Операция «Химера»

ГЛАВА 7. Окрошка против оливье, или круг подозреваемых растет

Людская манера называть кучу народа одними и теми же именами снова едва не подпортила Рою всю малину, как здесь выражаются.

В Небесной канцелярии, между прочим, за такими вещами очень строго следят. Пока имя используется, никому его брать не позволено. Вот сгинет предыдущий носитель, тогда пожалуйста. Только производную свою сложи, чтобы никого не путать: Психею — с другой Психеей, например.

Хеечка, которая из штаба, как–то жаловалась, что у нее преемницы вряд ли появятся. Кому, мол, скажите на милость, захочется Психой стать? Остальные производные, более–менее приличные, вроде как все уже использовались. Мол, одному Асклепию хорошо, беспокоиться не о чем. На средний восток переехал, Клёпой, то есть, Клёпушкой, назвался — и бери себе учеников, сколько потянешь. Тем более, разночтений у его имени по всем странам и континентам — хоть отдельную статью в энциклопедии открывай.

— Точно, закодированный, — продолжала гореть идеей Марь Филипповна. — Надо будет еще у Светланы Осиповны спросить, у нее сестра родная в больнице работает процедурной медсестрой, пусть его карточку посмотрит, там ведь такое должно быть записано? Как думаете, Рой Петрович? Ой, парит–то как, — не дожидаясь ответа, протянула она, резко сменив курс, — не иначе, дождь собирается. Давно пора, огороды, вон, все посохли. Картохе–то все равно, а помидоры вянут, смотреть больно. Пойдемте, Рой Петрович, скорее, я вас окрошечкой угощу, а пока вы после обеда отдыхать станете, в больницу сбегаю, на процедуры, заодно о вашей квоте договорюсь, вы ведь у нас еще надолго задержитесь?

— Почему надолго? — поинтересовался Рой.

Кивнул Димитрию, закинул пиджак на плечо и пошел следом за вечно спешащей Марь Филипповной.

— Из воды! — разнеслось над озером.

— Как почему? — удивилась на ходу, Марь Филипповна. Даже оглянуться попыталась. — Завтра выходные, поселок совсем вымрет. Погода–то вон какая хорошая, все в деревни разъедутся, к родственникам, у кого есть, на свежий воздух. Тут недалеко совсем, вечером соберутся, с утра уже нет никого. Субботу–воскресенье отдохнут, к понедельнику уже обратно поедут, чтобы на работу выйти. Так что проверки с инспекцией еще немного отложить придется. Летом–то мало народа, в отпусках все, это даже в центре понимать должны. Вот с осени у нас настоящее столпотворение. До магазина полдня идти можно, пока с каждым поговоришь, — мечтательно поделилась она. — У меня вообще голова кругом идет, это ведь за школами обеими следить надо, и за садиками еще.

— А что, в деревнях ваших воздух ещё свежее? — попытался понять Рой.

Марь Филипповна, первой добравшаяся до края, встала, загородив тропку, и оглянулась:

— Конечно, — как само собой разумеющееся, подтвердила она.

— Вон в той, например? — Рой махнул рукой в сторону виденных раньше точек предполагаемого домашнего скота.

— Естественно, — в голосе Марь Филипповны появились недоумевающие нотки.

— Ясно, — не стал нарываться Рой на дальнейшие подозрения.

В самом деле — что тут непонятного? Здесь воздух свежий, детишек исцеляет, а в деревне, в паре километров отсюда — еще свежее. Коровы, наверное, дополнительно озонируют. Или козы — кого он там видел, с лужайки–перемычки между озером и болотом?

— Надо будет зонтик взять, не забыть, когда в больницу побегу, — Марь Филипповна подождала, пока Рой выберется наверх и мотнула подбородком в сторону сгущающегося на горизонте марева.

Марево, еще недавно синеватое, уверенно набирало цвет и глубину. Прямо тучи над головой у шефа, только не окультуренные и послушные, а дикие, сизые и непредсказуемые.

Взметнувшийся ветерок поднял пыль и пригладил выгоревшие клочки травы под ногами. Звон насекомых на миг стих, а затем грянул с утроенной силой.

— Пойдемте уже, Рой Петрович, — заторопилась Марь Филипповна, — завтра, если хотите, с самого спозаранку сюда придем, успеете еще налюбоваться и наплаваться в одиночестве, а сейчас того и гляди под дождик попадем, а у меня зонтика с собой нету. Шляпа вот есть, а зонтика нет. Я вам, конечно, свою могу дать, да только не налезет она на вас, вы вон какой видный мужчина. Вам покушать надо, и спать лечь. Знаете, как хорошо в дождик спится? Только бы не загромыхало и сверкать не начало, у вас занавесочки–то тоненькие, разбудит еще. А может, я вам шторки быстренько повешу, толстые? У меня их две пары, одна совсем новая, ненадеванная еще, то есть, непользованная. Верочку позову, умелицу нашу, мы с ней вдвоем быстро–быстро справимся, глазом моргнуть не успеете.

Рой, у которого еще пироги не полностью переварились, несмотря на все перебежки с последующим купанием, неопределенно хмыкнул и легонько похлопал себя по оживившемуся Ерику:

— Прекрасные у меня занавески, — убедительно сказал он, попутно как можно прозрачнее намекнув напарнику, что послеобеденный сон им обоим вряд ли светит. — Да и есть, честно говоря, пока не особенно хочется. У вас, Марь Филипповна, такие пироги волшебные, что с утра попробовал — весь день свободен.

— Это да, это вы точно заметили, — с какой–то неправильной интонацией согласилась Марь Филипповна. Будто в выданном комплименте недостаточно веса оказалось. — Все верно сказали про пироги, у меня они такие, что в городской пекарне денег за рецепт предлагали. Я не согласилась, конечно, потому что Леночке обещала. Да только окрошкой моей сам начальник гарнизона не брезговал. Кушал и похваливал. В отличие от вас, между прочим, — горько закончила она.

Заинтересованный безвременной пропажей пугала из обозримого пространства, Рой едва не пропустил самое стратегически важное из речи Марь Филипповны.

— Что вы такое говорите, — едва не всплеснув руками, что точно было бы уже слишком, срочно принялся исправлять Рой допущенную ошибку. — Какое еще такое отличие? Я просто сказал, что пироги у вас волшебные, а от окрошки вашей отказываться и не думал! Кто же в здравом уме и твердой памяти откажется от вашей окрошки? Я, может, вообще исключительно ради нее ваш поселок инспектировать согласился, — вспомнив, что местные уверены, будто каши маслом не испортишь, разошелся он.

— Что, правда? — расцвела Марь Филипповна.

— Самая, что ни есть, — уверил Рой.

Знать бы еще, что это такое, подумалось ему. В инструктаже по поводу местного меню основной упор шел на пельмени и их всевозможные производные. Также упоминались блины с пирогами, каши, борщи — то есть, вареный винегрет в различных вариациях — и экзотический суп из порченой капусты. Ни вареный винегрет, ни испорченная капуста Роя не пугала — желудок Вечного способен усвоить почти любой белок, к тому же, в джунглях Амазонки и не такое пробовать приходилось. Не говоря уж о северной границе Канады, особенно в период обострения эпидемии, вызванной болезнью, больше известной, как Золотая лихорадка.

— А откуда вы о ней узнали–то, об окрошечке об моей? — лучась несмелым счастьем, спросила Марь Филипповна.

Без подозрения, к счастью — просто поинтересовалась.

— В центре кто–то сказал, кто с проверками к вам ездил, — якобы нехотя признался Рой, еще немного потянув время.

До заветной пятиэтажки оставалось всего ничего, но что–то подсказывало, что от ответа отвертеться все равно не удастся.

Вот тебе и каша с маслом, вот тебе и разрекламированное местное простодушие. Правильно, оказывается, говорили, что простота — хуже воровства. Теперь понятно, почему хуже. С вором и грабителем, да хоть с той же гарпией, четко понимаешь, что ухо надо держать востро, и за речью следишь. А с простым человеком думаешь, что расслабиться можешь, и, выходит, зря.

И что говорить, если спросит, кто именно сказал про окрошку?

Дьявол кроется в деталях. Рою за время службы не раз приходилось наблюдать, как из–за таких вот мелочей рушились тщательно разработанные операции.

— Рыбный инспектор, — не подозревая о состоянии Роя, выдохнула, наконец, сосредоточенно молчавшая все это время Марь Филипповна. — Точно, он. Он к нам в жару приезжал, потому форточку открыл, которую мы потом с управдомом закрывать ходили. Сергей Николаевич его звали, хороший мужик, только суровый очень. Браконьеров за болотом ловил, там дальше полноводная река начинается, так он от нее аж до нас дошел. Он–то и рассказал про перемычки между озерами, и что во втором пруду рыба какая–то водилась, которая потом через третий омут и через болото в реку шла. Она редкая какая–то, у нее ареал обитания был нарушен, когда землю под заводы копали. Так природа позаботилась, чтобы она новое пристанище нашла, у нас тут, в наших камышах. Окрошечку мою кушал, и все–все рассказывал, так у него глаза горели, от окрошечки моей.

— А сейчас и я попробую, — мысленно вытерев пот со лба, вымученно–весело объявил Рой. — Прошу вас, — не дав Марь Филипповне самостоятельно открыть дверь, пригласил он.

Пропустил вперед и даже постарался придержать дребезжаще–звенящую хлопалку.

Особым успехом старания не увенчались, зато вызвали приступ понимания со стороны все еще цветущей и пахнущей Марь Филипповны:

— Вы дверку–то в свою тридцать третью не закрывайте, переодевайтесь спокойно, я женщина воспитанная, в комнату не полезу, на кухне подожду. Вот все для окрошечки прихвачу сейчас, и сама приду, чтобы вас во время переодёвывания не тревожить. Вы переоденетесь, а окрошечка и готова уже, лады?

Под мыслехохот Ерика Рой остался смотреть в закрывшуюся за Марь Филипповной дверь. Смотрел недолго, почти сразу сообразил, что все это время болтался по окрестностям, светя серыми классическими брюками с мокрым от сатиновых плавок рельефом. Ну прямо павиан в брачный период. То–то, наверное, бабульки с более–менее зоркими глазами порадовались. Впору пожалеть о собственной выносливости и невнимании к комфорту — кто более изнеженный, чувствуя влагу в неположенных местах, давно бы уже сообразил, что выглядит попросту неприлично.

И напарник тоже хорош — мог бы подсказать.

Взбежав к себе на этаж, Рой едва не забыл о просьбе не закрывать за собой дверь; хорошо, мгновенно раскаявшийся после упрека Ерик напомнил. Прикинул, сколько времени нужно на переодевание, высушился, фамильяра на подушку сложил и принялся отсчитывать положенные секунды, снимая и надевая пиджак. То есть, создавая звуковой эффект для пущей ясности.

Марь Филипповна в квартиру ввалилась чуть ли не следом — то ли на метле взлетела, то ли очередную местную короткую дорожку использовала. Ничем другим молниеносное появление объяснить не получалось.

Обещание свое она сдержала — сначала на кухню прошла, там пошебуршалась, и только потом, якобы невзначай, начала ломиться в комнату:

— А где у вас тут соль, Рой Петрович, не напомните? Ой, — разочарованным взглядом пробежавшись по Рою, в сотый раз нацепившему пиджак, она попыталась сделать вид, что смущена, — ой, вы же переодеваетесь, а я что–то разнервничалась, из–за соли–то, и забыла.

Ерик ржал, как кентавр на пиру у Диониса. Рой тоже с трудом сдержал ухмылку. Интересное создание — женщина. Ну что бы она тут увидела, чего не рассмотрела буквально только что, на пляже?

— Пойдемте, вместе поищем, — предложил он, постаравшись выглядеть как можно серьезнее.

Кстати, стараться, напуская вид, особо не пришлось — местное блюдо под названием «окрошка» внушало опасения не только ему, но и Ерику.

Пока Рой занимался тем, что снимал и напяливал пиджак, напарник времени даром не терял; не удержался, сунул любопытную виртуальную морду в принесенный Марь Филипповной тазик. Все там проинспектировал, и теперь изо всех сил транслировал тревогу, напрочь отказываясь опознавать ингредиенты.

Рядом с тазиком стояла банка, младшая сестра емкости, наполненной молоком, скучающей в холодильнике. В банке пускала пузыри подозрительно непрозрачная жидкость, по заверениям Ерика — местная газировка. Зачем ее понадобилось переливать из магазинной тары в банку, Рой не понял, но вопрос заключался не в этом. К моменту, когда соль нашлась, Рой уже весь извелся, пытаясь незаметно заглянуть под полосатое махровое полотенце, которым принесенный тазик был накрыт.

Буквально за пару секунд до судьбоносного события, Ерик сжалился и, хихикнув, перекинул Рою состав основных компонентов. Картофель, огурец, колбаса и денатурированное яйцо. Все это нарезано и перемешано с травой, в данной местности используемой в качестве приправы. Другими словами, салат, известный во всем цивилизованном мире, как салат «Оливье», только деградировавший с поправкой на место изготовления, и потому поданный не слоями, а вперемешку.

Выдохнув, Рой потянулся за вилкой, забыв даже попенять Ерику за дурацкие шутки.

Вместо вилки в руке почему–то оказалась ложка.

— Так, а теперь заправочку! — радостно воскликнула Марь Филипповна. Схватила со стола газировку и щедро плеснула в приготовленный салат. По шипучей, пошедшей пеной поверхности, поплыла затейливая, похожая на миниатюрную ветку пихты, травка. — Ну, — явно приготовилась наблюдать Марь Филипповна, — кушайте теперь, кушайте. Скорее, пока не нагрелось.

Вот тут Рой понял, о чем усердно умалчивалось в инструкции. Здешний народ как только не называли — и чудаковатым, и добросердечным, и хитрым до гениальности, и безалаберным, и… какими только определениями не награждали, в общем. А надо было сразу предупредить, что психи они здесь, все до единого. Красят урны, не находя краски для скамеек, отдыхать ездят из свежего воздуха на свежий воздух, а питаются салатом оливье, предварительно хорошенько посолив его, а затем добросовестно утопив… нет, не в майонезе, что еще можно было бы хоть как–то объяснить, а в сладкой газировке. Родной сестры Кока–Колы, судя по цвету и интенсивности пеноотделения.

А еще о безвестных инспекторах беспокоятся, как о родных, кормят их пирогами и даже документов ни разу спросили.

— Ну, что же вы? — ласково спросила Марь Филипповна, присев напротив и подперев кулаком щеку.

Совершенно точно не подозревая о терзающих Роя чувствах.

— Нюхаю, — выдавил Рой, — то есть, ароматом наслаждаюсь, — поправился он, вызывая в памяти попеременно то индийскую народную кухню, с жареными тараканами и сырыми обезьяньими мозгами, то китайскую, состоящую вообще из всего, что можно теоретически уместить в рот.

Немного помогало, но не настолько, чтобы попытаться ввести в заблуждение удивительную боевую женщину Марь Филипповну. От него ведь не просто требовалось это сожрать, нужно было еще непременно удовольствие получить каким–то образом.

«Ерик!» — мысленно заорал он, изо всех сил жмурясь, словно не в состоянии выносить чарующий запах с открытыми глазами.

В голову тут же прыгнуло что–то шевелящееся, мазутно–черное, очень древнее и очень безмозглое. То, что они с напарником были вынуждены съесть, чтобы не сдохнуть от истощения, во время затянувшегося прорыва в одной из пограничных областей Лимба.

— Уммм, — сунув в рот полную ложку, Рой застонал, якобы в экстазе, продолжая жмуриться. Сомкнул челюсти раз, другой — Ерик великодушно брал на себя большую часть вкусовых ощущений, но и оставшегося хватало, чтобы понять, что травить их никто не собирался.

Местная Кола отличалась от фирменной как коньяк от виноградного сока. Особой сладостью не обладала, только шипела и пенилась, распуская по языку терпкую колкость, тут же смягчавшуюся огуречно–картофельной смесью. Колбаса с яйцом добавляли сытости, трава — как и положено — аромата, и выходило, что зажмуренные глаза открываться действительно не желали.

Экзотика — полная и настоящая — оказалась еще и на удивление съедобной. Рой опомниться не успел, как ложка зачиркала по оголившемуся дну пиалы.

— До–обавочки?! — заикаясь от ликующего восторга, предложила Марь Филипповна.

— Угу, — хором прочавкали Рой с Ериком.

За окном неожиданно громыхнуло.