Операция «Химера»

ГЛАВА 11. О методах ведения допросов в Небесной канцелярии

Примерно минут через сорок стало понятно, что вывести Николая на монолог о его несчастной жизни — дело, как тут говорится, гиблое.

Ерик перед ним только что на задних лапках не ходил; и клубочком катался, и морду кверху задирал, и ушами шевелил, и даже сделал вид, что пьет магазинный продукт под названием молоко. Рой его потуги, как свои ощущал — толкал напарник Николая, толкал, а добился только уже знакомого «ничего мне ни от кого не нужно». И еще «пошли бы они все» в двух различных вариациях.

Да, не ритор им попался, и даже не философ. Понятно, почему на серых участках по двадцать–тридцать лет кукуют, если не дольше. Попадется такой вот молчун, и раскручивай его до следующего пришествия с помощью подручных средств. Сидит себе, явно ведь что–то думает, а на выход пара фраз заготовлена, и без того очевидная.

— Хорошо, — прикинул Рой, убедившись, что разговоров по душам им от Николая не добиться. — Заканчивай с беседами, попробуй ретроспективу поднять, может там что интересное найдем.

От напарника, последние минут пятнадцать прячущегося под кроватью и безуспешно пытающегося вытряхнуть из носа запах так называемого молока, пришел рапорт о полной боевой готовности.

Николай забеспокоился почти сразу — видно, здорово они с Ериком постарались, чтобы душу молчуну–завхозу разбередить. Только вместо того, чтобы послушно полезть за какими–нибудь старыми письмами или фотографиями, тот почему–то по квартире принялся расхаживать.

Для размашистого шага величины королевства явно не хватало. Даже вместе с балконом.

Теплый свежий воздух из открытой двери пролетел по комнате, пробрался к Ерику под кровать и едва не замотал в кокон из старой паутины пополам с комками пыли.

— Будь здоров, — хмуро кинул Николай расчихавшемуся найденышу.

Ух ты. Третья фраза. В общении наметился прогресс.

Со стороны Ерика донеслось смутное сомнение, тут же подтвердившееся, когда Николай внезапно остановился у кровати, немного помедлил и тяжело опустился на четвереньки.

— Если что — кусайся, — поспешно разрешил Рой одноразовое применение естественного оружия.

Выдворение напарника из жилища в их общие планы пока что не входило.

— Да не пугайся ты, — выдал завхоз, не тронув Ерика и взявшись вместо этого за основательно вросшее в пол временное укрытие из кожзаменителя.

Чемодан поддавался плохо; видимо, как запихнули его с глаз подальше во время первого визита в обиталище, так ни разу оттуда и не доставали.

Ерик, уже раскрывший пастишку и державший зубы наизготовку, удивленно проследил, как потрепанное и растрескавшееся чудовище, недовольно потрескивая жестким, местами провалившимся каркасом, выезжает на свет божий, оставляя за собой широкую дорожку из микротрещин.

— Рот закрой, — посоветовал ему Рой, сообразив, что раскачка по ретроспективе прошла на ура. — И подлезь поближе, я тоже посмотреть хочу.

Николай, явно сам не очень хорошо понимая, с какого лешего взялся ворошить прошлое накануне неожиданно заявленных посиделок, нехотя сдул вековую пыль с древней поверхности и отщелкнул оба заедающих от времени замка:

— Что, брат, интересно стало? — спросил он у высунувшегося из–под кровати Ерика.

— Еще как, — вместо него ответил Рой, уже догадываясь, что увидит.

Крышка потертого чемодана скрывала под собой плотно спрессованное человеческое прошлое. Целую жизнь, если задуматься. Письма; какие–то мелкие старые вещицы, вроде сувениров, и стопки старых черно–белых выцветших и пожелтевших фотографий. Сверху лежали более новые — почти цветные, если не брать в расчет обработку временем.

На Роя повеяло старыми сомнениями, ошибками и сожалениями.

На верхних фото повторялся один и тот же мотив — три друга: два парня и одна девушка. Старая, как мир, песня, с удивительно печальным рефреном. Девушка сначала стояла посередине, потом ближе к одному из друзей, потом — к другому. Николай перебирал снимки медленно, давая возможность Рою с Ериком уловить если не всю печальную историю целиком, то достаточно отчетливых отдельных моментов, чтобы составить полное представление.

Свадебные фотографии лежали отдельной стопкой. На них девушка — в белом платье и фате — снова стояла посередине между двумя молодыми людьми, гордо щеголяющими одинаковыми форменными военными рубашками. Только у одного из них форму по диагонали перечеркивала веселая бело–голубая лента. Рой знал, что означает этот прочерк, из вводной помнил. Так вычеркивают из кандидатов в женихи, переводя в свидетели брачного ритуала.

— Задержи, — приказал он Ерику, вцепившись взглядом в одну из нескольких почти–копий.

Ерик послушно остановил движение загрубевших пальцев, удивительно осторожно перебиравших снимок за снимком.

На выбранной фотографии вычеркнутый свидетель, прищурившись, смотрел на пару, с такой болью в глазах, что непонятно, как не взорвался фотоаппарат в руках у фотографа, и как потом все это время выносила запечатленное мгновение простая картонка, пропитанная нехитрыми реактивами.

Вот он — исходный момент. Критический надлом, невольное предательство. Всем понятно, что никто не виноват, претензии предъявлять некому. А душа болит, да так, что через года проходит, и не только не затягивается, а нарывает и грозит гангреной. И не отрезать ведь, потому что в самом нутре ноет и дергает.

Последними шли снимки на фоне стандартных фанерно–застекленных дверей, только выкрашенных не в грязно–коричнево–красный, как здесь, а в грязно–серо–голубой. Ничуть не изменившаяся девушка держала на руках белый кулек, перевязанный синей лентой. Вычеркнутый свидетель на фотографиях отсутствовал, наверное, сам фотографировал. Или в кадр не попал.

Или просто не смог остаться рядом, чтобы поздравить и искренне порадоваться за пополнение в новообразовавшейся семье.

— А мог бы быть моим, — с равнодушием висельника, выбирающим между осиной и сосной, подытожил Николай. — Тебе не понять, морда ты колючая, как порой тошно становится, когда ты никому не нужен и тебе тоже никто не требуется.

Ерик, не дожидаясь указаний, осторожно подул на незатягивающуюся душевную рану.

Николай через силу улыбнулся:

— Да уж, развели мы тут с тобой пыль да грязь, — осторожно укладывая фотографии на место, заметил он. — Прибраться, что ли?

Отличная идея, просто прекрасная. До исцеления, конечно, далековато, но начало вполне можно считать положенным.

Раскачка им с Ериком явно удалась — главное, из пассивного состояния они буку–завхоза все–таки вывели. И теперь, зная, с чего все рухнуло–покатилось, можно уже дальше накручивать, только следить, чтобы хуже не стало, а то ведь рана ране рознь. Одну достаточно обработать и перевязать, а за другую без глубокой очистки даже браться не стоит, только разбередишь и еще больнее сделаешь.

Ерик мысленно подбоченился, нарываясь на похвалу и отчетливо намекая на ценность себя любимого, как сотрудника.

— Не ерунди, — строго сказал ему Рой. — Ты у меня абсолютно бесценный, ясно?

Польщенный Ерик на радостях навернул несколько кругов вокруг чемодана и первым юркнул обратно в облюбованный угол с дохлыми комарами.

— Особо там не устраивайся, — хором вместе с Роем посоветовал ему Николай. — Ишь, пылищи–то, а? Давай, колючкин, поищи себе другой угол, а я тут уберусь по–быстрому.

Вообще–то Рой имел в виду другие резоны, когда предупреждал напарника не вздумать задремывать. Но неожиданная тяга к чистоте и порядку, явно означающая приступ жизнелюбия в затхлом завхозном существовании, ему тоже очень понравилась.

— Смотри–ка, — Николай усмехнулся, надежно запечатав кладезь прошлого, — а мы–то с тобой вполне можем тезками считаться. Я — Коля, ты — Колючкин, как тебе такой расклад?

Ерик скроил ехидный скепсис и поцокал искать себе другое местечко. Действительно — тезок развелось, подпрыгнуть негде. Приземлишься, такой, после прыжка, и какому–нибудь Кольке ногу отдавишь. Или лапу.

В дверь снова позвонили. Наученный горьким опытом, Рой спешить открывать не стал — убедился сначала, что Николай продолжает заниматься затеянной уборкой, и только потом полностью переключился на свою тридцать третью ведомственную.

Даже канал до предела истончил, чтобы на все девяносто семь рабочих процентов участвовать в разворачивающихся событиях.

— Я это, Рой Петрович, Марь Филипповна, старшая по лестнице, добровольная помощница управдома. Открывайте скорее, — не дождавшись, пока спросят, кто там, затараторила вечно спешащая и торопящаяся Марь Филипповна.

Ну, в общем, кто бы сомневался.

— Добрый день, — только и смог выговорить Рой, открыв дверь и уставившись на переносной фуршет, стоящий на пороге. Из фуршета отовсюду торчали махрушки полотенец, верхушки крышек и ручки бесчисленного количества кастрюль, поставленных одна на другую.

Долго ждать в дверях фуршет не стал — медленно, но решительно двинулся в квартиру, продолжая вещать голосом Марь Филипповны:

— Так и подумала, что вы, спросонья–то, меня не узнаете, вот и решила представиться по всей форме, так сказать. Дождичек–то знатный шел, спалось сладко, наверное, вы тут первый день на новом месте, могли и забыть, где находитесь, так я сразу вам все и напомнила.

— Ясно, — выдавил Рой, вжавшись в стену, и отчаянно жалея, что не имеет некоторых способностей Ерика. Мог бы — вообще по обоям размазался, потому что кастрюльно–тазиковая пирамида то и дело начинала угрожающе покачиваться, грозя рассыпаться на составляющие при малейшем дополнительном усилии.

Немного уже понимая, что представляет собой удивительная боевая женщина Марь Филипповна, можно было предположить, что если содержимое кастрюлек рассыплется, то откопают их из–под завала не раньше следующего понедельника. Особенно с учетом всеобщего выезда рабочих рук на выходные на свежий воздух в близлежащую деревню.

— У нас как–то ночью дождик выдался, так я наутро после ужина со знакомством к проверяющему–то наведалась, — Марь Филипповна осторожно принялась сгружать принесенное на все горизонтальные поверхности, нашедшиеся на кухне. Чем легче ей становилось, тем быстрее текла речь, и тем шустрее она действовала. — Рассольчика занести, на случай если больше ничего подлечиться не осталось. Так вот чуть не пришлось обратно–то идти, вместе с рассольчиком, скорую вызывать. Такой дождичек шел, так хорошо проверяющий спал, что наутро ничего не помнил — ни меня, ни себя. Пришлось порожек рассольчиком поливать, на запах выманивать, а потом еще по соседям бегать, за добавкой лекарственной, чтобы память прояснить. У завхоза–то правила строгие, добавки нипочем не дал бы, даже на лечение, а у меня, как на грех, все лечебное закончилось. Вот! — торжественно объявила она, предъявив Рою кухню, превратившуюся ее стараниями в филиал ист–буфета.

По самым скромным прикидкам, вшестером, включая заявленного ребенка, здесь можно было бы безбедно пережить недельную осаду. А если квоты ввести, то и на две на три растянуть.

— Потрясающе, — честно ответил слегка дезориентированный Рой. — От запаха прямо сейчас можно в кому впасть, — добавил он прежде, чем сообразил, что последняя мысль принадлежит Ерику, свалившему от развоевавшегося завхоза-Николая на кухню и там безуспешно пытающегося найти хотя бы струйку воздуха, не несущую отголосков запаха магазинного молока.

Вот бедняга. Это как отравиться чем–нибудь или переесть до полной непереносимости — потом даже молекулы продукта хватает, чтобы снова почувствовать себя не в своей тарелке. А уж на свежие дрожжи всё совсем плохо делается. Теперь понятно, почему ехидные комментарии прекратились.

— Уходи оттуда, — приказал Рой не вовремя зациклившемуся на служебном долге напарнику. Одновременно стараясь изобразить для Марь Филипповны, как прекрасно то, что он видит и нюхает.

Под Ериковский аккомпанемент выходило не очень, но боевая женщина, к счастью, немного отвлеклась на перестановку слагаемых. Сумма, то есть, ароматы, как и положено, от этого не менялись; покидать боевой пост Ерик не торопился. Мотивировал тем, что не может, не раскрыв легенды, исчезнуть неизвестно куда. А абсолютно бесценные сотрудники таких провалов допустить никак не могут.

— Это человек, — напомнил ему Рой. — Подумает, что ты просто очень хорошо спрятался. Потом, когда он в комнате закончит, вернешься под кровать и там обоснуешься.

Не зря же некоторые люди, приносящие в дом подобранных зверюшек, потом никак не могут понять, где же таилась животина, вылезшая на запах еды на третий день после внедрения в семью. Особенно для кошек такие вещи характерны. Хотя для маленьких собачек тоже.

Ерик мгновение поколебался между чувством долга и желанием жить, затем попробовал глотнуть воздуха, чихнул, поспешно свернулся в какую–то микроскопическую козявку и поковылял на выход.

— Смотри, чтобы тебя не подмели в запале, — покачал головой Рой.

Ерик сообщил, что ему уже все равно — даже запах пыльной тряпки лучше, чем то, в чем он сейчас пытается не задохнуться.

— А теперь идите! Идите, погуляйте, — неожиданно скомандовала Марь Филипповна. — Я тут пока все приберу, чтобы было, куда гостей пригласить, и мне чтобы краснеть не пришлось, что плохо инспектора обихаживаю, за стол с неглаженой скатертью усаживаю, из немытых рюмок пить заставляю и с грязных тарелок потчую.

Рой начал подозревать начало эпидемии. В самом деле, сначала завхозу-Николаю срочно потребовалось прибраться в квартире, затем Марь Филипповне, причем, не у себя, а в ведомственной тридцать третьей. Кто следующий?

— А может, не надо уборки? — осторожно попробовал он.

— Надо, Рой Петрович, надо, — Марь Филипповна приняла непреклонный вид и принялась теснить Роя к выходу. — Только дипломатик–то свой с собой возьмите, не забудьте, я женщина чуткая, все понимаю. Нельзя документики в квартире с посторонними оставлять, пусть даже с такими надежными и проверенными, как я. Вот прямо сейчас в комнату идите и возьмите, чтобы подозрений никаких потом не возникло, прямо при мне берите и идите. Погуляйте, погодка–то вон какая хорошая, солнышко выглянуло, птички поют. Вам после сна непременно прогуляться нужно, аппетит нагулять.

— Да в порядке у меня все с аппетитом, — плохо понимая, откуда взять несуществующий дипломат, возразил Рой.

— Вижу я, как в порядке, — Марь Филипповна, не глядя, протянула руку и стянула полотенце с недоеденных утренних пирогов. — Было бы в порядке, так вы блюда–то уже бы освободили. Я же вижу, что ни одного пирожка вы больше не съели, даже не надкусили, — в ее голосе прозвенела горькая обида, против воли зацепившая Роя за живое.

— Так я после вашей потрясающе вкусной знаменитой окрошки уснул, и проснуться не успел, а то непременно бы все освободил. Все два блюда, — чуть ли не поклялся он.

По виду Марь Филипповны отчетливо угадывалось, что даже начни районный инспектор божиться, осеняя себя крестом, это ему уже тоже не поможет.

— Дипломат не забудьте, — с видом Анубиса, отправляющего грешную душу на съедение чудовищу Амат, указала она в сторону выхода.

— Ерик! — мысленно заорал Рой, убедившись, что переговоры закончены.

Контуженный напарник, с момента последнего диалога, преодолевший примерно сантиметра четыре быстрым козявкиным шагом, мгновенно отрастил еще пару десятков ног и ринулся на помощь.

— Я его в комнате оставил, — пояснил Рой. — Спрятал в надежном месте, — добавил он, видя, что Марь Филипповна твердо намерена лично проследить за изъятием дипломата из комнаты.

— Это правильно, — слегка оттаяв, согласилась та. — Всякие секретные вещи нужно надежно прятать, чтобы даже если ошибется кто квартирой, и начнет впотьмах шарить, не нашел бы случайно того, чего не нужно. Я вот тоже самое дорогое в надежных местах прячу — в постельном белье, в шкафу, на самой дальней полке, а еще среди вышитых салфеток с полотенцами. Ежели кто заберется, нипочем не догадается, потому что, ну кто, скажите, ценные вещи в белье станет держать? Ценные вещи в шкатулках храниться должны и в ящиках стола, которые на ключик закрываются. У меня там даже фальшивки подложены, чтобы с толка сбить, если что. Вы у нас мужчина умный, раз инспектором назначены, признавайтесь, наверное, еще лучше место нашли?

— Разумеется, — не особо вслушиваясь в причудливые развороты речи Марь Филипповны, но осознавая, что участие в диалоге от него тоже требуется, поддакнул Рой во время образовавшейся паузы.

Ерик уже протащил все свои поспешно выращенные конечности сквозь замочную скважину завхозной двери, оттолкнулся и взлетел, на ходу приняв облик миниатюрной копии пикирующего бомбардировщика.

— Покажете? — попросила Марь Филипповна.

— Обязательно, — так же машинально пообещал Рой. Марь Филипповна расцвела, Ерик преодолел лестничный пролет и ввинтился в следующую замочную скважину, принадлежащую уже непосредственно двери, ведущей в их родную тридцать третью ведомственную. — Э, — на миг запнулся Рой, только сейчас сообразив, на что подписался. — Перед отъездом, если вы не против, — мгновенно нашелся он. — В качестве прощального подарка. Идет?

Придумывать сейчас самое надежное место для хранения предмета, размером с дипломат, у него ни времени, ни сил не оставалось. Отдышавшийся по дороге Ерик мухой пролетел в комнату, влез под одеяло, там распух до нужных параметров и уже спокойнее принялся наводить последние штрихи к марафету.

— Отлично, просто отлично! — заранее обрадовалась Марь Филипповна.

Да так искренне, что Рой сделал себе зарубку всерьез постараться обнаружить в местных типовых квартирках более–менее укромное место для заначки. В смысле, хотя бы такое, которое не придет в голову здешнему простоватому контингенту, потому что на самом деле стопроцентно надежных убежищ нет. Есть те, до которых сложнее и дольше добираться.

А уж найти и раздербанить тайник, если точно знать, что он находится в конкретно указанном периметре, можно всегда. Только времени нужно иметь достаточное количество. Рой лично мог засвидетельствовать правоту этой аксиомы, причем, на всех поддающихся прощупыванию уровнях.

Прикрыв за собой дверь в комнату, Рой медленно прошелся по всем углам по часовой стрелке, то и дело останавливаясь, абсолютно уверенный, что удивительная боевая женщина в данный момент вся превратилась в слух. Затем проделал то же самое в обратном направлении. Остановился, беззвучно поманил Ерика и вышел в коридор уже с дипломатом в руках.

Марь Филипповна изо всех сил делала вид, что не стояла только что ухом к стенке.

— К шести вернусь, — улыбнулся на прощание Рой.

Махнул сверкающим всеми замками и креплениями Ериком, и пошел на выход — гулять.