От Копакабаны до Амазонки

Глава XIII В УСТЬЕ РЕКИ-МОРЯ

Говорят, что по этому лабиринту из девятисот островов в устье реки-царицы бродил святой Фома.

Висенте Пинсон, капитан одной из каравелл Христофора Колумба, сосланный впоследствии на юг Антильских островов, вернулся сюда в 1500 году на собственный счет, прошел северным побережьем нынешней Бразилии и в открытом море обнаружил пресное течение — верный признак мощной реки, которую он окрестил Мар Дульсе. Имя привилось, Амазонка остается Пресным морем.

О Висенте Пинсоне история забыла, хотя и стремится выяснить вопрос: были ли у него реальные предшественники?

Основываясь на туманных надписях, одержимые искатели легенд утверждают, что еще в 1100 году до рождества Христова поднимались по Амазонке финикийцы, что мифический флот царя Соломона плавал по ней за золотом и драгоценной древесиной для Иерусалимского храма. Они приводят в доказательство целый список разительных совпадений между древнееврейскими словами и названиями амазонских рек вплоть до сходства имени сына Давидова с названием Солимойнс, под которым известна верхняя Амазонка.

Здесь якобы побывали затем египтяне, а за ними — после взятия римлянами их города — карфагеняне. Святой Фома якобы тоже посетил эти места: у Антонио Виейра неоднократно упоминается о том, что один из апостолов Христа пребывал здесь и что его индейское имя — Суме — не что иное, как искаженное Томе — Фома. Сегодня, когда реальность так сузила границы мечты, наверное, отрадно тешить себя подобными загадками.

Но, оставаясь в рамках достоверной истории, надо признать, что в 1541 году, когда португальцы готовили вторжение в Японию, ни один европейский корабль не проник еще в Амазонку. И первый человек, прошедший рекой-морем, открыл ее — невероятно, но факт, — спустившись из глубины материка к Атлантике. В 1541 году Писарро, губернатор Перу, отправился в восьмисоткилометровый путь по реке Напо. И когда его отряд совсем поредел от голода и лихорадки, а припасы кончились, он принял мудрое решение послать дальше на поиски одного из своих офицеров — Франсиско Орельяну. Пройдя 5 тысяч километров по Напо и Амазонке, Орельяна вышел к океану и привез в Европу сохранившиеся до сих пор легенды. Сражаясь в поисках пищи с прибрежными индейцами, он не раз скрещивал свой мушкет с копьями отчаянно воинственных безбородых людей. Легенда внутри легенды родила тогда же сказание о живущих в лесах амазонках. Всех пленных Франсиско допрашивал с пристрастием. Как все конкистадоры-авантюристы, он искал золото. За каждый отрицательный ответ сыпался град ударов, так что очень скоро индейцы поняли, что пришельцев выгоднее обманывать, чем ожесточать. Они выдумывали… добавляя при каждом ударе новые подробности и приноравливая свои сказания к желаниям белых. Да, выше по течению, на черной реке, царствует сказочный принц Эль Дорадо — Позлащенный; в его золотой столице улицы вымощены золотом, кровли и двери — тоже, оружие сделано из чистого золота. На этой призрачной почве расцвели самые невообразимые подробности: каждое утро Эль Дорадо купается в озере с благовонной водой, в которое сыплют золотой порошок. В воспаленных жарой и лихорадкой головах Орельяны и его спутников желания превращались в уверенность, отрава зеленого ада вырабатывала свое собственное противоядие — необходимость верить в то, что за стеной девственного леса кроется сказочный мир, затерянный, но доступный. Два года спустя, в 1543 году, Орельяна возвращается… чтобы, как и полковник Фосетт, погибнуть в погоне за золотым призраком — Эльдорадо. Одному лишь вольтеровскому Кандиду удалось добраться до него вместе с Панглоссом.

Поход против французов, укрепившихся в Сан-Луисе, побуждает португальцев в 1616 году основать Белен. Кроме индейцев, после Орельяны никто не плавает по Амазонке. Несколько корсаров под английским и голландским флагами забираются в устье и заводят торговлю с племенами, но в 1632 году португальцы изгоняют их, и наконец в 1637 году, полтора века спустя после открытия Бразилии и почти столетие после подвига Орельяны, португалец Педру Тейшейра поднимается по Пресному морю до Кито с отрядом в 1200 человек на 70 судах. Всякий раз, завидя индейцев, он пристает к берегу, как того требовала инструкция, ибо навязчивая молва упорно твердила, что они прячут золото и драгоценные камни. «Все, что написано о варварстве первых колонистов, — говорит Поль Лекуэнт, — слишком далеко от истины». За несколько лет берега Амазонки обезлюдели: индейцы исчезли, убежали, попали в рабство или были просто убиты. Так, исключая пленников, солдат и священников, Белен насчитывал к 1650 году лишь 80 жителей; форпост при входе в Амазонку, порт зеленого ада, опорный пункт для грабежа, он запирал иноземцам доступ в португальские владения и позволял совершать беспрепятственные рейды в глубь страны. В одном 1664 году капитан Педру да Коста Фавелла по берегам только реки Урубо сжег 300 деревень, предал смерти 800 индейцев и 400 забрал в полон. Местные жители уходили все дальше и дальше в джунгли. Белен прозябал в запустении: к 1720 году в нем насчитывалось едва 6500 жителей, жалкая бакалейная торговлишка да поставки в Лиссабон крокодиловых шкур в порядке простого обмена. Экспедиции следуют одна за другой; в 1729 году Бельхиор Мендес де Мораис умертвил, как он писал в своем отчете губернатору Белена, 20 800 индейцев. Чем дальше уходили индейцы, тем дальше следовали за ними флотилии: с 1725 по 1750 год для строительных работ губернатор Белена пригнал с верховьев Рио-Негро целые племена; ни один человек не вернулся оттуда. Деньги в Белене были введены лишь особым эдиктом в 1748 году — это когда в Англии вовсю расцветала металлургия. Белен рос помаленьку… вплоть до начала каучуковой авантюры. Англичане и американцы настояли тогда на том, чтобы Амазонку открыли для международной навигации. Соединенные Штаты в зените своей экспансии, едва закончив войны с Мексикой, обратили заинтересованный взор на обетованную землю Эльдорадо. Янки-судовладельцы заявили, что намерены сломать беленскую рогатку на реке — империя уступила. Это случилось в 1866 году, каучуковое царство манило и притягивало. Белен разросся, выстроил капитальные дома, пустил по опушке вечного леса электрический трамвай; к 1900 году он имел уже 96 тысяч жителей. Безудержный грабеж сотрясал в конвульсиях Амазонию.

Но едва отшумела каучуковая лихорадка, Амазония вновь погрузилась в спячку, вновь обрела свою плотность населения в полчеловека на квадратный километр, и хотя сегодня Белен насчитывает 400 тысяч жителей, лишь 7 тысяч из них — рабочие. Людской склад в устье реки-моря. Эти 400 километров, по которым разбросано около 900 островов, можно охватить взглядом лишь сверху. Никто, правда, еще не набирался терпения точно подсчитать их, к тому же одни из них исчезают, зато возникают другие. Отдельные острова достигают размеров 50 километров на 30, а самый большой — Маражо — по площади равен Швейцарии.

Пройдя этим лабиринтом, река ежечасно выливает в океан 250 миллиардов литров воды, прорывает причудливые фарватеры и каналы, распадается на рукава глубиной в 200–300 метров — дикое своеволие крупнейшего на земле водного бассейна, собравшего в один резервуар воду всех европейских рек от Ленинграда до Мадрида, запрудив его стволами деревьев и глыбами земли: такой, должно быть, видел Ной со своего ковчега залитую потопом землю. А в небе резвятся стайки алых ибисов и исчезают в долгом парении, чтобы вновь взмыть ленивыми кругами, разрезая облака, над зеленым бастионом, испещренным красными, желтыми и коричневыми пятнами. И кажется, вот-вот между стволов покажется силуэт кроманьонца.

Белен кроме всего прочего — рай контрабанды. В центре города мне показывают на двадцатиэтажный небоскреб: «Здесь вот занимаются контрабандой кофе!» Разве мыслимо сыскать в этом лабиринте из 900 островов запрятанные под лианами мешки с кофе, которые сгружают с бесшумных кораблей. Постоянно дежурящие в воздухе самолеты и морские сторожевики не в силах держать оборону по всей этой четырехсоткилометровой зыбкой линии фронта.

В добрые старые времена в лесные гаражи завозились автомашины в разобранном виде, там они собирались и своим ходом шли по узеньким лесным дорогам в предместья Белена. Сегодня Бразилия строит собственные машины и решила пренебречь речной контрабандой для того, чтобы сосредоточить все силы на дорожном контроле. Морская таможня практически бездействует… и контрабандисты охотно ей в этом помогают. Скажем, таможенникам легко достается десяток громадных американских машин — предмет вожделений миллиардеров Рио и Сан-Паулу, — ввоз которых запрещен ввиду их слишком большой цены в валюте. Газеты поздравляют с успехом. Однако у всех машин не хватает то сцепления, то дверцы, то карбюратора либо коробки передач. Месяца через три вся партия официально поступает в продажу, снабженная всеми официальными бумагами, но по бросовой цене, поскольку они не на ходу и некомплектны. Тот же контрабандист скупает машины, ставит на место сцепление, дверцы, карбюратор и коробку передач, а затем перепродает с весьма ощутимой выгодой. В другом месте неловкий контрабандист был задержан с двумя чемоданами карт… но без тузов, которыми он затем сам дополнил колоды.

Все же по мере роста бразильской промышленности мелкая контрабанда угасает. Японские транзисторы и сандалии, которые маленькие оборвыши продают на всех углах Белена вместе с виски и духами, не в силах обеспечить солидный доход коммерсантам от контрабанды. Воровство теперь налажено в крупных масштабах — скажем, вывозится красное дерево по накладным пиломатериалов или организуется авиакомпания, которая официально совершает регулярные международные рейсы и при содействии двоюродного брата одного из губернаторов перевозит наркотики, драгоценные камни или партии редких минералов стратегического значения. Был случай, когда сторожевой корабль французского военного флота, бросивший якорь в устье Амазонки, посетило некое лицо с предложением взять на борт груз кофе для Гвианы. Вечером мне показывают на центральной улице нескольких князей контрабанды в белоснежных, как символ их незапятнанной совести, костюмах.

Липкая жара ложится на плечи. Термометр поднимается, конечно, не выше, чем в сертане, но влажность обволакивает тело, давит на грудь, мешает дыханию, вызывает на теле прыщи и опрелости, лишает аппетита, размягчает мускулы и даже волю. В комнате с кондиционером температура ниже уличной всего градуса на четыре, но аппарат улавливает влагу, и ты прямо купаешься в свежести, смакуя ее живительную ласку. Хотя первое мгновение спирает дыхание и голова несколько секунд пусто гудит.

В музее Гелди прохожу мимо индейских статуэток, резных каменных фигурок, барабанов величиной с человека и трехметровых сарбаканов. Тащусь по главной улице, щупаю развешанные целиком шкуры жакаре — амазонского аллигатора, похожего на нильского крокодила четырех-, пятиметровой длины. Тварь эта проворна, но ленива, миролюбива, глупа и неловка. Их убивают сотнями, иногда тысячами. Нападает он редко, разве что чья-то нога неосторожно приблизится к нему в тине или из пироги опустится в воду рука заснувшего человека… Ценность представляет лишь его шкура, мясо отравлено мускусом. Зато у маленьких жакаре курна, не превышающих двух метров, — нежнейшего вкуса хвост, и их частенько привозят по утрам на рынок у реки, куда съезжаются тысячами барки и лодки, груженные ананасами, маракужами, гойявом, черепахами, папайей, пииьясом…

Задерживаюсь у аквариума с пираньями, рыбками-людоедами с ладонь величиной. В несколько минут они способны обглодать переходящего речку быка.

Обхожу вокруг клетки с броненосцем метровой величины, одевшимся в кирасу из роговых пластин для того, чтобы сражаться с насекомыми и червями. Разглядываю жаботи — земляную черепаху с желтым панцирем и оранжевой ороговелой головой; она питается только плодами, а ее печень на столе — праздник для гурманов. Она способна много месяцев обходиться без пищи, и если ей на спину падает тяжелый ствол дерева, она ждет, пока тот не сгниет. Страшно ей только тапери-байзера, говорится в индейском предании: если это дерево со щупальцами падает на черепаху, оно вновь вживается в землю множеством отростков и навечно запирает ее в плену.

Пройдя дальше по этому музею на открытом воздухе, я погружаюсь вдруг в царство растений, будто созданных воображением художника-сюрреалиста. Гармоничная какофония красок, брошенных рукой смелого живописца, все цвета — голубой, электрик и яростный желтый, убийственный красный и блекло-оранжевый, тускло-золотой, ядовито-зеленый и бархатистый беж… жасмин, амарант резеда, а рядом — фиолетовая орхидея, орелья де бурро с коричневыми цветами, покрытыми лиловыми точками; станьопеа эбурнеа, чей цветок вянет с заходом солнца; нежно-розового тона костус пульхрифлорус; дедос ду бранко с красно-зелеными цветами в форме короны, качающейся на конце долгого стебля… и еще, и еще растения, будто явившиеся из сна параноика: арворе де велас с висящими, как свечи, плодами, фирмеза до йомене с цветами, белыми утром и розовыми вечером… Белен — витрина Амазонии.

Но также и оптовый склад. Лес, орехи, растительные масла и перец, медицинские и технические травы, прибывшие с заброшенных плантаций и из селений, разбросанных по всему зеленому аду и связанных с миром одной лишь нитью Амазонки, обменивают здесь на ткани, бутылки пива, мебель, кастрюли и дверные ручки, сделанные на юге Бразилии.

Ведь Амазония в довершение своей трагедии не унаследовала от истории даже зачаточной промышленности и, едва освоив, вывозит свои богатства в сыром виде, чтобы получить взамен по высокой цене самые примитивные кустарные изделия — удороженные к тому же стоимостью перевозок за 2, 3 и даже 4 тысячи километров — из Ресифи, Рио-де-Жанейро или Сан Паулу.

Наиболее колоритные фигуры Белена нужно искать в портовых тавернах, куда они заходят до или после прибытия из зеленого ада; не надейтесь увидеть отважного землепроходца первозданного края, чаще всего это типичный авантюрист с торчащим из кармана револьвером, кирпичным от солнца лицом, руками гориллы и решительными жестами. Он отправляется или только вернулся из заброшенного лесного уголка, где охотился за золотом или бриллиантами, либо вырубил делянку ценнейших деревьев, или ездил к индейцам скупать листья коки, из которых ловкие руки затем извлекут кокаин.

Основная масса населения города — это мелкий люд. На этом жгучем солнце в липкой атмосфере немыслимой влажности, измученный малярией, кишечными паразитами и постоянным голоданием, он едва таскает ноги, цепляясь за любую ручную работу, разгрузку, погрузку и прочие занятия; кто-то перетаскивает на голове ящики, продает на улицах апельсины и расчески. Каждый раз, выходя из отеля, я увертываюсь от трех-четырех такси, которые пулей вылетают из тени противоположного дома и несутся наперегонки ко мне.

Импортеры-экспортеры, зажиточные коммерсанты и чиновничество составляют не больше двух процентов населения. Между богатством и немыслимой бедностью нет ничего, даже намека на среднюю прослойку.

Поэтому Белен — это полдюжины небоскребов и торговых улиц, полквартала изысканных особняков и бесконечное множество прибитых к земле домиков, где ютятся существа с блестящими от недоедания глазами, а в колеблющейся тени пальм сидят старики с проваленными животами.

Бутылка пива, открытая здесь, проделала четыре тысячи километров из Рио-де-Жанейро и стоит в два раза дороже, чем там. Сахар… короче, Амазония считается чем-то вроде колонии промышленного бразильского Юга и США, монополизировавших 81 процент ее экспорта.

Что представляет из себя провинция, если столица края погрязла в такой нищете? Захожу наугад в скобяную лавку: здесь, в Белене, торгуют кандалами и стальными обручами, которые надевали прежде на щиколотку рабам, заподозренным в бегстве. Для чего они и кто ими пользуется? Ведь полиции все снаряжение поставляет правительство, кто же покупает их?..

А ведь под землей ждут своего часа неисчислимые богатства, американцам это прекрасно известно.

К северу от устья Амазонки, напротив Белена, чуть выше по реке-морю, в районе Амапа случайно было найдено во время второй мировой войны сказочное месторождение марганцевой руды. Самое богатое в мире.

Историю его рассказал Альваро да Кунья в своей замечательной книжке. Пересказывать ее, пожалуй, слишком долго. Стоит лишь упомянуть, что месторождение, провозглашенное вначале национальной собственностью, было отдано затем в концессию и теперь бразильский марганец почти полностью вывозится в США для компании «Бетлим стил» (не забудем, что против этой фирмы правительством Кеннеди было возбуждено дело о нарушении антитрестовского закона), владеющей одновременно, по странному совпадению, 49 процентами акций добывающего концерна.

Бразильские острословы расскажут вам на ухо, что бразильский закон, гласящий, что в смешанных предприятиях больший пай непременно должен принадлежать лицам бразильской национальности, легко обходят иностранцы, имеющие возможность купить нескольких подставных лиц. Правда это или нет, но по существу дела ничего не меняется: «Бетлим стил» получает как минимум 49 процентов прибылей от добычи, а государство, являющееся собственником земли, согласно статье 32 контракта от 6 июня 1950 года, получает лишь четыре.

Недовольство бразильцев американцами станет еще понятней, если учесть, что:

1. Марганец — минерал благородный, редкий и стратегический;

— благородный, поскольку без него нельзя изготовить качественной стали, а значит, кораблей, брони, пушек, пуль;

— редкий настолько, что США ввозят 95 процентов потребляемой руды, главным образом из Бразилии и Индии;

— стратегический, поскольку сталь является основой всякой развитой экономики;

2. Руда вывозится из Бразилии после обыкновенной промывки, а это значит, на месте не создано никакой промышленности.

3. Закон предусматривает накопление США в определенном месте резерва в объеме 28 миллионов тонн.

4. Продажа руды добывающим концерном, в котором «Бетлим стил» имеет 49 процентов акций той же компании, создает почву для всяких уклонений от налогов.

5. Месторождение Амапа[58] оценивается в 30 миллионов тонн (разведка все еще продолжается) и стоит минимум 1 миллиард 100 миллионов долларов, считая по 37 долларов за тонну [59].

Я решил подняться по Амазонке на 2 тысячи километров в глубь джунглей от Белена к Манаусу, заново повторив десятидневное плавание, совершенное здесь до меня Блезом Сандарсом. В Париже я мечтал об этом фантастическом путешествии в далекое детство нашего света.

В Бразилии же всю дорогу начиная с Рио-де-Жанейро меня отговаривали от этой эскапады. В Рио стращали отсутствием удобств, говорили об удушье корабельных кают, дурной пище и воде, кишащей амебами и паразитами, о клещах и москитах, но ни одна из обещанных казней не могла, конечно, охладить желания вкусить таинств этого края. Даже описание острии — мушки, откладывающей под кожей яички, из которых вылупляется затем червь, вызывающий невыносимую боль и нарывы, ни столь же коварной мушки дерни, или мотуки, чей укус вызывает сильнейшее кровотечение, не оттолкнули меня от первоначального намерения. И потом, мне же сделали прививки против желтой лихорадки и против тифа, пичкали хинином от малярии и энтеровиоформом от дизентерии… Если я не уберегусь от остального, это будет уже от лукавого.

В Белене, однако, все выглядело особенно убедительно. Здесь многие ездили этим путем до меня и, показывая па опушку близкого леса, уверяли, что все десять дней я буду видеть один и тот же монотонный спектакль проплывающих мимо деревьев. И я заколебался. Стоит ли тратить десять дней на водный путь только для того, чтобы проехать сквозь строй деревьев?

Дело решил случай: «Петробраз» предложил мне посетить несколько буровых партий на самолете и на катере, так что я смогу повидать и джунгли, и реку.

Я сел в самолет на Манаус.

То было дурманящее зрелище мира на шестой день сотворения. Внизу пролегла светло-коричневая, почти шоколадная Амазонка, разветвляясь на артерии, вены, капилляры и занимая пространство до самого горизонта, как будто с земли содрали кожу и обнажили кровеносную систему. Ничто-ничто не выдает присутствия человека. Гигантская карта, абстрактный рисунок, произведение маниака — все неподвижно, застывше, грандиозно и пусто, бессмысленно в своей дикости, бесчеловечно в своей неистовости, тревожаще в своей беспредельности. За какую вину обрушилась на землю эта кара водой и деревьями? Где душа этой древесной пустыни? Сыщется ли человеку место среди этого первобытного, жестокого и фантастического одиночества?

Закрадывается беспокойство от собственного бессилия.

Если бы бог низвергнул сюда из рая Адама и Еву, они бы исчезли, растворившись в Амазонии.

Однако в XVII веке среди этих первобытных декораций обитало 2 миллиона индейцев. Переселенцы из Полинезии, Австралии и из Сибири — через Берингов пролив, они знали железо, освоили гончарное мастерство, выделывали блюда, достойные Валлори, и пироги не хуже, чем в Сен-Тропезе; задолго до Пастера они прививали себе вакцину против укусов змей, слегка царапая тело отравленным наконечником; делали кресла в форме панциря черепахи; охотились из сарбаканов, сея на далеком расстоянии смерть наконечниками с кураре; плели циновки такой прочнейшей окраски, что цвета живы по сию пору даже на таком солнце; сажали маниоку, сладкий картофель, помидоры, красный перец и табак; сдабривали свой стол маслом бабассу, которое добавляют сейчас в маргарин; жевали кору хинного дерева, чтобы уберечься от малярии, и кору ивы от головной боли — из содержащегося в ней салицилата европейцы впоследствии стали делать аспирин; закапывали своих мертвецов в погребальных урнах; ходили в каучуковых сандалиях и обмазывали каучуком-сырцом свои пироги, делая их водонепроницаемыми; совершали три раза в день омовения из похвальных соображений чистоты и священной неприязни к запаху пота; согревались жирниками с маслом от холодов на высоких плато; употребляли корень мандреке против рака; но… но не знали огнестрельного оружия.

Педру Тейшейра с флотилией в 70 судов и 1200 человек начал истребление; до него по берегам жило густое население.

Главный лоцман экспедиции писал: «Индейцев здесь такое множество, что пущенная вверх стрела падает не наземь, а непременно на голову кому-нибудь».

Два столетия прошли под девизом «Уничтожайте индейцев».

Лишь в конце XIX века с приходом генерала Рондона натянутые отношения чуточку улучшились. Прокладывая через Амазонию телеграфную линию, оригинальный генерал отдал приказ «скорее дать убить себя, чем убивать самому». Плоды зрели медленно, но верно, хотя в период каучуковой авантюры вновь на какое-то время возобновилась охота на людей. Служба защиты индейского населения идет сегодня по стопам Рондона, стараясь мягким обращением и защищая от фазендейро завоевать доверие последних строптивцев с Мату Гроссу, Токантинса и верховьев Рио-Негро. Сейчас в Бразилии осталось лишь 200 тысяч индейцев.

Уничтожение их было первым историческим несчастьем Амазонии. Кто, кроме тех, кому удалось приспособиться и обжиться в зеленом аду, мог поделиться опытом с пришельцами? Обреченные на смерть и муки, на преследования и рабство, они замыкались в молчании в самых недоступных районах. Поэтому лишь сегодня вдруг обнаруживается прекрасное действие кураре для лечения полиомиелита.

Единственное, в чем ощущается индейское наследие,~-это возможность для миллионера из Рио похвастаться тем, что в жилах у него течет капля индейской крови… даже если и вранье, это считается верхом аристократического шика!

Умирая, индейцы похоронили расизм.

Прямо по курсу — Сантарен! Садимся. Жалкая горсточка крыш, затонувших в зеленом ковре, будто кучка спичечных коробков в поле люцерны, радует сердце. Мы проделали уже половину пути Белен — Манаус, и воздух здесь посуше, влажная Атлантика осталась в 800 километрах за спиной.

Однако и здесь чувствуются приливы, а океанские твари — акулы, рыба-пила, касатки — вольготно себя чувствуют в этих водах, сталкивающихся с морским приливом. Три-четыре гигантских волны по четыре-пять метров высотой на скорости 75 километров в час с ревом проносятся по поверхности Амазонки, вздымая на своей спине древесные стволы и сметая все на пути. За десять километров слышен этот грохот водяной ярости.

Дикий, тревожный пейзаж становится совсем нереальным. Голубой Тапажос сливается здесь с коричневой Амазонкой, и оба потока текут несколько километров рядом, не смешиваясь, — фантастика, на которую не решится ни один пейзажист.

Небо покрывается пепельно-серыми облаками, и самолет мечется между зеленой далью, рекой-морем, ставшей теперь шириной с Женевское озеро, и тучами в траурных одеяниях. Стюард советует пристегнуть пояса…

Разрыв в небе — и вновь солнце, и Амазонка уже почти розовая, сдавленная вдруг на двух километрах, так что с нашей высоты видно, до чего она неукротима здесь и опасна.

Наблюдаю за небом. Забавные облака — два гриба, сросшихся ножками, — движутся к нам, а мы к ним. Самолет кивает каждому носом, выпрямляется, взбрыкивает, срывается на несколько метров и идет дальше. Половина пассажиров зарылись лицами в бумажные пакетики, остальные стиснули зубы, выкатив глаза.

И вот внезапно торнадо. Струи дождя секут по иллюминаторам, и уже ничего не видать — ни сплетения деревьев, ни скопления воды. Все кругом фиолетовое, исполосованное молниями. Самолет перекатывается справа налево, вперед-назад, то повисает неподвижно, то рушится вниз, чтобы вновь начать карабкаться, стеная моторами. Обычно бесшумные двигатели начинают вопить. Глухие толчки сотрясают кабину. Открывшаяся от ударов дверца кабины пилотов бьет в спину радиста, вцепившегося в свой столик. Глухо стонет женщина. Бледные лица, истекающие нездоровым потом, наполненные животным страхом глаза. Я вспоминаю, что полгода назад самолет компании «Панэйр ду Бразил» упал в 25 километрах от Манауса и помощь смогла прибыть лишь через десять дней — ни одного человека в живых.

Порыв ветра неожиданно обрушивается дождем позади пилота, бьет об пол, вода течет ко мне, вторая волна, третья… Неужели конец?

Манаус, вот он наконец, Манаус, наша цель.

Под ногами плещется ворвавшаяся с ветром вода, дождь, настоящий парижский дождик, мелкий и настойчивый, бежит по иллюминаторам, но Манаус уже рядом, под нами, до него рукой подать, затерянный в девственном лесу Манаус со своим мраморным театром и мощеными улицами… в центре зеленого ада.