От Копакабаны до Амазонки

Глава V МИНАС: ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ В ЖЕЛЕЗНОЙ ГРУДИ

Военно-воздушный флот Бразилии имеет вкус к коммерческим делам и к великодушию. В связи с этим он соблазняет журналистов, студентов, служащих и иную не весьма денежную клиентуру пользоваться его средствами крылатого транспорта. Таким образом, с каждым рейсом военные самолеты вместе со стратегическими грузами… перевозят пассажиров. Чтобы поскорее расстаться с Рио, я тоже оказываюсь в военном самолете…

В нашей «Дакоте» металлические скамьи расположены по стенкам вдоль фюзеляжа. Середина же салона завалена автопокрышками. Большинство пассажиров — гражданские. Стюардессы не полагается, и какой-то военный, тоже, как и мы, пассажир, добровольно принимает на себя ее обязанности — пристегивает нам пояса безопасности. Едва самолет отрывается от земли, как другой военный, столь же молоденький солдат, как и первый, вытаскивает из своего кармана пакетик с конфетками и пускает его по кругу. Молодая блондинка, тоже из пассажиров, в свою очередь раздает иллюстрированные журналы. Казалось бы, все это пустяки, но это, собственно, и все, что необходимо для людей в полете.

Маленькие знаки доброты и великодушия преобразуют все человеческие отношения в нечто приятное. Свидетелем и участником этих душевных проявлений я буду в течение всех трех месяцев моего пребывания в Бразилии.

В 3 тысячах метрах от нас, внизу, под вибрирующим брюхом двухмоторного самолета, ползут бесконечные цени высоких и голых холмов. Они расположены в каком-то монотонном ритме, по форме почти однородны. У них — красноватые, спокойного рисунка вершины и темные основания.

Я лечу в направлении новой федеральной столицы страны — города Бразилии, к внутренним плато, словом, в интерланд. Но пока делаю остановку в Белу-Оризонти, на полпути между Рио и Бразилией.

Белу-Оризонти — сравнительно молодой город, ровесник нашего века, но уже сегодня насчитывающий 500 тысяч жителей, столица штата Минас-Жераис (в переводе это значит: штат главных рудников). Наряду с Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро это наиболее населенный и быстро развивающийся город современной Бразилии. Патриоты Белу-Оризонти считают его очень важным индустриальным центром, средоточием модерна в архитектуре.

И в самом деле, еще задолго до начала строительства города Бразилии здесь были реализованы самые смелые замыслы зодчих. В центре его чаши — букет небоскребов, окруженный порослью белых домов, уже начавших выбираться на склоны окрестных гор. Вот оригинальное строение Оскара Нимайера. Говорят, когда вы обходите это здание вокруг, то создается впечатление, что оно повертывается вместе с вами. Этот дом с окнами, которых не видят ни пешеход, ни солнце, задает тон… С аэропорта можно заказать номер в гостинице. Ну, прямо как в нашем Орли!..

Я имею два рекомендательных письма с адресами в Белу-Оризонти, но обоих лиц не оказывается на месте. Мои ближайшие планы падают, таким образом, как сказал бы Леонидас, в «пустоту мира». Один из этих «друзей моих друзей», атташе при кабинете губернатора, должен был ввести меня в официальную и официозную жизнь штата. Но связь оборвалась, не завязавшись…

Несмотря на изнурительную жару, я отправляюсь на разведку. Солнце стоит так высоко в небе, свободном от малейшего облачка, что моя тень умещается под моими ступнями…

Все дороги ведут в Рим… По улицам, тянущимся то вверх, то вниз, я дошел наконец до дворца губернатора. Колониальный стиль и неимоверная суета. Отвечают, что шеф протокола отсутствует. Когда будет? Может быть, сегодня, к концу присутствия, может быть, завтра… Хотите кафезиньо? Конечно! Приносят малюсенькую чашечку обжигающего кофе. Предъявляю бумаги, которыми снабдило меня министерство иностранных дел в Рио. Четыре секретарши канцелярии в унисон улыбаются, приглашают садиться. Они звонят по телефону, исчезают куда-то с моими бумагами, возвращаются с еще более широкими улыбками. Можете ли минутку подождать? Ко мне придвигают пачку вчерашних газет. Президент Гуларт открыл неделю проектами трех реформ: аграрной, банковской и налоговой. Металлисты сорока предприятий Сан-Паулу, всего 100 тысяч человек, начали забастовку. При столкновении бастующих с полицией арестовано 200 человек и тяжело ранено восемь. Рио в волнении: губернатор хочет заменить лотасаны автобусами с удвоенным числом мест и с постоянными остановками. В Белу-Оризонти 300 случаев дегидратации только за последние сутки; снабжение питьевой водой в сравнении с нормой сокращено в десять раз; эпидемия гриппа, занесенная пылью с иссушенных окрестностей, грозит широким распространением…

Еще чашечку кафезиньо? Соглашаюсь. Побивать жару огнем — метод столь же древний, как и эффективный. Может быть, я мог бы поговорить с секретарем по вопросам прессы? Меня отводят на диванчик тремя комнатами дальше. Жду, всунув голову в раструб вентилятора. Время от времени мужчина или женщина приоткрывает дверь, улыбается, исчезает. Жду. Пытка ожидания — пытка чисто бразильская. Неужели она еще хуже, чем пытка китайская? Та, с каплей воды? Минуты меня бьют в виски. А я жду уже час…

Возвращаюсь в первую комнату. Четыре секретарши мгновенно вновь включаются в дело. Снова звонят, снова исчезают и возвращаются. Вскоре машина доставляет меня в Бюро туризма. О, с какой элегантностью переправили меня к следующему окошку! Я даже ничего не заметил. Служащий туристического оффиса растерялся еще больше, чем я. Он просто завалил меня рекламными брошюрами, нахватав их случайно из разных пачек…

В шесть часов вечера я оказываюсь в муравейнике одной из центральных улиц. Молодые девушки прогуливаются по тротуарам на полукилометровом пространстве магистрали. Молодые люди стоят, опершись плечами о стены банков и лавок, и смотрят на девушек. Глотаю мороженое, которое кажется более вкусным, чем во Флоренции.

Затем сажусь в первый попавшийся автобус, еду до конечной станции и возвращаюсь к центру пешком. Шагаю то вверх, то вниз по узким улочкам. Они плохо замощены, темны. Наконец выхожу в асфальтированную часть города… Здесь, как и в улочках, — тишина, безлюдье. Иногда протащится повозка, запряженная осликом, порой промелькнет американский автомобиль. Последний распугивает маленьких чистильщиков обуви, неотступно преследующих меня целой стаей. Эти мальчишки, когда оказываются около базара, смело нападают на мешки с рисом или фасолью, стоящие прямо на тротуарах, порой почти на мостовой…

В восемь часов на город падает ночь. Центр ярко загорается резкими неоновыми огнями. Терраса второго этажа ресторана нависает над главной улицей. Движение замирает. Видны лишь отдельные группы прохожих. Легкая свежесть заполняет промежутки между перегретыми бетонными стенами зданий.

Есть не хочется. Выпиваю три большие кружки ароматного ананасового сока. Просматриваю кучу сегодняшних газет. Объявлены энергичные меры для ликвидации кризиса водоснабжения. Под руководством Ренато Пинто будут построены артезианские колодцы. Это какого Пинто? Сына, племянника, словом, какого-то родственника губернатора? В «О Глобо» Жоан Клеофас, экс-губернатор Ресифи, столицы Северо-Востока и бразильской нищеты, жестоко атакует Мигеля Араеса, недавно избранного на его место. Клеофас пишет об Араесе: «Это человек холодный, безжалостный, научно мыслящий и… главный эмиссар русского коммунизма в Бразилии».

В очень серьезной «Жорнал до Бразил» (по характеру это издание можно сравнить с парижской «Монд») Мигель Араес со своей стороны заявляет:

«Я верю в будущее Бразилии, в наши совместные усилия, в действия народа, которые сделают родину еще более сильной и счастливой, окончательно свободной от иностранной эксплуатации… Я надеюсь, что президент республики, действуя со всей ответственностью, обеспечит стране то полное спокойствие, в котором она нуждается, чтобы использовать свои богатства и покончить с нищетой народа».

Заметка в той же «Жорнал до Бразил»: девятнадцатилетний Антонио Себастиян из Насимьенто пять лет назад сбежал из голодающего Северо-Востока, чтобы найти работу в Рио. Но работы он не нашел. Будучи без денег и обеспокоенный письмами и долгами своего отца, бедственным положением своих восьми сестер и братьев, юноша явился в посольство США и заявил, что он готов продать свой левый глаз слепому американскому певцу Рэю Чарлзу…

В номере гостиницы так душно, что простыни быстро становятся мокрыми, и я устраиваюсь спать прямо на полу.

Утром принимаю вакцинацию против тифа: две черные пилюли натощак, а через два часа и опять натощак — две белые пилюли…

В десять часов вхожу в канцелярию дворца губернатора. Четырех секретарш уже нет — словно испарились. На их месте майор атлетического сложения, в полном параде. Приятный, внимательный, он пичкает меня кафезиньо. Но он ничего не может сделать для меня, кроме любезного предложения освежиться около вентилятора. Жду. Овладеваю наукой создавать пустоту в душе, незаинтересованность в самом себе, саморазжижение. В 12 часов сообщают, что меня приглашает пресс-атташе губернатора. Оказываюсь на том же диванчике, что и вчера. Но кабинет не пуст. За столом — молодой человек с высоким лбом и бледными руками. Звонит по телефону, обменивается двумя-тремя словами с чиновниками, что входят и уходят. Доктор Ньютон Мендес человек крайне занятой. Он роется в досье, я — в своих блокнотах. Так может пройти день, месяц, год. Он может взять и уйти, или я — удалиться, не сказав ни слова.

Однако я прогрессирую. Я испытываю даже нечто приятное от своего не столь уж приятного положения… Наконец, совсем непреднамеренно, наши взгляды скрещиваются. Он улыбается глазами и ртом, приветствует меня кивком головы. Я поднимаюсь, и мы обмениваемся рукопожатиями.

С этого момента все идет как по маслу. Через час программа моей работы на неделю готова. Я поеду в Ору Прету, Конгоньяс, на плотину Трес-Мариас. У меня адрес одного французского завода, директор которого предупрежден о моем визите. Автомобиль будет ждать у гостиницы завтра в шесть утра… Все ясно, точно, методично. И потом в течение всей моей поездки по штату Минас-Жераис, несколько превосходящему по территории Францию, нигде не будет ни минуты задержки. Лишь одна деталь остается в тумане: когда меня примет губернатор Магальяэс Пинто? О, нетерпение, нетерпение, на что ты жалуешься? Бразилия велика и терпение — добродетель, забытая на Западе. Эффективность и спешка — далеко не синонимы.

Местный журналист, случайно забежавший в канцелярию губернатора, забирает меня к себе домой. Я разделяю семейный стол, традиционную смесь из риса и черной фасоли. Мадам с трогательной прилежностью терзает свою память, стараясь блеснуть французским, почерпнутым некогда в лицее. Я у старых друзей, хотя час назад мы и не подозревали о существовании друг друга. Хозяин занимает четыре должности, как и всякий низкооплачиваемый чиновник в провинции. Доказательство ловкости! Но он осуждает систему, которая порождает значительное отставание и поспешные решения. Однако, замечает он, прогресс все-таки наблюдается, система эта исчезает и среди его друзей уже есть такие, что сносно живут при одной должности.

Хозяева приглашают меня посмотреть церковь «революционного стиля», построенную по проекту Оскара Нимайера и Кандидо Портинари. Церковные власти нашли это строение настолько скандальным, что храм многие годы оставался неосвященным. И в самом деле. Колокольня в виде цифры 1, более объемистая к своей вершине, чем у основания, стоит совершенно в отрыве от основного здания. Что касается самой церкви, то она напоминает три бежавших друг за другом и вдруг окаменевших волны. Кандиду Портинари принадлежат внутренние фрески в стиле периода расцвета его творчества: смесь буйства и мягкости, светло-коричневые и темно-розовые тона. Им же создана мозаика на внешней поверхности церкви: по лазурному фону — костлявые святые и пророческие голуби…

Объезжаем Белу-Оризонти по внешнему кольцу. Заводы выбрасывают грязный дым в спокойную голубизну небес. Столица штата Минас-Жераис окольцована промышленными кварталами, но они несколько отдалены, чтобы не пачкать белизну тропического города. На этих окраинах «крутится» мощная индустрия. Но как она «крутится»? Беседую с инженером господином Г. Он — француз, руководит здесь цементным заводом, построенным десять лет назад компанией «Лаффарж».

— Удовлетворены ли вы деловой активностью своего предприятия? — спрашиваю господина Г.

— Да, вполне. За последний год мы дали 250 тысяч тонн цемента.

— Сколько у вас занято людей?

— 300 бразильцев, из которых один инженер. Плюс два француза — один инженер и я.

— Ваши впечатления о бразильском персонале?

— Как работники они вполне удовлетворительны. Их можно оставить работать одних, надзор фактически не нужен. Стоит лишь им понять дело, как они начинают работать хорошо. Несмотря на то что все они неграмотны. Лично я предпочитаю их испанцам. И чтобы быть точным, добавлю: они неинициативны, но прилежны. При одном условии, однако: если в полдень их кормить в столовой при заводе. Иначе, разумеется, они будут небрежными.

— Но если им выдавать на руки стоимость обеда, — разве это не приведет к тому же результату?

— Безусловно, нет. Нищета здесь огромная. Недоедание всеобщее. Сколько у них кормится на одну зарплату? Пятеро, десятеро? Больше? Нет, работающего лучше кормить на месте работы.

— А инженер-бразилец? Как он?

— С тех пор как прошел стажировку во Франции, он справляется со своими обязанностями прекрасно.

— Заметна ли разница между инженером-французом и инженером-бразильцем?

— Да, разница есть. Нам трудно найти на месте инженера такой квалификации, какая нам необходима. Причина тому не их способности, а их образование, подготовка. Тут все только в самом начале, в том числе и школа, особенно высшая. Но после стажировки в Европе они становятся прекрасными специалистами. И они это понимают. Только из Белу-Оризонти 30 молодых инженеров находятся сейчас на практике за границей.

— И… Могу ли я задать вам совсем уж нескромный вопрос?

— Попытайтесь!

— Каков у вас уровень годовой прибыли?

Произнося эти слова, со всей очевидностью чувствую, что это как раз тот вопрос, который лучше бы не задавать. Господин Г. мнется, видимо подыскивая ход. И показывает себя хорошим игроком:

— Во Франции средняя годовая прибыль на подобном предприятии составляет 8—10 процентов. Здесь она 12–15 процентов. Разница, как видите, невелика. Но надо заметить, что нынешняя скромность здешних прибылей связана с транспортными трудностями — нет дорог. В перспективе, когда шоссе заасфальтируют, мы сможем получать такую же прибыль, как в Сан-Паулу, то есть удвоенную.

— Если я точно понял, 25–30 процентов? Но это же неслыханно!

— О, что вы, это вполне нормально. Другой вопрос, что тут есть ограничения для вывоза прибылей.

— Для их вывоза во Францию?

— Да, и во Францию. Недавно изданный закон обязывает регистрировать иностранные капиталы при их ввозе в Бразилию[21]. Другой закон лимитирует годовой вывоз прибылей лишь десятью процентами от капитала.

— А что же делать с разницей?

— Можно расширять инвестиции на месте, строить новые заводы. Или… транжирить деньги на пляжах Копакабаны.

— Благо ли это для Бразилии?

— Я инженер, не экономист. Если бразильское правительство принимает такое решение и если парламент утверждает его, то для Бразилии, без сомнения… Впрочем, пойдемте-ка лучше покушаем!

В ресторане за соседним столом — просто чудо! — вижу еще двух французов. Они совершили большую поездку по внутренним районам штата Минас-Жераис. Раздавлены усталостью и полны негодования против фазендейро — читайте: крупных земельных собственников, латифундистов. Записываю, не изменяя ни слова, разговор двух моих соотечественников:

«— Они, эти фазендейро, владеют массивами земли в 4, 5, 10 тысяч гектаров!..

— Они ее не обрабатывают. На этих просторах не выращивается ни одного колоса…

— Они запускают туда стада коров. От 300 голов до 15 тысяч…

— Они не платят ни су налогов. В Аркосе, с его 25 тысячами жителей, всего три жалкие декларации о доходах…

— Вот почему в Белу-Оризонти рис, фасоль, помидоры, салат привозят из Сан-Йаулу и с Юга, за тысячи километров…

— Они платят вакейро-батракам, которые пасут и доят коров, всего лишь 7 тысяч крузейро в месяц, или 45 франков…

— К счастью, солнце ничего не стоит. Вакейро имеет лишь кусочек панталон и обрывок рубашки…

— Все их вакейро голодают…

— Все их вакейро больны…

— Все их вакейро умирают молодыми…

— Это полное средневековье, феодализм…»

Я отметил также в своем блокноте: «Сколько же имеется Бразилии?»

Назавтра с зарей наш отъезд. Вместе со мной в поездку по штату направляются инженер от бразильского агентства компании «Электриситэ де Франс» и бразильский инженер от СЭМИГ (управление по электрификации штата Минас-Жераис). Это, так сказать, мои телохранители. Шоссе идет то прямиком через могучие и широкие холмы, то по просторным долинам. Свежий ветерок раннего утра скользит по вискам. Мы едем на встречу с историей.

Ору-Прету сегодня — не более как город-музей с 10 тысячами жителей. Провинциальный поселок с обожженными солнцем стенами. Дома расположены террасами на трех скатах холмов. Извилистые и каменистые улочки, словно козьи тропы. Красная черепица крыш проглядывает сквозь зелень пальм. В свое время, в течение целого столетия, Ору-Прету являлся мировой столицей золота. Это был второй приступ бразильской лихорадки.

А первым ее приступом был сахарный тростник. Он заполонил побережье от Баии до Ресифи, оттер Венецию с торговых путей, породил массовую работорговлю неграми и колоссальные богатства сахарных королей, кушавших на золотой посуде и заказывавших себе парадные фраки из одних тканей с Людовиком XIV. Бразилия, колония Португалии, наводняла всю Европу сахаром через Лиссабон. Это была его монополия.

Но этот первый приступ бразильской лихорадки был ослаблен конкуренцией, организованной Голландией и Англией, а потом и Францией: Бордо в 1788 году рафинировал пятую часть сахара, потреблявшегося в Европе. Цены на бразильский сахар, как и благоденствие королей тростника, дрогнули. Начался маразм бразильского Северо-Востока, продолжающийся и поныне.

Но на юге страны в другом очаге португальской колонизации назревал второй приступ бразильской лихорадки. Для охоты на индейцев и в поисках драгоценных камней горстки авантюристов поднимались и спускались по рекам, и паулисты (жители Сан-Паулу) уже открывали пути в интерланд. В Ору-Прету одна из этих банд случайно — как это обычно получалось со всеми великими открытиями — набрела на золотую жилу. Шел 1700-й год. XVIII век и открылся этой фанфарной увертюрой.

К золотоносному району хлынули люди. Это была настоящая лавина. Бразилия, в которую за столетие, с 1600 по 1700 год, прибыло всего лишь 300 тысяч эмигрантов, увидела вдруг более 3 миллионов европейских волонтеров-авантюристов. Тяга к бразильскому золоту стала настолько сильной, что лиссабонское правительство запретило своим подданным выезжать в собственную колонию: маленькой Португалии грозило обезлюдение.

Штат Минас-Жераис поставлял тогда половину мировой добычи золота. За столетие здесь было добыто 1 миллион 500 тысяч килограммов желтого металла…

Одна находка потянула за собой другую. В 1724 году один священник признал в нескольких блестящих камешках, в которые золотоискатели имели обычай играть, алмазы. Вскоре бразильские драгоценные камни и алмазы наводнили Европу, вызвав резкое падение акций на бирже в Амстердаме.

Золото!.. Как оно заселило американский Запад, Лабрадор, Австралию и крайний север Сибири, так оно породило интенсивную жизнь и на пустынных просторах внутренней Бразилии. Штат Минас вырос исключительно на этих лихорадочных поисках быстрого обогащения.

Ору-Прету, в котором сегодня можно увидеть лишь осла с корзинами, да и то редко, насчитывал в те времена 100 тысяч жителей. Лихорадочные руки просеивали донные пески целых рек, ударами примитивного кайла разрубали целые горы при малейшем подозрении, что там что-то можно найти… Смесь из представителей всего человечества кишела как муравейник по склонам холмов, по берегам водных потоков. Это были люди, охваченные жаждой обогащения, взаимной ненавистью и… голодом.

Голод неотступно сопровождал эту людскую лавину. Ведь сюда прибывали не жить, а наживаться. И здесь, как веком позже в Лабрадоре, стакан соли стоил стакан золота. Золото обогащало лишь спекулянтов — подобно тому, как в армиях обогащаются лишь интенданты.

Упадок золотодобычи повлек за собой упадок и всей экономики района. В 1815 году только три процента населения занималось здесь промывкой песка и перевалкой холмов. Те, кто снабжали золотой район продуктами, и спекулянты золотом прошли на Юг, к зарождавшемуся кофе, третьему приступу бразильской лихорадки, первые симптомы которого тогда едва обозначились. Пришельцы из «золотого края» составили авангард кофейной экспансии. Основная же часть искателей золота осталась в прежнем районе. Они разбрелись по складкам долин, по изгибам рек, оседали под сенью нескольких банановых деревьев и… составили несколько миллионов осужденных на нищету.

И все-таки приток людей, вызванный золотой лихорадкой, в перспективе был благотворным для становления Бразилии.

Авантюристы-паулисты, так называемые бандейранты[22], влекомые вперед, подобно казакам Ермака в Сибири, приманкой открытия, которое потом обеспечило бы на всю жизнь, дошли до границ недосягаемого. Вступив в 1708 году в настоящую гражданскую войну с новыми эмигрантами из Европы, прибывшими на золотоносные территории, бандейранты были разбиты. Тогда они бросились в другие места необъятной империи. Эти шайки, состоявшие из белых колонов и индейцев различных племен, нередко образовывали «кочующие деревни». В них были женщины, дети, даже священники, а также телята, коровы, свиньи, наседки с цыплятами. И они кочевали. Переносили голод и жажду, болезни и галлюцинации, схватки с индейцами, чтобы в конце концов безвестно погибнуть. И они погибали массами и действительно безвестно, будто поглощаемые бездной. Даже крестов не ставилось там, где они умирали.

Но оставшиеся в живых продолжали поиски. Они поднимались все выше и выше, вверх по реке Сан-Франсиску — большой водной магистрали. Начавшись в штате Минас-Жераис, она пересекает интерланд и впадает в Атлантику между Баией и Ресифи. Сан-Франсиску связывает, таким образом, Северо-Восток как центр производства сахара с Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Бандейранты прошли место, где теперь заложен город Бразилия, и связали земли Гойяса и Мату-Гроссу, которые и поныне мало освоены, с южным побережьем. Они пробились вплоть до Амазонки, за 4 тысячи километров от своей исходной базы, используя реки Мадейра, Тапажос, Токантинс и Амазонку. На юге они бродили по землям Параны и Парагвая. Эти шайки злых демонов так хорошо выполнили задачу по определению пределов страны, что и ее современные границы в основе остаются такими же, как их зафиксировал, по следам бандейрантов, Мадридский договор 1750 года.

Фернан Диас Пазе Леме, имя которого носит один из кварталов Рио, персонифицирует, может быть, лучше, чем кто-либо другой, эту чудо-эпопею Нового Света. Он углубился в сертаны, безводный край, во главе бандейры, снаряженной на его личные средства. Он искал драгоценные камни. Время от времени он задерживался на месте, сажал кукурузу и фасоль, отмечая, таким образом, свой путь «ресурсами пищи на корню». В районе истоков Сан-Франсиску и Рио-Досе на пустынных землях Леме обосновал свой штаб. Оттуда в течение долгих четырех лет он осуществлял вылазки по различным направлениям. Ни золота, ни изумрудов — ничего!

Бандейра страдала от голода и жажды. Люди подняли мятеж, часть их разбежалась. Тогда Паэс Леме попросил свою жену, жившую в Сан-Паулу, направить ему продовольствие, чтобы он мог продолжать поиски. Опа распродала все имущество, включая семейные драгоценности, и бросилась в авантюру сама. Она пробиралась через девственные леса, остающиеся, по существу, таковыми и поныне (я это подчеркиваю), чтобы достичь болота Вупа Басси и Лагуа Энкантада — «Очарованного озера». Согласно индейской легенде, это озеро якобы хранило в себе горы изумрудов…

Болезни, изнуряющая тоска, москиты и жажда довели людей бандейры до новой вспышки гнева. Паэс Леме жестоко подавил бунт. Он повесил даже одного из своих побочных сыновей, прижитых им с индианкой (в бандейрах подобные связи процветали), который был замешан в заговоре.

Экспедиция возвратилась в Сан-Паулу с грузом драгоценных камней. Сам Паэс Леме, окончательно изможденный, умер на обратном пути.

Так штат Минас-Жераис получил свое мировое реноме края, богатого драгоценными камнями.

Эту славу он сохраняет по сию пору. В стране, где контрабанда является национальным институтом, достаточно, например, в Белу-Оризонти подняться на второй этаж безымянного дома, как маленький человечек, тоже безымянный, но с выразительным взглядом инквизитора, откроет перед вами ничем не приметные коробки из-под обуви и… перед вашими расширившимися от неожиданности глазами заискрятся сваленные в россыпь пригоршни изумрудов, аметистов, топазов… Вам остается лишь забота выбора и оплаты. И возьмут здесь лишь половину того, что взяли бы в соседней ювелирной лавке, и лишь четверть того, что это стоит в Париже…

Золото вызвало заселение части Бразилии и определило ее границы. Но ни один пахарь не появился на землях, захваченных авантюристами, ни один фермер не закрепил оккупацию территории. В присоединенных лишь формально огромных районах было по-прежнему безлюдно. Маленькие рассеянные группки населения закрепились лишь кое-где в штате Минас. А на других новых землях, вплоть до Амазонского севера, изолированные лесные деревеньки вновь утонули в первозданной тишине.

В конце XVII века Бразилия, переходя к кофе, оставалась на своей прежней линии развития: она эксплуатировала природные ресурсы девственной территории на потребу европейской торговли.

Бразилия была открыта, но не освоена. Таковой она остается и по сей день.

Вкупе с английскими негоциантами португальский двор имел максимум прибыли. Лиссабон учредил налог. Квинто, пятая часть добываемого золота и драгоценных камней, полагалось ему словно по божественному праву. Но золото, как и драгоценные камни, легко поддается эскамотажу[23] (не в этом ли корни бразильского вкуса к контрабанде?). Поэтому Португалия установила фиксированный минимум подати: 1500 килограммов золота в год. Когда квинто не достигало этого «прожиточного» минимума лиссабонского двора, следовали обыски, аресты, терpop. В порядке репрессивных мер большими налогами в Бразилии облагались прежде всего местная торговля и дорожный транзит. Когда же и это казалось для португальских колонизаторов недостаточным, фиску подвергались все жители колонии, вплоть до нищих. В действие вступала армия: обыскивался каждый дом от подвала до чердака в любой час дня и ночи, тюрьмы не вмещали арестованных. «Это могло длиться многие месяцы. И в течение всей кампании каждый бразилец постоянно рисковал потерять имущество и свободу, если не саму жизнь», — пишет в своей книге «Экономическая история Бразилии» Кайо Прадо Жуниор.

Бразильцы боролись против этого произвола. Антипортугальские заговоры следовали один за другим, но все они жестоко подавлялись. Лиссабонский двор и его слуги в Бразилии противопоставляли освободительным попыткам колонии еще более суровый режим управления и контроля. Дело дошло до того, что в Бразилии была запрещена всякая обработка золота, и все без исключения торговые связи с внешним миром она должна была вести только через Португалию. Гнет метрополии становился невыносимым.

В Бразилии между тем нелегально издают Вольтера и энциклопедистов[24], сюда доходит свежий ветер кануна 1789 года. В Минасе врач, поэт, военные, священники во главе с прапорщиком Жоакином да Силва Шавьером, слывшим немного дантистом и потому ласково прозванным в народе Тирадентисом (Зубодером), стали готовить восстание с целью установления республики.

Революционеров выдал предатель. Движение было разгромлено. Тирадентис принял на себя ответственность за действия всех участников заговора. Он был повешен 21 апреля 1792 года на площади в Рио-де-Жанейро в И часов утра…

Движение за независимость Бразилии, начавшееся в эпоху золотой лихорадки, с тех пор не прекращалось…

Ору-Прету дремлет в своих воспоминаниях. В его лучшем ресторане — столы без скатертей и ничего из напитков, помимо теплого пива. Только церкви в стиле барокко да горная школа, некогда выпускавшая хороших инженеров, напоминают о блестящем прошлом. С начала нашего века счастье перешло к Белу-Оризонти. Но Ору-Прету хранит в своем музее голову Христа. Она кричит в своей неподвижности, и это вынуждает меня сделать непредвиденный крюк.

Антонио Франсиско Лисбоа родился от португальца, известного архитектора, и черной матери, неизвестной негритянки. Незаконнорожденный и мулат, он тоже стал архитектором. И ваятелем. Проказа изгрызла его, кисти его рук отвалились палец за пальцем. Тогда он прикрепил к култышкам резец и продолжал творить в камне. Пойдя в историю искусства под прозвищем Алейжадиньо («Маленький человек в струпьях»), он разбросал по золотоносным землям Минаса в их примитивном декоре алтари и толстощеких ангелов, фронтоны и медальоны, атлантов и святых Иоаннов, изваянных его изуродованными проказой руками. Это исключительно счастливый случай, что в хаосе борьбы вокруг золота, в окружении ее ожесточенных участников этот большой мулат, незаконнорожденный сын отца-европейца и матери-африканки, создал могучее и тонкое искусство.

В Конгоньясе его 12 пророков стоят под открытым небом, лицом к долине, вдоль земляной насыпи, ведущей к храму. Вот Илья, вот Иеремия и Даниил, Иезекииль и Исайя… Кажется, что они беседуют между собой. Их руки изрезаны морщинами, отяжелены усталостью и полны выразительности. Лица оживленные или суровые, отсутствующие или задумчивые, но всегда человечные и близкие. Изваянные из камня, озаренные заходящим солнцем, статуи на ощупь кажутся мягкими и теплыми, будто они из живой плоти. Поодаль, среди вьющейся декоративной зелени, — другие скульптуры. Они из дерева, в человеческий рост, окрашены. Из полусумрака возникает образ Христа с умоляющими устами, грубые лица солдат, руки апостолов, ритмирующих симфонию тайной вечери…

Бразильский Микельанджело, метис и прокаженный, умер ослепшим 76 лет от роду. Умер вместе с концом золотой лихорадки в штате Минас Жераис, в первые годы XIX столетия. Вскоре Наполеон вынудил короля Португалии бежать в Бразилию.

Назавтра мы встретились с железными горами. Маленький и чрезвычайно подвижной бразильский инженер, указав рукой в сторону сереющих холмов, воскликнул: «Вот оно, железо!» Здесь земля на площади 7 тысяч квадратных километров полна металлом. Это компактный, увесистый ломоть: 25 миллиардов тонн, седьмая часть мировых запасов железа! Содержание чистого металла в рудах 60–65 процентов. Все это дало повод французскому геологу, основателю горной школы в Ору Прету, господину Анри Горсейксу выразиться о штате Минас афоризмом, действительным до сих пор: «Это золотое сердце в железной груди».

И в самом деле, не равноценно ли сегодня железо золоту прошлых времен?

— 25 лет назад, — доверительно сообщил мне словоохотливый инженер, — при покупке в этих местах земли старались найти участок «без железа». В объявлениях о продаже земель обязательно писали: «Участок чист от железа». Ибо никто не хотел завести дачу на частице этого пирога, начиненного железом. Поэтому участки с железом были в четыре раза дешевле участков без железа. Я лично никогда не располагал лишними деньгами и, естественно, купил участок с железом. И что же? На нем ничего не растет! Ни цветка, ни дерева, и я не могу здесь даже вбить колышки ограды. Это ужасно! Но сегодня — уже совсем другое дело. Впрочем, слишком вмешиваются американцы. Это прямо-таки дьявольская история!

И действительно, это дьявольская история. Я просто теряюсь в ней. Половина производства железа и проката Бразилии и 80—100 процентов выпуска стали — в руках иностранцев. Со своей стороны компании «Болта Редонда»[25], «Юзиминас» и «Компания долины Рио-Досе» (все это смешанные общества, в которых большая часть акций принадлежит бразильскому правительству или штату Минас-Жераис) попытались покрепче встать на ноги, с тем чтобы Бразилия контролировала основную часть своей черной металлургии. Но тут вмешался Джордж Хемпфри, экс-статс-секретарь по финансовым вопросам в правительстве Эйзенхауэра и президент кливлендской «Ханна корпорейшн». Говорят, что эта корпорация — чудовище: миллиарды долларов, гигантские предприятия. Она, как говорят, купила на лондонской бирже целый город и 150 квадратных километров железорудного массива в Минасе, а также старую концессию на добычу там золота. В действительности эта концессия относится теперь к участку, где залегает 4 миллиарда тонн железа.

Затем мистер Хемпфри командировал на место, в штат Минас-Жераис, одного из своих заместителей — мистера Джона Макартура. Ему якобы удалось через высших бразильских чиновников и с помощью средств, о которых публично не болтают, обменять старую, «золотую» концессию на новую, «железную», дающую ее владельцам право на эксплуатацию железорудных месторождений Минаса.

В Бразилии развернулось широкое движение протеста. Оно сплотило в едином мощном потоке студентов-националистов, профсоюзы, экс-президента Куадроса, депутатов от штата Минас-Жераис. Была создана парламентская комиссия по расследованию обстоятельств сделки. В итоге дело якобы должно было быть передано в Федеральный суд Бразилии…

Но, право, я безнадежно теряюсь в этой «железной» путанице. К счастью, инженер, бесконечно радуясь тому, что он имеет возможность попрактиковаться во французском, меняет тему. Он сообщает мне, что приготовить ликер, достойный богов, — дело крайне простое: надо проколоть скорлупу свежего кокосового ореха, вылить из него молоко и потом наполнить орех водкой из сахарного тростника; после необходимо закупорить отверстие в скорлупе и зарыть орех в землю на месяц.

— Ликер получится ошеломляющий, — с энтузиазмом заключил инженер.

Осмелев от этой доверительности, я отваживаюсь на вопрос, который буквально обжигает мне губы:

— Вооружены ли вы, господин инженер?

— Вы хотите спросить, имею ли я при себе револьвер? — спокойно ответил он на вопрос вопросом. В его тоне не было ни удивления, ни обиды. — Нет, я никогда не ношу при себе оружия. Никогда. Знаете, никогда не надо оказываться в положении, дающем вам возможность хвататься за оружие. Ибо если вы уже выхватили из кармана револьвер, то стрелять в воздух нет смысла, надо убивать. А это — пан или пропал. Поэтому я и предпочитаю оставаться без оружия.

Выслушав это откровение, я вновь поставил перед собой уже старый для меня вопрос: «Зачем и для чего я вожу с собой «Смит и Вессон»?» Впрочем, он так и не покинул своего угла в чемодане…

Мы пересекаем деревню. Солнце уже село, но жара еще не спала. Тени легкие. Пальмы смягчают перегретый воздух. Девушки водят хоровод на площади в центре поселка. Они шепчутся и смеются. Парни, стоя или сидя вдоль стен, смотрят на девушек, время от времени посылая им словечко. То отвечают лишь смехом, не прерывая танца. Девушки показывают себя, молодые люди с восхищением смотрят на них. Это обычай всей Бразилии. И если во всей Бразилии, в том числе и в этой отдаленной деревеньке, подобные смотрины занимают лишь этот неопределенный час «между собакой и волком» (то есть между днем и ночью), то на пляжах Копакабаны они длятся весь день…

Возвращаемся в Белу-Оризонти. Я приглашен провести вечер с моими новыми друзьями в одном из здешних клубов. Сказали, что это лучший клуб города, «для элиты»: плавательный бассейн, танцзал, бары, салоны для игр… Но я отказываюсь. Мучает застаревший ишиас, да и пресса за несколько дней ждет меня. Газеты заполнены информациями о миссии министра финансов Бразилии господина Сантьяго Дантаса, отправившегося в Вашингтон испрашивать заем. «О Глобо» выносит в заголовок на второй полосе фразу из заявления государственного департамента США: «Коммунисты просочились даже в правительство президента Гуларта». Со своей стороны «Жорнал до Бразил» воспроизводит заявление Дантаса государственному секретарю Дину Раску: «Бразилия менее озабочена подрывной деятельностью коммунистов, чем своей экономической отсталостью. Именно эта отсталость представляет истинную угрозу Латинской Америке». В отношении займа тон в общем оптимистический. Считают, что заявление госдепартамента направлено к тому, чтобы по случаю займа заручиться более твердой позицией Бразилии в отношении Кубы. Депутат Амандо Фалкан (центр)[26], который был ранее министром юстиции, в своей публичной лекции высказался против аграрной реформы. «О эстадо до Сан-Паулу» излагает его выступление па трех колонках. Господин Фалкан утверждает, что коммунисты ведут свою подрывную деятельность в правительственных сферах, отражением чего и явился проект аграрной реформы. «Процесс русского вмешательства в наши дела все более развивается», — заключает он.

Другие темы газет: СМА — сельскохозяйственное общество — выступает против хищнического уничтожения промышленными компаниями национальных лесных богатств. СЭМИГ — государственный трест по электрификации, где, кстати, работает и сопровождающий меня инженер, за последние десять лет увеличил производство электроэнергии в 30 раз. «Это один из самых высоких в мире индексов роста производства тока», — констатирует «Жорнал до Бразил».

На этом я засыпаю…

Что может быть более приятным, чем плыть в чистом небе на четырехместном самолетике? Земля всего в 300 метрах, почти под рукой, плексиглас кабины открывает горизонт на 180 градусов. К тому же самолет может склонить крыло, свернуть с курса, сделать полный круг, чтобы вы смогли как следует разглядеть нужную точку внизу. Да, леса уничтожаются, и местами в них клубится дым.

Наклон крыла — и мы все рассмотрим. Вот. Трое рабочих на прогалине выжигают древесный уголь. Затем через 10–14 дней грузовики отвезут этот уголь с его тощими калориями в литейные Белу-Оризонти. Бразилия, которая «имеет все», страдает от нехватки угля.

Пролетаем над медленными водами Сан-Франсиску, и солнце четко очерчивает силуэт нашего самолета на мутной речной поверхности. Плывут деревья — то утонувшие наполовину ствола, то оставив над водой только кроны. Потом река расширяется до размеров большого озера. Это резервуар перед плотиной Трес-Мариас, которая компактной скобой перехватывает реку. Сзади, впереди, кругом — пустыня.

10 тысяч человек были собраны здесь на период строительства и потом снова рассеялись. Так называемые «насесты для попугаев» (грузовики с перекладинами над кузовом) доставляли сюда массы нордестинос — людей с Северо-Востока. Теперь здесь осталась лишь одна из крупнейших земляных плотин мира. Это второй замок на Сан-Франсиску. Первый — плотина Паулу Афонсу, построенная ранее и еще более высокая, — находится ниже по течению, где-то перед устьем реки.

Гидростроительство на Сан-Франсиску было призвано преобразовать ее долину, на две трети пролегающую по полигону засухи, в цветущий оазис. Одновременно думали хотя бы на время задержать на этом речном пути, связывающем север и юг, бесчисленных нордестинос, этих вечно голодающих безработных, валивших лавиной, словно в открытую могилу, к Рио и Сан-Паулу в поисках работы.

Инженеры, оставшиеся для постоянной работы на гидроузле, рассказывают, что очень тяжелым временем были дни завершения строительства. 10 тысяч человек понимали, что вот-вот они вновь останутся без работы. На грузовиках мелькали призывы: «Час длинных ножей близок!» Потом начались массовые увольнения. Так как у людей не было денег на дорогу, СЭМИГ отвозил их бесплатно до ближайших городов. Для работы по эксплуатации гидроузла было оставлено всего 500 человек, включая инженеров.

Куда же делась основная масса строителей Трес-Мариас? Эти современные кочевники сгрудились на окраинах Белу-Оризонти, на холмах Рио-де-Жанейро, в пригородах Сан-Паулу. Некоторые добрались даже до новой столицы страны — города Бразилия и его строек, уже заполненных массами других нордестинос. Некоторые из оказавшихся безработными создателей Трес-Мариас отправились пешком, иногда пользуясь то тем, то другим гостеприимным грузовиком, на Риу-Гранди в Фурнас, где также возводилась в то время крупная плотина.

Нет ли в окрестностях деревни? Сельского уголка, где можно отдохнуть душой? Нескольких крестьян? Например, вон там, по другую сторону шоссе Рио-Бразилия?

Сказано — сделано. Бойкий инженер приглашает меня в грузовичок, и мы пускаемся в дорогу. При выезде из поселка гидроузла путь нам пересекает джип, до отказа нагруженный рослыми молодыми блондинами. Американцы. Из «Корпуса мира». Чем они занимаются здесь, в полупустыне?

— Они тут просто бездельничают, — категорически заявил мой спутник. Я оставляю его вывод без комментариев.

Деревня, куда мы едем, называется Андрекисе. Это в 20 километрах от гидроцентрали. На широкой дороге из красной земли наш грузовичок поднимает тучи пыли. Стоп! Стадо из 500 быков и коров преграждает нам путь. Два вакейро, по-видимому отец и сын, оба бородатые и с отсутствующим взглядом, следуют на своих разбитых лошадях за флегматичным стадом. Они уже десять дней в пути, ночуют прямо на земле, завернувшись в бараньи шкуры. И им предстоит еще десять дней хода, пока они не сдадут исхудавший скот на бойни в Белу-Оризонти. Но они привычны ко всему этому. Их зарплата — 9 тысяч крузейро в месяц (70 франков). После маленькой задержки с нами вакейро вновь пускаются в путь. Мы — тоже.

Десятью минутами позже крутой поворот открыл перед нами новое грустное зрелище: вдоль шоссе колонной, растянувшейся группками на целый километр, бредут люди. Угрюмые мужчины, согбенные женщины. Нордестинос! Да, это они… Грузовик с решетчатым кузовом — знаменитый «насест для попугаев» — лежит на боку несколько дальше: он перевернулся при крутом вираже. Таких «насестов», переполненных мужчинами и женщинами, проходит по этой дороге до 20 в день. Люди едут в грузовике стоя. Проезжая через сырые леса, они простуживаются, болеют. Но голод и медленная смерть гонят их с пустынного Северо-Востока в сторону индустриального Юга, где, как они думают, можно найти хоть какой-нибудь заработок. Но эти надежды чаще всего иллюзорны…

Иногда водитель «насеста» засыпает за рулем или становится лихачом в результате чрезмерных возлияний кашаса — тростниковой водки. Тогда грузовик летит под откос, несколько пассажиров гибнет, а другие… продолжают путь пешком…

Но вот и Андрекисе. Сколько тут жителей? Что-то около 700. Сотня лачуг, половина из которых — землянки, крытые какой-то грубой соломой. Другие жилища чуть лучше, их наружные стены выкрашены известью или бледной охрой. Я стараюсь быстро обежать две улочки, разные по длине и расположенные под прямым углом. Ибо знаю по опыту — все люди здесь попрячутся, если узнают, что в деревне посторонний. Неожиданность для журналиста — первое условие открытия. И в самом деле, вот изможденная старушонка, даже не бросив взгляда, куда-то уже поспешно исчезла, едва почуяв меня. А женщина со своим выводком не успела сделать то же самое. Перед своей землянкой, где окна и вход представляют собой просто амбразуры, без рам и двери, она вела затянувшийся разговор с соседкой. Женщина укрывалась от убийственного солнца под большим красным зонтиком. Она держала на руках голого ребенка с большим животом. Около нее стояли, вцепившись в бесформенную юбку матери, еще трое ребят в возрасте от четырех до восьми лет, тоже голые. Когда наши взгляды встретились, шок был обоюдным. Не двигаясь, мы молча рассматривали друг друга. Потом она моментально сбила в кучу своих ребят и неистово стала толкать их впереди себя к входу в хижину. Оттуда показался еще один карапуз, двух лет от силы, гордый от сознания, что он уже стоит на ногах. Этот тоже был голый, и солнце прямо кидало на него свои пронзающие лучи. Мать и дети исчезают в хижине, и все затихает, жилье кажется необитаемым…

На углу двух улиц несколько мужчин сидят около стены, низко надвинув на нос большие соломенные шляпы. При моем приближении они замолкают. Тщетны мои попытки встретиться взглядом с кем-либо из них, чтобы заговорить. Едва отошел я на несколько шагов, как они исчезли. Да, я оказываюсь в пустоте. Андрекисе прячется в свою раковину. Дальше иду уже тихим шагом, нет смысла окончательно портить им воскресенье.

Но почти у самого выхода из деревни мы встречаем человека, идущего со своим ослом. Небольшого роста, но хорошо сложенный. Умное лицо под широкополой шляпой, живые глаза. Светло-синие штаны изрядно застираны, но без единого пятна. Почти новая полотняная рубашка и даже кожаные сандалии на ногах. Вероятно, нотабль, уважаемое в деревне лицо. Отвечает на нашу улыбку. Это нас окрыляет. Завязываем разговор. Он приглашает нас к себе на кофезиньо.

Его хатенка не имеет ни окон, ни дверей, а лишь занавески в проемах. Глинобитные стены покрашены известью. Стульев под соломенной крышей не полагается. Жена хозяина все время остается стоя, трое босых детей выстраиваются вдоль стены, заложив ладошки за спину, хозяин и его мать усаживаются на лавку. Единственная табуретка, по всей видимости сделанная самим хозяином, предлагается инженеру. Кроме обеденного стола, этажерки и кровати, никакой мебели в доме нет, и я усаживаюсь на кровать.

Чистота в домике самая скрупулезная. На земляном, прекрасно утрамбованном полу — ни соломинки, ни колечка стружки. Хозяин снял шляпу. Высокий лоб, островатый тонкий нос, впалые щеки, блистающие белизной и хорошо поставленные зубы. Он красив и чем-то напоминает плохо выбритого святого Жана-Батиста.

Андрекисе существует со времен бандейрантов, с тех дней, когда в эти места валила людская лавина за золотом. Хозяин родился в этой деревне. Его отец куда-то исчез, когда мальчику исполнилось два года. Эта деревня в известной мере передовая: есть школа с двумя учителями. Он, хозяин, работает у фазендейро. Да, он обрабатывает четыре гектара из 4 тысяч, имеющихся у владельца. Нет, обрабатывать больший участок он не в силах: нет никаких орудий помимо его собственных рук, мотыги и осла. Да, он сеет рис, фасоль и кукурузу. Сеет, выращивает, убирает. Две трети урожая остается ему, треть идет латифундисту. Нет, в этом году ему ничего не удалось продать — доли урожая, которая ему досталась, вряд ли хватит для прокормления семьи. Да, конечно, он работает и дополнительно, помимо поля — недельку здесь, недельку там. Например, рубит лес, возит его на своем осле. Со строительством гидроузла и с прокладкой шоссе Рио — Бразилия работенка стала перепадать чаще. О! Неделька там, неделька здесь — не более. В общем за год работал помимо поля четыре месяца. Сколько всего на этом заработал? 30 тысяч крузейро (200 франков). Это ушло на покупку сахара, кофе, спичек, кое-чего из одежды. Мяса семья никогда не кушает, за исключением своих кур (по одной курице в месяц). В целом в деревне забивают одного быка каждые три месяца. Но 250 крузейро за кило — слишком дорого. Будущее детей? Старший хочет стать летчиком, другие еще не думали о своей карьере.

Наконец готов кафезиньо. Пьем в две очереди, потому что чашек, даже разрозненных, не хватает.

Инженер утверждает, что в северной части штата Минас пастух получает от фазендейро в качестве годовой оплаты за труд домик и два-три гектара земли плюс 5 тысяч крузейро. Но пастух при этом никогда не имеет ни грамма мяса, поскольку откормленных животных отправляют в города живьем. Бойни здесь всегда отдалены от пастбищ, это закон.

Самолетик отрывается от земли тяжело, перегруженный двумя дополнительными пассажирами. В ночи летчик угадывает курс по фарам грузовиков на шоссе Рио — Бразилия, затем по неоновым огням рекламы в Белу-Оризонти, который уже наметился млечным светом по горизонту.

И вот я — перед господином Магальяэсом Пинто, губернатором штата Минас-Жераис. Это один из десяти самых влиятельных людей сегодняшней Бразилии. И ко всему — крупный банкир.

Удлиненное лицо интеллигента, волевой подбородок. Голос мягкий и спокойный: уверенность, серьезность. И страстные нотки в голосе, когда господин касается своей ближайшей программы.

«Наш штат, — говорит губернатор, — имеет замечательные потенциальные возможности. Но сегодня его экономика еще развита слабо. Вам известно, какие запасы железных руд мы имеем. Но ведь и наши залежи фосфатов тоже крупнейшие в мире. И мы уже поставляем их во все районы Бразилии. Мы единственный обеспеченный электроэнергией штат страны. Если соединить киловатты и алюминий… А кроме того: никель, марганец, олово, платина, титан… Чего мы только не имеем. Даже уран, не говоря уже об угле. Так вот, если соединить все это с гидроцентралями, то будет ясно, сколь исключительно блестящее будущее имеет наш штат. Разве это менее заманчиво, чем его золотой век в прошлом? А?

После паузы он продолжает:

— Мы богаты надеждами. Асбест, меркурий, сурьма, каолин ждут лишь инвестиций, чтобы выйти из недр. Власти штата совместно с федеральным правительством хотят обеспечить национальное равновесие в нашей индустрии. Мы развиваем смешанные общества, в которых капиталы штата занимают мажоритарные позиции. Это «Юзиминас» с его двумя миллионами тонн стали. Треть акций этого объединения принадлежит японскому капиталу, остальные две части — нашему штату. Проект другого столь же мощного металлургического предприятия с участием европейского капитала сейчас в стадии обсуждения. Заводы этого нового объединения предполагается построить поблизости от столицы нашего штата. Предусматриваем также создание двух алюминиевых заводов — на севере и юге штата.

Г-н Пинто на некоторое время задумывается, чтобы добавить:

— Но есть и другая формула нашего индустриального развития — сопряжение национальных бразильских капиталов с капиталами американскими.

Затем он говорит:

— Словом, за два ближайших года в Белу-Оризонти предполагается построить 40 новых заводов. Правительство штата дало на это полное согласие. Однако на севере штата проблема более сложна. Штат занимает территорию, превосходящую но размерам всю Францию. Но дорог у нас мало, и 22 муниципалитета северной части штата расположены на полигоне засухи. Но и там думаем построить текстильную фабрику. В качестве первой вехи.

Подумав опять, губернатор продолжает:

— И все же самая актуальная и самая серьезная проблема у нас — это сельское хозяйство. На первом этапе мы желали бы увеличить производительность посредством стимулирования мелких крестьян к вступлению в кооперативы, поддерживаемые государственными кредитами. Последующие успехи будут больше зависеть от общенациональных решений, предлагаемых президентом республики и долженствующих подвергнуться одобрению парламентом.

— Господин губернатор, вы намекаете, без сомнения, на идеи реформ, выдвинутые президентом Гулартом, и в первую очередь на аграрную реформу?

— Я лично за эти реформы. Я сам их требовал. Я решительный их сторонник. Что же касается аграрной реформы, которая мне представляется необходимой, то я желал бы лишь, чтобы ее основные положения, предложенные президентом, осуществлялись дифференцированно по штатам. Бразилия слишком велика, слишком различны ее районы, чтобы один закон был повсюду одинаково уместен.

Этот прямой стиль собеседника, ясность его формулировок, хотя он и старается избежать полемики, ободряют меня. Предлагаю еще вопрос.

— Что вы думаете, господин губернатор, по поводу известных разговоров о просачивании коммунистов в правительственные сферы?

— Я не знаком с докладом по этому вопросу государственного департамента США. В крайнем случае, как я полагаю, можно было бы говорить, например, о том, что вокруг нашего правительства имеются некоторые политически сомнительные элементы. Но никак нельзя утверждать, однако, что это коммунисты. Если же о чем и можно говорить с уверенностью, так это о том, что наше правительство осуществляет исключительно национальную, бразильскую политику. Мы переживаем теперь сложный, деликатный период важных перемен. К сожалению, некоторые с легкостью необыкновенной причисляют к коммунистическим все движения, выставляющие какие-либо требования — и, кстати, всегда законные[27].

Уже решительно я спрашиваю г-на Пинто:

— Выставите ли вы свою кандидатуру на ближайших президентских выборах? Ваше имя, кажется, уже называлось…

На лице губернатора появляется непроницаемая улыбка:

— Все возможно…

Я настаиваю:

— И если бы вы были избраны президентом, какова была бы основная линия вашей политики?

Ответ обгоняет конец вопроса:

— Для развития Бразилии, ее экономики, ее богатств независимая внешняя политика является первейшей необходимостью. Проблемы Бразилии могут быть решены только бразильскими методами. А иностранный капитал будет добрым гостем лишь в той мере, в какой он будет способствовать осуществлению наших национальных задач.

Аудиенция кончается. Мадам Анна Аделина Лине, директриса частной школы и по совместительству шеф протокольной части в канцелярии губернатора, в совершенстве владеющая французским, любезно сопровождает меня до подъезда и оставляет под огненным душем солнца.

Я должен покинуть Белу-Оризонти в тот же день и совершить прыжок в Бразилию. Но два француза, приглашенные в гости к фазендейро, увлекли в эту экспедицию и меня. Они прибыли в Бразилию для переговоров от имени одной крупной французской фирмы, занимающейся торговлей земельными участками. Один из них — низкорослый, округлый, моложавый и добродушный, другой — высокий, худой, старообразный и злой. Они объехали страну от пальмовых садов Баии до пастбищ Риу-Гранди-ду-Сул и теперь завершают свою беспокойную миссию визитом к фазендейро в штате Минас. «Это нечто вроде сельского рая», — сказали им об этом имении. И вот они приглашают меня разделить с ними поездку в этот рай.

400 километров пыльной дороги превратили нас в рыжие пугала. Все окна машины были наглухо закрыты, так что нас поджарило до степени, когда начинаешь сосать собственный язык. Красная пыль проникла всюду: в корни волос, в складки денег в бумажнике. От пота на лице образовались коричневые потеки — будто все мы наложили грим и потом плакали. Только хозяин латифундии, сидевший за рулем, был в своей тарелке. Он неизменно сохранял свою осанку дикого зверя на свободе: эластичные, вполне спортивные жесты, постановка головы, заимствованная от суверена, небрежный тон большого сеньора. Даже перевернувшись несколько раз в грязи, он, кажется, остался бы безупречно элегантным…

Позади остается последняя деревенька, провожающая нашу машину удивленными взглядами. Потом сразу река, мост и… забор латифундии. Здесь начинается поместье. 25 тысяч гектаров жирных аллювиальных почв. Прямоугольник 20 на 12 километров. Собственность одного человека.

Пересекаем лес, обдавший нас свежестью. Вот и дом хозяина — на вершине холма. Оказавшись в гостиной, утоляем жажду зеленым лимоном, выжатым в теплую воду. Хозяин, оставаясь все время верным своим барским манерам и жестам, вносит два ручных пулемета (они были в машине, под сиденьями). Я недоверчиво скривляю бровь. «У меня есть еще автоматическая винтовка», — объявляет он, делая небрежное движение рукой.

Душ, шампунь, быстрая еда — и каждый, растянувшись, где смог, проваливается в тяжелый сон. В 15 часов здесь даже птицы засыпают…

Королевство таких размеров изучается лишь с помощью автомобиля. Хозяин уже ждет нас у подъезда. На нем мягкие щегольские сапоги, у бедер — два длиннющих кольта, на поясе — до отказа набитый патронташ. Он придерживает открытую для нас дверцу машины.

Не время ли и мне блеснуть моим «смит-вессоном»? Почему, в самом деле, не действовать в унисон с хозяином? Возвращаюсь в комнаты и забираю свое оружие. Оно, естественно, нисколько не придает мне воинственности латифундиста-ковбоя, однако теперь я чувствую себя менее беззащитным, сидя рядом с хозяином.

25 тысяч гектаров! Сначала мы едем по длинной стороне имения — это 20 километров. На коленях хозяина карта латифундии. Земли все плодородные, пастбища жирные. Местами участок разделен рощами. Нанду[28] время от времени разбегаются вправо и влево от машины, и мы вступаем с ними в соревнование на скорость. В одном месте повергаем в ужас табун из двух десятков лошадей на свободе. Их кожа переливается атласным блеском. Стадо в полсотни коров быстро наплывает на нас из глубины бесконечной прерии. В определенные места дважды в неделю им доставляют соль. И вот животные, вероятно, подумали, что появление нашей машины и означает как раз день манны небесной…

На землях имения ничего не выращивается. Пять батраков, один из которых находится теперь с нами в машине, призваны наблюдать за 5 тысячами голов крупного рогатого скота, пасущегося в прерии. Мы едем в траве, достигающей ветрового стекла машины, или меж деревьев, ветки которых хлещут нас. Едем уже два часа, и ни одного человека! Нигде!

Остановка. Хозяин отходит в кусты. Два француза склоняются над планом зеленого рая: «Здесь можно было бы посадить… Там устроить… По норме: одна семья на десять гектаров… С тракторами… Это составило бы 2 тысячи семей, или 10 тысяч человек… В связи с животноводством можно было бы построить холодильник… Если американцы, конечно, позволят… Но их можно заинтересовать…»

Продолжаем поездку. Машина идет по берегу озера, кишащего крокодилами. Но мы их не видим. Потом опять спугиваем табун диких лошадей…

Вечер собирает нас на террасе перед лицом ночи, наполненной загадочными звуками, происхождение которых трудно определить. Обстановка располагает к признаниям, к откровенным вопросам. Каждый пытается тянуть в свою сторону. Два француза обеспокоены будущим этих девственных земель. Я пытаюсь распространить эти опасения на судьбу всей Бразилии. Это беседа-самба: два шага вправо, два шага влево…

Джентльмен-латифундист, по его признанию, обожает охоту. В имении, где изобилуют куропатки, утки, нанду, ягуары, косули, тапиры и кабаны («эти последние страшно опасны, они нападают стадом в 50 штук!»), он предпочитает охоту на крокодилов. Только на крокодилов. В дни Карнавала он якобы оказался на волосок от беды.

— Представьте, раненый и рассвирепевший кайман уже занес лапу в мою лодку!

Он говорит это смеясь.

Да, без охоты на крокодилов джентльмен просто жить не может. Из-за нее, этой странной страсти, он довел до полусумасшествия одного человека. Да еще кого — своего лучшего друга!

— Да, да, именно! — опять со смехом говорит джентльмен. — Этот мой друг — смелый тип, даже сорвиголова. Но он страдает одной врожденной слабостью — смертельно боится крокодилов. И до того он меня этим заинтриговал, что в один прекрасный вечер я пожелал взять его с собой поохотиться на кайманов.

Опять раздается сытый смех хозяина. И продолжение рассказа:

— Я, стоя на берегу, держу лодку и говорю другу: «Усаживайся!» А когда он сел, я изо всей силы оттолкнул лодку к центру озера. Так он оказался среди воды, один, без весел. В озере, кишащем кайманами! И знали бы вы, как он от страха закричал! Вот орал — прелесть! «Греби руками, — кричу ему с берега, — греби руками!» Но он не осмеливается. Боится, что кайманы откусят ему кисти. И опять орет. Забавнейше орет! Видит кайманов повсюду, особенно вокруг лодки, и орет от страха. Прелесть! Ну, я оставил его там на добрый часок. Ох и наорался же он за этот час! Потом я ему втолковывал с берега: «Пойми, кайман никогда не набрасывается первым. Никогда! За исключением лишь случая, если ты у самки забираешь детеныша. Пойми! Греби руками!» Но он не хотел мне верить. Тогда уже я вынужден был орать: «Или ты гребешь руками, или я уезжаю без тебя!» В итоге, и конечно от страха, он все-таки добрался до берега методом, который я ему советовал. Ничего, обошлось. Но (тут джентльмен вновь рассмеялся)… он хотел меня потом застрелить.

— А как тут с животноводством? — вставил вопрос тощий француз.

— С территории, равной французскому департаменту, мы отправляем ежегодно на бойни Рио 240 тысяч голов крупного рогатого скота. Своим ходом! Знаете, во что это обходится? На потере веса скотом в пути испаряется 4 тысячи тонн мяса в год, или миллиард крузейро. Вот бы построить холодильник здесь, на месте!

— За чем же дело?

— Американцы предложили ассоциироваться в этом деле с ними, но я отказался. Это союз кошки и льва. Я же предпочитаю огрызок ножки муравья целому хвосту льва. Брат мой тоже отказался от участия в этой затее. Он имеет два завода и сам руководит ими. Вот-вот он приобретет и третье предприятие. Пусть его заводы невелики, по 400–500 рабочих, но он полный их хозяин. Это очень важно!

От фразы к фразе тон нашего хозяина становится все серьезнее. Он говорит:

— Пора, давно пора, чтобы наше правительство более активно вмешивалось в экономические дела. Ведь мелкие и средние предприятия уже задушены. Американцы с их миллионами долларов в один-два года смогут захватить весь наш рынок. При президенте Кубичеке они ломились к нам массами. Навалились, словно хищники. И почти всегда находят нескольких бразильцев, которые за хорошую плату их покрывают. У вас во Франции подобных предателей называют соломенными людьми — так, кажется? У нас же их называют железными головами. Они имеют двойную и тройную бухгалтерию — это объяснил мне брат. В интересах страны у нас были установлены сниженные таможенные сборы на ввоз станков. Что же сделали американцы? Собрали у себя старые и устаревшие станки, перекрасили их, установили на них цены, в десять раз превышающие нормальные, и навязали это «оборудование» нам. Или вот: наше правительство разрешило свободный ввоз капиталов и установило норму вывоза чистой прибыли в размере десяти процентов. Но это же фикция! В действительности от нас уплывает вся прибыль! Будем надеяться, что новые законы все приведут в порядок, включая налоги.

— А сколько налогов уплачиваете вы лично за свою землю?

— О, да просто нисколько. Полигон засухи, слывущий бесплодным, не так уж далеко от границ моего имения. Используя «жейто», я записал все 25 тысяч моих гектаров на этот полигон. Отсюда и освобождение от налогов. У меня достаточно других трат, к чему еще налоги?

Рассказывать все, что ли? Наш хозяин имеет в своей собственности помимо хозяйства, в котором мы теперь находимся, еще две такие же фазенды. Плюс дома и магазины в Белу-Оризонти, Рио-де-Жанейро и в Сан-Паулу. Словом, человек-держава. Как он нам только что сказал, он может позволить себе такую, например, вольность, как укрывать от следствия и суда друга своих друзей, убившего любовника своей жены… И никто, разумеется, не посмел бы поставить ему по этому поводу хотя бы один вопрос — никто, включая и полицию!

— А как тут с водой? — не успокаиваются два француза. Они желают как можно доскональнее разобраться в условиях, необходимых для продуктивной эксплуатации здешних земель.

— Проще простого, — бодро отвечает джентльмен. — Мы имеем цистерну, в которую собираются дождевые воды. Для пятерых вакейро это с избытком. Но если вы хотите расселить здесь 2 тысячи семей и выращивать по нескольку тысяч быков на каждой тысяче гектаров, то вы должны будете организовать забор воды из реки с последующей фильтрацией. Это единственно целесообразное решение. Я сообщаю вам об этом конфиденциально: ведь я уже пытался бурить, чтобы брать воду на месте, из недр, но она оказалась непитьевой, сернистой.

— Но почему же «конфиденциально»?

— У нас в стране море, леса и недра принадлежат государству. Если на вашем участке геологи найдут железо или марганец, медь или никель, любое полезное ископаемое, то владельцу земли дается какое-то время на организацию использования подземных богатств. Если он сам не начинает это использование, тогда государство может но своему усмотрению передать дело любому другому хозяину. Вот вам и проблема… Сернистая вода, что струится под моим участком, может свидетельствовать о запасах в здешних недрах цинка, пирита, гипса и даже (тут хозяин приподнялся в темноте со своего кресла)… золота! В этом я убедился, сделав анализы. Теперь вы понимаете?

С этим напоминанием о золотой лихорадке мы и заснули.

Назавтра ознакомление с имением продолжается. Озерца. Болота. Лес…

Около леса выходим из машины. В утренней прохладе шагаем по опушке. Перед нами — не охватная глазом равнина, полностью входящая в имение. Несколько углубляясь в лес, выходим на лужайку между деревьями.

Там видим двух людей. Высокие ростом, угрюмые, тощие. На головах измятые соломенные шляпы. Видно, мы их застали врасплох. Они не слышали, как мы приближались: ветер дул в нашу сторону.

Я едва заметил, как в обеих руках нашего джентльмена-латифундиста оказываются кольты. Спокойно, размеренно, но с лицом, изуродованным ненавистью, целится он в убегающих двух людей. Человек, сопровождающий нас вместе с хозяином, по всей видимости управляющий имением, мгновенно оказывается перед хозяином, перед его двумя кольтами и, дрожащий, бледный, с трудом выговаривает:

— Нет! Нет! Не надо! Эти двое… в последний раз… Достаточно напуганы.

Хозяин, разрядив оба барабана в воздух, стремглав бросается к автомобилю и достает из багажника автомат. Но случайно оружие оказывается незаряженным… Лоск джентльмена наконец лопнул. О, я не желал бы попасть в положение, когда был бы принужден сводить счеты с этим человеком! В особенности, если бы он жил со мной по соседству…

А он все-таки имеет соседей, 5 тысяч. Да, их 5 тысяч — людей без земли, живущих вокруг этих 25 тысяч гектаров целины, которая не дает ни зерна. Вокруг этих 25 тысяч гектаров, где могли бы жить 2 тысячи семей, или 10 тысяч человек. Жить зажиточно, культивируя кукурузу, хлопок, рис, пшеницу и выращивая в то же время в пять раз больше скота лишь на десятой части этой огромной латифундии. И 5 тысяч голодных ртов мечтают обсеивать эту землю и есть то, что они вырастили бы…

Имеется в этой стране чисто бразильский закон: тот, кто может доказать, что в течение пяти лет подряд, без перерыва, он обрабатывает столько-то гектаров земли, с которых его никто не согнал, тот получает право окончательной и полной собственности на землю, вырванную из забвения. И вот двое голодающих, подстрекаемые дьяволом, смутно надеясь на этот закон, пытаются обосноваться время от времени в качестве первых инициаторов где-нибудь по границе этой бескрайней латифундии. Исход — жалкое бегство с пулей в руке или бедре, посланной недремлющим хозяином…

Это верно для всей Бразилии. Статистика, последняя перепись населения в стране свидетельствуют черным по белому: 50 миллионов бразильцев из 70 проживает в деревне. При этом 82 процента сельского населения не имеет ни клочка земли… И другой полюс: 60 процентов всех земель страны находится в руках ничтожнейшей по числу группки крупнейших латифундистов — у 1,6 процента общего числа землевладельцев. И еще один факт: в стране систематически обрабатывается лишь одна десятая часть земельных угодий.

Земли в Бразилии монополизированы латифундистами и по существу не используются.