Опасный метод лечения шизофрении

Вытесненная эротика рта

(1920)

Многие здоровые взрослые люди, возможно, большинство, из «лучших сословий» привыкли есть и пить из собственных столовых приборов и чувствовали бы неприятие, если бы должны были делить эту же посуду с другим человеком. Как правило, эти защитные чувства незначительны по отношению к членам своей семьи, и мы не удивляемся, когда видим, что иногда родители, дети, братья и сестры пьют из одного стакана. Это так же «естественно», как и тот факт, что люди охотно целуют своих родных, в то же время они как минимум испытывают равнодушие или откровенно неприятие к большому числу знакомых. Радость от поцелуев и совместного употребления пищи можно сравнить и связать с эротическим восприятием человека. Там, где нормальная эротика рта сопровождается защитными чувствами, что в большинстве случаев является частичным явлением защиты от инцестуозных проявлений, мы обнаруживаем обратное соотношение. В качестве доказательства этого у меня есть два случая с молодыми девушками. Обе в обычном смысле считаются нормальными, но «нервными». У обеих присутствуют сильные вытесненные инцестуозные проявления по отношению к отцу. Обе не любили «поцелуи», а одна вообще не могла терпеть «нежности». Общим для девушек является то, что наибольшее отвращение они испытывают, когда речь идет о том, чтобы есть или пить из одной посуды с членами семьи, в особенности с отцом. Что касается поцелуев, то самые большие сопротивления направлены по отношению к отцу. В момент поцелуя отца больше присутствуют «странные» чувства «стеснения», которые выдают сопротивление и, «согласно вышеизложенному», инцестуозные проявления.

Одна из девушек нашла объект ее любовной тоски. Поцелуи и питье из одного стакана с любимым (также прием пищи) является для нее самым большим наслаждением.

Это доказательство того, насколько сильна эротика рта там, где она проявляется посредством негативного относительно объекта, отца, на который наложено «табу».

В то же время это один из многих случаев, на примере которого мы можем увидеть положительные или негативные эротические чувства в акте еды²⁶⁸. К вопросу возникновения и развития языка звуков

(1920)

Референт различает аутистические языки, которые не преследуют такой цели как сообщение и понимание со стороны окружающих, и «социальные языки». Аутистические языки появились первыми. К социальным языкам, согласно их сути, референт относит пение и словесную речь, язык звуков. Также, согласно их сути, имеются «социальные» и «компанейские» виды искусства, такие как музыка и поэзия, что объясняет высокую популярность этих видов искусства. На основании этого анализируются теории возникновения языков звуков. Референт особенным образом обращает внимание на вопрос, сам ли ребенок придумывает язык, и к чему сводятся детские «преобразования слов». Исследуются механизмы возникновения первых, как принято считать, слов, «мама» и «папа», референт, основываясь на собственных и чужих наблюдениях, отталкивается от процесса сосания. Слова – это носители удовольствия, которое ребенок испытывает во время процесса сосания, и им причисляется огромное значение первого исполнения желаний в фантазии, потому что здесь желание, направленное на внешний объект, не может быть удовлетворено наслаждением. Вследствие восприятия удовольствия во время сосания сначала при помощи другого живого существа ребенок получает смысл внешнего объекта, приносящего удовольствие, по которому тоскуют, и который мог бы повлечь за собой посредством вызывания слова желания, сопровождающего акт сосания. Таким образом, появляются первые образования социального словесного языка, который одновременно является признаком посредничества между «Я» и внешним миром, признаком выражения развивающейся гетероэротики.

Референт детально останавливается на связях словообразования и памяти с детской эмоциональной жизнью и в заключение указывает примеры того, что организация слова, соответственно, предложения, или их реорганизация могут быть объяснены среди прочего с точки зрения приспосабливаемости к новой психической фазе развития, ассимиляции старого и потери, которая соответствует подсознательной переработке. Быстрый анализ детской фобии²⁶⁹

(1921)

Маленький Руди, 7 с половиной лет, хорошо развитый, бледный, несколько хрупко сложенный мальчик, единственный ребенок в семье рабочего. По словам матери, он хорошо развивался до двух лет; в период с 2 до 4 лет он перенес корь, скарлатину и коклюш с различными осложнениями. С этого момента он стал слабым, так что лишь в возрасте 7 лет 3 месяцев он впервые смог пойти в школу. С поступлением в школу ребенок стал очень нервным, не спал и кричал всю ночь.

При осмотре тела ничего не бросается в глаза кроме общей ослабленной конституции и увеличенных глотательных миндалин.

Интеллектуальная проба по методу Бине-Симона показала, что ребенок отстает в развитии на 4 месяца. Малыш был передан мне господином профессором Клапаредом для психоаналитического исследования и возможного лечения.

Я спрашиваю мальчика, почему он не спит, на что он отвечает, что ему страшно, потому что он видит сон о воре. Сначала он думал, что это был его папа, но потом он увидел, что это страшный вор, который хотел воткнуть ему в живот свой нож.

Теперь я подробно спрашиваю Руди, спит ли он время от времени с кем-нибудь из родителей, был ли он когда-нибудь озорным или непослушным, не злил ли он когда-нибудь своих родителей, не наказывали ли его мама или папа. Чтобы не внушить ожидаемый эдипов комплекс, а наоборот, объективно проверить факты, я всегда спрашиваю одно и то же про папу и маму. Это происходит шутя, в разговоре с глазу на глаз. На все мои вопросы он отвечал категорически отрицательно: Руди всегда спит в своей кроватке, никогда не ходит к папе и маме, никогда не бывает непослушным, у него были по-настоящему любимая мать и любимый отец, и он никогда не злил их, они всегда приносили ему красивые вещи и никогда не наказывали его.

Через несколько дней Руди снова появляется на приеме и объявляет мне, что ему больше не страшно: теперь он тот, кто в своем сновидении убивает вора.

Инсценированная мной на следующий день игра раскрывает нам генезис образа вора в сновидении и показывает, к чему сведено быстрое исчезновение страха. Я вырезаю для ребенка из бумаги папу, маму и маленького Руди, при этом я вовлекаю их в игру.

Руди велит персонажам есть за столом. Я спрашиваю, что делает маленький Руди, послушен ли он. Он снова говорит, что маленький Руди всегда послушен.

«Это, пожалуй, совсем другой маленький мальчик, который совершает беспутные поступки, – говорю я, – давай разрежем этого плохого мальчишку».

Руди с радостью соглашается²⁷⁰.

«Что делает этот плохой мальчишка?» – спрашиваю я.

«Он груб с матерью, он говорит ей: исчезни! (va te cacher!)»

Я: «О, как ужасно! И что происходит потом?»

Руди: «Папа злится и избивает мальчика».

Я: «Как он его избивает?».

Руди показывает.

Я: «А что делает мальчик?».

Руди: «Он злит отца (chicane), он убивает его».

Я: «Как он его убивает?».

Руди: «Ножом».

Я: «Как выглядит нож?».

Руди: «Он такой изогнутый (как в сновидении у вора)».

Я вырезаю нож и передаю его Руди, при этом он убивает отца уколом в живот. Он велит прийти полицейскому:

«Теперь папа станет полицейским? – спрашивает он. – Он хватает плохого мальчишку и бросает его в темную тюрьму. Руди и мама плачут по папе. Мама утешает послушного Руди, она берет его к себе в постель».

Я: «Мама берет Руди к себе в постель, когда он плачет?».

Руди: «Потом мама всегда берет Руди к себе в постель, чтобы утешить его. Теперь снова приходит полицейский и убивает плохого мальчишку. Ау! Он втыкает ему в живот нож!».

Я пытаюсь начать новую игру, чтобы посмотреть, какие еще злодеяния совершает плохой мальчишка, но сам Руди не отвлекается от фантазии убийства отца. Однажды он (конечно же, плохой мальчишка) выбрасывает отца в окно, бежит за ним с ножом; отец спасается бегством, мальчик наконец-то догоняет его и протыкает. При преследовании отца один раз Руди позволяет плохому мальчишке сломать ногу, после чего он потом хромает. Это наказание за преследование отца наряду с протыканием в качестве наказания за протыкание. Хромота – это именно то, что может препятствовать быстрому бегу, таким образом, преследованию отца. Хромота в неврозе и сновидении могла бы быть сведена, возможно, к этим инфантильным фантазиям преследования.

Случай говорит сам за себя. Абсолютно типично то, что эта игра в смерть не провоцирует у ребенка никаких новых приступов страха, и затем, как мне сообщили родственники ребенка, последовало дальнейшее состояние покоя. Мои вопросы в первые часы анализа вызвали у ребенка представления, которые он сначала не мог признать. О том, что это были за представления, нам говорит описанная выше игра. Руди был тем, кто убил отца ножом, тем, кого утешала мать, с которой он хотел спать. Согласно принципу талиона²⁷¹, он стал отцом = вором (противоположность полицейскому), который хотел убить Руди в первоначальном сновидении. «Изживание» вытесненного враждебного побуждения по отношению к отцу, которое сначала было обнаружено нами в сновидении об убийстве вора, привело к исчезновению страха. Какая связь между образованием страха и посещением школы? Естественно, быстрый анализ не мог раскрыть этого. Физическое и духовное отставание ребенка могло бы подействовать здесь травматическим образом, тем временем как оно усиливало его чувство неполноценности и чувство соперничества с отцом.

Пожалуй, едва ли следует добавлять, что исчезновение симптома еще не означает исцеление. Для этого понадобился бы более долговременный анализ.