Операция «Спасти кота»

54. Связь

И Соня отвела Сеню к мальчику. Тот, стоило ему увидеть девушку, тут же подбежал и начал карабкаться к ней на руки. Соня села, а ребёнок забрался на колени и крепко обнял её, но с опаской поглядывал на Сеню.

– Знакомься, это Тёма! – улыбнулась Соня.

Сеня разглядывал его, но потом стало неловко глядеть в глаза, смотрящие в разные стороны, и он старался не встречаться с ним взглядом.

Тёма был худым, маленьким, с рыжими, отросшими по уши волосами. Видимо, в больнице его давно не стригли. Выглядел очень испуганным, напряжённым, но когда Соня ему улыбалась или ласково разговаривала с ним, его лицо прояснялось, и он кивал, но пока Сеня был с ним в палате, ребёнок не издал ни одного звука.

Соня что-то говорила, говорила, а Сеня будто и не слышал, глядел на мальчика и думал. Он всегда быстро принимал решения, но сейчас не мог, голос рассудка его убеждал сотнями аргументов, что ребёнка не нужно брать, что это не его ребёнок, и Сеня его никогда не полюбит по-настоящему.

Но Сеня видел и другое: как цепко малыш хватается за Соню, держит ручками её за локон волос и теребит его пальцами; с какой любовью и нежностью Соня смотрит на ребёнка; как светятся у неё глаза; и как они похожи с мальчиком. Он ясно увидел, как они нужны друг другу. В горле стал ком.

– Сеня, что же ты молчишь? – нервничала Соня. – Скажи хоть что-нибудь.

– А что ты хочешь от меня услышать? – Сеня вздохнул.

– Мы же возьмём Тёму? – Соня смотрела с такой надеждой, будто Сеня выносил ей смертный приговор.

А для него это было сложное решение, Сеню мучил страх. Его не пугали ответственность, трудности, проблемы со здоровьем ребёнка. Он боялся не привыкнуть, не принять, не полюбить мальчика, как собственного сына. Боялся, что и ребёнок не будет его любить. Сеня смотрел и видел лишь больного, напуганного мальчика, и не чувствовал ничего: ни любви, ни родства, лишь жалость, а этого было мало.

– Да, давай попробуем, – кивнул Сеня. Он был не уверен, что это хорошая идея, но понимал, что если не согласится, то наверняка потеряет Соню, и согласился только ради неё.

Первым делом нужно было оформить опеку, чтобы Соне позволили забрать ребёнка из больницы и лечить. В доме малютки пошли им навстречу и помогали с оформлением документов, но всё равно этот процесс затянулся надолго.

Только опека – это полдела, затем Тёму нужно было усыновить. Но зато после оформления опеки Соня спокойно могла находиться с ним в больнице, а не пробираться туда, как вражеский лазутчик. Вскоре они перебрались в Москву, правда, всё равно в больницу. Перед выпиской Соня неожиданно обнялась с заведующей, долго сжимала ладони той и что-то эмоционально говорила. Сеня в это время ходил с вещами и с Тёмой на руках вдоль коридора, но видел, как строгая женщина расплакалась, утирала слёзы, и на прощание опять обняла Соню.

– Я думал, вы с ней не ладите, – покосился на девушку Сеня, когда они вышли. – Ты говорила она хочет угробить ребёнка.

– Беру все свои слова назад, – улыбнулась Соня. – Я её поняла. Она больше всех любила Тёму. Это как с котятами, когда нужно пристроить, и ужасно боишься отдать любимого ребёнка в плохие руки. Кстати, она намного мягче ко мне стала относиться, когда ты с ней поговорил, – Соня покосилась на Сеню и рассмеялась. – Твой мужской шарм опять нас спас!

Сеня фыркнул, но в Сониных словах была доля правды. Если она куда-то приезжала одна, то у неё тут же возникали проблемы, то не могли поставить печать, то закончился приём. Стоило им приехать вместе, то печати вдруг находились, а режим работы оказывался другим, все вдруг становились вежливыми и отзывчивыми, Соня называла это мужским шармом, а Сеня – борьбой за справедливость.

Процесс усыновления затянулся на долгих девять месяцев, Сеня всё подшучивал, что быстрее родить ребёнка, чем усыновить и называл всё эту бюрократию «войной». Из этого времени почти полгода Тёма провёл в больнице вместе с Соней. Перенёс операцию на сердце, постоянно носил окклюзию на глазах, закрывающую то один, то другой глаз, за что получил от Сони прозвище «Джон Сильвер», но потом пришёл Сеня и сказал, что у Джона Сильвера не было ноги, а глаза были целы, но Соня прозвище для Тёмы так и не поменяла. А Сеня звал его «одноглазый Джонни», даже потом как-то привёз ему пиратскую треуголку и плюшевого попугая, но мальчик не проникся духом пиратства.

Ещё в Твери Тёма под чутким руководством Сони начал понемногу разговаривать, но, что удивительно, сначала он научился подпевать. Как-то Сеня шёл по коридору и услышал волчий вой, сразу понял из чьей палаты. Соня сидела у окна и тихонько подвывала, а маленький волчонок ей подражал.

– Вы тут, что ли совсем ку-ку?! – усмехнулся Сеня, когда застал такую картину. – Сонь, вы же в больнице. Вас так скоро из кардио в психоневрологию переведут.

– Мы там уже были. Нашёл, чем напугать, – хихикнула она и вновь затянула вой. Тёма откликнулся, это были его первые осознанные звуки.

Потом он начал выхватывать протяжные звуки из песен Сони, а она пела ему постоянно, целыми днями всё подряд, и порой совершенно недетский репертуар.

– Моё сердце остановилось, моё сердце замерло… – радостно звенела Соня. Тёма сидел и пытался повторять гласные, покачивался и хлопал в ритм ладошками.

– Ты нашла, какую песню спеть. Научи всех детей кардиоотделения этой песне, – усмехнулся Сеня. – Пусть хором поют.

– Ой! – Соня замолкла, закрыла рот ладонями и вытаращилась на Сеню. – Я даже не подумала о словах.

В больнице в детской игровой комнате стояло пианино, и Соня настолько там освоилась, что иногда устраивала детям концерты, а потом вообще перетащила Тёму к клавишам, и за пианино они могли сидеть часами. Так и научила его говорить, под музыку.

Но не только говорить его научила Соня, но и смеяться, улыбаться, радоваться. Смех у Тёмы был звонкий, заразительный, он всегда хохотал заливисто с похрюкиваниями, отчего Соня тоже начинала хохотать, и они смотрели друг на друга, и словно в цепной реакции заходились в долгом безудержном веселье. Порой даже Сеня не выдерживал и начинал смеяться над ними.

Только Сеня всегда чувствовал себя словно в стороне. Соня и Тёма были на одной волне – их связывала музыка, песни, постоянные неразрывные объятия (Тёма практически не слезал с рук), их заливистый звонкий смех, даже рыжые шевелюры. И Сене не удавалось вклиниться между ними.

Соня тоже это видела, пыталась привлечь его к совместным играм, оставляла наедине с мальчиком. Сеня старался найти общий язык с ребёнком, но Тёма его боялся, и на контакт шёл неохотно, смотрел подозрительно. Иногда Сеня принимал участие в их совместных играх, иногда лишь наблюдал, а иногда просто уходил, чувствуя себя совершенно лишним. И когда уходил, Соня всегда оказывалась рядом, выходила из палаты в коридор:

– Сень, почему ты ведёшь себя, как чужой? – Соня взяла его под руку, прижалась к боку.

– А я и есть чужой, – проговорил Сеня равнодушно. – Тебя Тёма зовёт мамой, а меня он зовёт «нетъ!»

Всегда если Сеня пытался обнять Соню, или когда приходил к ним в больницу, и Соня бросалась с объятиями, то Тёма со всей своей детской силой отпихивал Сеню и говорил твёрдое и решительное «нетъ!» Сеня не злился, не ревновал, это детское собственничество его даже забавляло, но со временем стало тяготить. Тёма его не любил, ревновал к Соне хоть они и привыкли к друг другу за это время, играли, веселились, но родными не стали.

Соня это видела и очень переживала, но считала, что Сеня просто ревнует, поэтому уходит.

– Ты не любишь его? – с грустью спросила она.

– Я не знаю, – Сеня хмурился. – Ты ему мать, а я кто угодно, но не отец.

– Дай ему и себе время. Мы ведь вечно в больницах, а будем жить вместе, вы полюбите друг друга, – тихо проговорила Соня, а потом озабоченно спросила. – Или ты вообще передумал его усыновлять?

Сеня покачал головой, уже поздно было что-то менять. Они прошли такой долгий и трудный путь к усыновлению, оставался только суд. Сеня бы хотел иметь своих детей с Соней, верил, что очередная попытка будет успешной, но с появлением Тёмы Соня будто и забыла всё, они даже не обсуждали, не планировали, и Соня говорила, что ещё не время.

– Нет, не передумал, – Сеня по-прежнему хмурился, хотел добавить: «Но связываешь нас только ты», но не стал.