первом году, недалёком от того дня в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году, когда Евгений Иванович размышлял о будущем в своём кабинете губернатора. Будущем в интерпретации некоего гражданина Субботина, бывшего спецназовца ГРУ, а теперь матёрого бандита.

Евгений Иванович вздохнул, вспомнив былое, и закрыл папку с делом, озаглавленным «1998», перестав читать распечатку прослушки Субботинской палаты.

Мамаев в больнице отдохнул хорошо, добросовестно имитировав больного и терпя лёгкие шутливые издевательства Лисицына, который на второй день вместо капельницы попытался поставить ему — собственноручно — клизму. Анализы и иные исследования Субботинского организма патологий в нём не выявили, и лежать бы Мамаеву стандартно-профилактические «семь дней», но…

Капыш действительно на второй день заходил к полковнику «навестить» — они были немного знакомы — пообещал «пациенту», что тот под усиленной охраной и сообщил о желании первого лица края «пообщаться». Договорились с ним о встрече с губернатором сразу в день выписки. А ещё через три дня Субботин из больницы исчез. Ничего сверхъестественного не произошло. Сотрудников Капыша банально опоили чаем, сдобренным снотворным.

— Послушай меня, Юра. Не хочу никому ничего предъявлять… Пока… Но этот парень наш. Он грушник, понимаешь, что это значит? И то, что мы сразу не впряглись в тему, это не значит, что мы его не контролировали. Он просто попросил нас не вмешиваться, хотя мы настаивали. И мы не вмешивались. До поры до времени.

— Ты, Абдула, решил, что время вмешаться уже пришло? — усмехнулся Трифон.

— Я решил, что пришло время поговорить.

— Для «поговорить» лучше не ждать. Лучше говорить заранее. Бывает так, что время для «поговорить» заканчивается.

— Ты считаешь, что наступило время, когда дружеским разговором эту проблему не решить?

Юрий Григорьевич Трифонов, представитель воровской братвы в городе Владивостоке, внимательно посмотрел на Субботина. Его желтоватые «белки» глаз, изборождённые кровавыми капиллярами, говорили о больной печени, подорванной употреблением тяжёлых наркотиков и алкоголя.

— Абдула, это, по большому счёту, не моя проблема. Уссурийск — город свободный. Твой друг «торчит» Самсону. Дела он крутит у нам во Владивостоке. Меня попросили кореша присмотреть за ним, помочь. Мы ему девочек чётких подогнали. Ну, ты знаешь…

Трифон сузил глаза и усмехнулся. Усмехнулся и Мамаев.

— Девочки, как девочки… Все они одинаковые.

— Ну, не скажи, не скажи…

Помолчали. Трифон уже предлагал Мамаеву и чай, и кофе, и напитки покрепче. Они сидели в «офисе» Трифона на продуктовом рынке Вторая Речка. «Офис» находился в двух спаренных сорокафутовых контейнерах. То, что контейнера были «спаренными», не знал, практически, никто. Мамаев знал… И то, только по тому, что об этом «помнила» память Субботина «старшего».

Проход в другой контейнер, официально считавшимся продуктовым складом, находился за кожаным креслом Трифона в углу «кабинета» и прикрывался холодильником. Холодильник легко сдвигался в сторону по едва заметным полозьям в полу, а отверстие было достаточным, чтобы пропустить тщедушного Юрия Григорьевича.

Кроме семи «ходок» и опыта воровских разборок Юрий Григорьевич имел большой опыт общения и с ментами, и с другими группировками портового города Владивостока. Воровской общаг здесь не рулил — здесь вообще никто не рулил — оттого стреляли в последнее время часто и хоронили густо. Ворам не дал пустить корни комитет государственной безопасности. Пограничной зоной был Владивосток. Доступ в город имели только проверенные граждане, имевшие соответствующие штампы в паспорте. Поэтому вся «шушера» оседала в городе Уссурийске, за сто километров от столицы Приморья.

Однако в «перестройку» город «открыли» и государственный воровской «Общак» попытался наложить лапу на краевые ресурсы и главное — взять бразды правления. Но не тут то было. Взращённые на вольных хлебах преступные группировки — в основном спортсмены — отказались «ложиться» под «синепёрых». Нескольких общаковских «эмиссаров» завалили. В ответ было убито несколько преступных лидеров Владивостока.

Трифону тоже предлагали стать «положенцем» над всем преступным миром Приморья, но Юрий Григорьевич благоразумно отказался, взяв под себя только один городской район — Советский, переходивший, в отличие от других районов не в море, а в районы Приморского края. В том числе и в Уссурийск.

Поэтому считалось, что Трифонов Юрий Григорьевич «курировал» Приморский край. Но, на самом деле, и в других городах и весях края единого руководства бандитами не было. Владивостокские авторитеты захватывали приморские города, как банды в гражданскую войну и не торопились отчислять деньги в кассу преступного мира.

— Это, конечно, не ваши артисточки, но тоже не третий сорт, — продолжил нахваливать своих шлюх Трифон. — И… Ты же понимаешь, что мы теряем свой бизнес? Если вы Капитана под себя заберёте…

Мамаев понял, что Трифон готов «съехать с темы» и мысленно потёр руки. Пастовый карандаш, которым он только что записал номер телефона Трифоновского «офиса», вращался в пальцах Мамаева и отвлекал хозяина кабинета.

— Юра, ты же знаешь, мы блядями не торгуем… Не наш профиль. Хотите зарабатывать, зарабатывайте. Хозяин катера не против. С ним сами договоритесь. И, Юра… — Мамаев сделал паузу. — По моим подсчётам Капитан переплатил вам значительно… Не по понятиям это.

— Ты не много на себя берёшь, Абдула? — криво ухмыльнувшись, «окрысился» Трифон. — С чего это ты взялся судить по понятиям. Ты ведь не вор, Абдула. И даже не пахан для своих бойцов. Ты такой же боец, торпеда, как и все твои грушники. Но и как спецы вы оказались гавном, если даже своего Баулу уберечь не смогли. И ты считаешь, что имеешь право со мной говорить на равных? И угрожать мне?

Трифон резал воздух своим тихим, но слегка визгливым голосом.

— Я говорю с тобой только потому, что ты попросил меня о разговоре. Мне просто было интересно, что ты мне скажешь.

Бандит откинулся на спинку мягкого кресла. Его лицо скривила пренебрежительная ухмылка.

— А если ты рамсы попутал, то…

Мамаев не дослушал. Он поднёс правую руку к груди, намереваясь положить карандаш в нагрудный карман, но вдруг метнул его в сторону собеседника. Круговое движение кисти и предплечья, совершённое вокруг локтя, было таким быстрым и сильным, что стилет, сделав пол оборота, глубоко вошёл в шею Трифона справой стороны от кадыка, пробив сонную артерию.

Сидящий за спиной полковника Костя по кличке «Опасный» сначала даже ничего не понял. Движение рукой у Мамаева не выходило за «тень» его тела, а поэтому было «невидимым». Трифон просто не закончил фразу. Что тут такого? А то, что он слегка выпучил глаза и взялся за горло… Ну, так, «шеф» и летом умудрялся подхватить ангину, а то и воспаление лёгких. Да и артерия, пробитая «гвоздём», пока не кровоточила.

Мамаев же, качнувшись назад, вместе со стулом упал на спину, и амплитудным круговым движением заехал носком правого ботинка в солнечное сплетение Опасного, а выпрямленной левой ногой пробил в челюсть снизу. Голова бандита сначала дёрнулась вперёд, а потом так отлетела от удара назад, что шейные позвонки хрустнули и трифоновский «положенец» обмяк. Он умер быстрой и почти безболезненной смертью.

Обратным махом Мамаев вскочил на ноги и метнулся к Трифону.

— Сука! — прохрипел тот, удерживая пальцами стилет в горле и не давая крови вытекать. — Помоги!

— Так, «сука», или «помоги»? — засмеялся Мамаев. — Ты уж, Юра, определись…

— Помоги, — почти нормально проговорил Трифон. — Тебе всё равно не уйти. Вокруг много моих.

Мамаев почесал в затылке и, обойдя стол, подошёл к бандиту слева и вырвал стилет из горла. Алая кровь пульсируя забилась из-под снова охвативших шею пальцев.

— Су-у-у-ка, — прохрипел Трифон и попытался что-то крикнуть, но Мамаев вовремя зажал ему рот ладонью.

Через пару минут всё было кончено. Мамаев положил тело грудью на стол и нажал на тангенту рации.

— Проверка связи.

— Связь в норме.

На улице послышались характерные звуки пистолетных выстрелов смягчённых «глушителями». Дверь «офиса» осторожно приоткрылась буквально на палец.

— Командир, тут всё чисто, — прошептал «Лёшик».

— Выхожу, — предупредил Мамаев и, надавив от себя дверь и раскрыв зонтик, вышел под сентябрьский ливень.

В «белом шуме»[43] дождя совсем слабо слышались хлопки выстрелов и чьи-то вскрики, то ли жертв, то ли свидетелей жестокой расправы над членами ОПГ «Юрия Трифонова».