От Копакабаны до Амазонки

Глава XVI ГОЯС, РУР В ТРОПИКАХ?

Падаю на кровать и сплю без просыпу 26 часов. Пробуждаюсь от холода. Бразилия погрузилась в осень. Медленным шагом спускаюсь в ресторан, с трудом переставляя ноги, скрюченный, зябко дрожащий; немного бульона, и все. Поднимаюсь к себе, вытягиваюсь и проваливаюсь в сон еще на 18 часов. Еду в канцелярию президента республики, от такси до двойной стеклянной двери двести метров. Крупные капли при выходе из машины возвещают внезапную грозу, но я не в состоянии ускорить шаг, прихожу в ярость от собственной немочи, но даже на несколько секунд ярости меня не хватает, тут же наступает полное безразличие, пусть хоть разверзнутся хляби небесные! Я медленно иду, как разбуженный лунатик, под волнами дождя. Похоже, я даже не чувствую, как по мне бежит вода?

Пресс-секретарь канцелярии президента отсылает меня в постель, вызывает врача и направляет в федеральную больницу на тщательное обследование. У меня больше нет кишок, они разлезлись, печень раздулась, желудок не работает… В ход идут капли, драже и капсулы с ядом против паразитов, успокоительные для желудка, смягчающие для печени. Но зато я теперь переведен из разряда привилегированных любопытных в категорию больных, а ни один врач в мире не станет вести беседу с больным. Да и любопытство у меня пропало, не знаю уж, кто виноват — анкилостомоз или шистоматоз, неважно, но я впал вместе с 30 миллионами больных бразильцев в стабильную апатию, пустоту и общую сонливость.

Я сплю так, как не спал никогда, — ночью и днем, в перерывах между едой и между двумя газетами. Между декларацией Национального совета епископов в поддержку аграрной реформы и триумфальной поездкой президента Гуларта по Чили и Уругваю. Бразилия становится во главе стран Латинской Америки. Таможенники задержали в Атлантике пароход с грузом монацитных, то есть радиоактивных, песков, используемых в атомной промышленности. Судно погрузилось в Мараньяне и незаметно уходило вдоль берегов Французской Гвианы и Суринама к северу континента… Содержимое стоило полтора миллиона долларов[67]. Министр труда назначил комиссию для выявления псевдожурналистов, которые не платят налоги, пользуются половинной скидкой на транспорте и многими другими благами, полагающимися профессионалам прессы. Крупные газеты поддерживают «кампанию по укреплению морали» и с превеликим удовольствием публикуют имена выявленных нарушителей: губернатор Сеары, где живет Борис, танцовщица, генерал, дипломат, певец, актриса, несколько депутатов и сенаторов, судья и Мануэль да Сильва Абреу, привлеченный к суду за контрабанду. Во всей Бразилии проводится чистка. И конечно, не обходится без сопротивления. В палате депутатов был внесен законопроект, запрещающий ношение оружия во время заседаний. Вильям Салем протестует: «Если депутаты не смогут носить оружие, они окажутся в неравном положении с сенаторами во время совместных сессий». В Монтевидео президент Гуларт заявляет, что Бразилия будет голосовать в совете Организации американских государств (ОАГ) «против предложения предоставить совету право расследовать вопрос о проникновении марксистско-ленинских элементов в администрацию некоторых государств — членов ОАГ; Бразилия будет неуклонно следовать принципу невмешательства и самоопределения». Мексика и Чили высказываются в том же духе. Первые опросы о перспективах президентских выборов 1965 года говорят о том, что во главе списков идут имена экс-президента Кубичека и Карлоса Ласерды. Хотя до 1965 года в этой неустойчивой атмосфере еще многое может измениться… В промышленности вспыхивают забастовки; волнения по поводу аграрной реформы охватывают все штаты, армия тоже заговорила в полный голос. В «О глобо» Аугусто Фредерико Шмидт[68] обрушивается на «определенные правительственные круги Северной Америки», которые оставили без поддержки правые бразильские силы и выступают за аграрную и налоговые реформы; он пишет в назидание президенту Кеннеди, что сожалеет об уходе Эйзенхауэра, ибо «доныне не было еще ни одного президента Соединенных Штатов, который бы так долго разговаривал с бразильцами и так мало понимал бы их». Правительство сообщает, что Бразилия решила отказаться от всякого атомного вооружения и торжественно призывает Латинскую Америку присоединиться к этому.

Неделя постели, риса, газет и пилюль; я восстановил достаточно крови, чтобы продолжать. В конце этого последнего месяца я еще раз свалюсь, но уже не так серьезно и ненадолго, паразиты сопротивляются и отпустят только во Франции.

Ищу депутата — сержанта Гарсиа[69]. Пресса переполнена панегириками и анафемами в адрес сержантов — в зависимости от направления. Я ищу встречи с главой унтер-офицерства. Избранный депутатом федерального парламента, он символизирует массовое движение, поднявшееся в различных рядах войск перед лицом угрозы со стороны генералов. Как армия встретила этот период реформ и поисков новых путей? Со времени обретения независимости в начале XIX века армии всегда принадлежало решающее слово, хотя она никогда не пользовалась силой для достижения собственных целей. И в конце XIX века свою решающую роль в установлении республики армия сыграла тоже без применения оружия: генералы просто продемонстрировали свою силу. Республиканское движение, получив их поддержку, тут же свергло империю. Власть ни разу не принадлежала непосредственно армии. Бразилия предпочитала оружие критики критике оружием. Бразильская армия часто устраивает демонстрации, иногда волнуется, редко стреляет, но никогда не захватывает власть[70]. Ее чаще возглавляют игроки в шахматы, чем солдафоны. Офицеры, в частности наземных войск, набираются по традиции из среды мелкой буржуазии: одаренные дети, лишенные состояния и родительской поддержки, они отдают свой ум и талант в обмен на престиж командирского звания. Генералы решили дело в пользу республики, а лейтенанты в 1930 году привели к власти Варгаса.

Это случилось в высшей точке движения средних городских слоев, опирающихся на растущую отечественную промышленность, движения, поднявшегося в качестве «реакции на невыносимое засилье кофейных компаний и их покровителей из международных банков…» (Селсе Фуртаду).

Став независимой (1822 г.), Бразилия за время империи (до 1889 г.) добавила к сахару кофе и сменила португальцев на англичан. Макс Леклерк после поездки по стране в конце XIX века писал:

«Английский капитал в Бразилии достигает примерно двух с половиной миллиардов фунтов стерлингов в торговых фирмах… Англичане — люди хорошо осведомленные и заключают самые выгодные сделки; однако английская компания владеет железной дорогой Сантос — Жундиаи… Это самая хищная железнодорожная компания в мире. Англичане хозяйничают на финансовом рынке Рио, с цинизмом регулируя курс…»

Лозунг с тех пор не изменился: «Эксплуатировать природные запасы нетронутого края для выгод европейской торговли».

С установлением республики в 1889 году кофе торжествует над сахаром и «то, чем были англичане во времена империи, стали американцы при республике. Полюс притяжения капиталов также сменился и расположен теперь вблизи Вашингтона». Эрик де Край, остановившись в Рио, записывает в 1928 году:

«На крупных предприятиях идет грызня между англичанами и американцами. Последние занимают понемногу все первые места, что даст им наибольшее влияние в Бразилии».

И дальше:

«Печатание банковых билетов поручено американской «Бэнк-Ноутс компани» в Рио».

Всемирный кризис 1930 года, выплеснув на поверхность средние классы и лейтенантов, приведет к власти Варгаса, вопреки оппозиции кофейных магнатов, фазендейро и их зарубежных союзников (весьма довольных ситуацией), при поддержке нарождающейся бразильской промышленности, нетерпеливо ожидающей своего часа. Варгас, оказавшись в центре сплетения этих противоречий, начнет одной рукой поддерживать кофе, другой — отечественных промышленников и в 1937 году объявит себя диктатором. Появляется типично бразильская перерабатывающая промышленность; Варгас сажает в тюрьму, какое-то время покровительствует «зеленорубашечникам» — местным фашистам, но также строит города, плотины, дороги, развивает авиацию, осушает болота, устанавливает тайное голосование, дает женщинам право голоса и даже проводит в жизнь серию социальных законов. С 1929 по 1937 год национальная бразильская промышленность увеличилась на 20 процентов — тем самым она доказала свою жизнеспособность, а национальный доход возрос на 18 процентов. Воспользовавшись началом второй мировой войны, Варгас начинает развивать отечественную тяжелую индустрию: получает от американцев заем в 40 миллионов долларов на строительство «Вольта-Редонда», первого сталеплавильного завода в Латинской Америке. Национализм уже не только идея.

В 1945 году Варгас низложен. К моменту его изгнания все противоречия 1930 года еще налицо. Отечественная промышленность выросла, национальное движение расширилось, но у фазендейро — как у сахарных, так и у кофейных — позиции по-прежнему сильны. Варгас придерживался политики сосуществования, лавируя между растущими силами национальной буржуазии и латифундистами, тесно связанными с экспортерами (основной их вотчиной остается Рио — главный склад Бразилии), в свою очередь являющимися компаньонами иностранных фирм. В 1945 году, закончив войну, Соединенные Штаты становятся могущественными, как никогда, и Варгас уже не в силах удерживать равновесие: латифундисты одерживают верх над буржуазией. Колонна броневиков у дворца следит за его отречением.

Он вновь вернется в президентский дворец в 1951 году на гребне массового движения избирателей. Армия не шелохнется. Через какое-то время Жетулио Варгас, «отец народа», вновь зажат между двух огней национальной буржуазией, поддерживаемой народом, и консервативным триумвиратом: латифундистами, экспортерами и американскими филиалами. Варгас пытается опереться на молодую бразильскую промышленность, но отвергает помощь народа, пробует ограничить вывоз иностранных сверхприбылей, выявить уклоняющихся от налогов и мошенников, создает «Петробраз» и одновременно ищет общий язык с американскими компаниями, например обещая не покушаться на их монополию по продаже бензина, уговаривая их взамен прекратить поддержку латифундистов: пытается расколоть триумвират. Но трехглавый союз консерваторов уже обрел своего выразителя в Карлосе Ласерде, который не даст расчленить ассоциацию. Джон Кеннеди, покамест сенатор, станет впоследствии первым президентом США, который поймет, что опираться на фазендейро — значит обречь себя на защиту самых ретроградных позиций, на застой, рождающий новые Кубы. И который погиб, быть может, из-за того, что пытался найти выход из этого застоя. Для Жетулио обратиться за помощью к народу значило перейти грань, значило порвать со всемогущими американцами и рисковать конфликтом, даже гражданской войной. Опереться на американцев значило признать латифундистов… Он так и не смог сделать выбор, приведя себя тем самым к политической смерти. Трескучая кампания в прессе, развязанная Ласердой, вываляла его в грязи, ухватившись за какой-то скандал; против президента восстали военно-воздушные силы, их поддержали моряки, наземные войска выжидали. Жетулио покончил с собой — единственный выход из создавшегося тупика, нацарапав несколько слов перед тем, как пустить себе в сердце пулю: «Я оставляю свою смерть ликованию врагов. Жалею только, что не успел сделать для униженных всего, что хотел». Но главное — он оставил впечатляющее послание к народу, письмо-завещание, ставшее манифестом национализма:

«Опять враждебные народу силы и интересы сплачиваются, чтобы обрушить на меня свою ярость. Они не обвиняют меня, они оскорбляют; они не желают сражаться в открытую, они обливают помоями и отказывают в праве защиты. Они хотят заткнуть мне рот и связать руки, дабы я не смог дольше отстаивать, как я это делал до сих пор, интересы народа, и особенно интересы обездоленных. После десятилетий грабежа и засилья иностранных монополий и банков я встал во главе победоносной революции. Я повел борьбу за освобождение и восстановление режима социальной свободы. Мне пришлось уйти. Народ вновь вернул меня за руку к власти. Тогда к подспудной деятельности иностранных филиалов присоединились отдельные группировки внутри страны, недовольные строем, гарантировавшим трудящимся защиту их интересов. Закон о сверхмерных доходах был погребен конгрессом… Деятельность «Петробраза» привела их в волнение… Они не хотят допустить, чтобы трудящиеся были свободны. Они не желают, чтобы страна стала независимой.

Я принял на себя руководство в момент, когда кривая инфляции зачеркивала плоды любого труда. Доходы иностранных предприятий достигали 500 процентов годовых. Экспортеры утаивали от налоговых органов до 100 миллионов долларов ежегодно. Наступил кофейный кризис, обесценивший наш основной продукт. Мы пытались защититься, но ответом был такой нажим на нашу экономику, что нам пришлось отступить.

Месяц за месяцем, день за днем, час за часом я боролся с постоянным неослабным давлением, в молчании перенося все, отказавшись от себя самого ради народа, которого пытаются сейчас обмануть. Мне нечего вам больше отдать, разве что свою кровь… Я жертвую вам свою жизнь. Я избрал этот путь, чтобы навсегда остаться с вами. В дни унижений вы будете чувствовать, как моя душа страдает рядом. Когда голод будет стучаться к вам в дверь, вы ощутите у себя в груди силу и станете бороться за себя и за своих детей. Когда вас станут чернить, вы обретете в моих словах призыв к действию. Моя жертва объединит вас, и мое имя станет вашим боевым знаменем. Каждая капля крови зажжется бессмертным пламенем в вашей совести и укрепит священную волю к сопротивлению…

Я боролся, не давая грабить Бразилию. Я боролся ради народа… Я отдал вам свою жизнь, сегодня я отдаю вам свою смерть. Я ничего не боюсь. Я с чистым сердцем делаю первый шаг по пути к вечности и ухожу из жизни, чтобы войти в историю».

В 1960 году, через 10 лет, президент Жанио Куадрос, тоже вынесенный наверх волной народного движения, столкнулся с тем же клубком противоречий. Депутат от фракции национальных промышленников, он решил выполнить данные народу обещания вести независимую внешнюю политику и найти для Бразилии новые пути. Он принял советскую, китайскую и чешскую торговые миссии, послал дипломатическую миссию в Китай, пообещав признать его; и он же бросил войска против студентов Ресифи, поставил под контроль армии крестьянские лиги, строго-настрого запретил печатать тезисы одного студенческого конгресса… и гарантировал свободный ввоз и вывоз иностранных капиталов, направил в конгресс проект антитрестовского закона и тут же объявил о своем намерении добиться аграрной реформы и пересмотреть права железорудных и марганцевых концессий, национализировать нефтеочистительные заводы и компании по продаже горючего, начать расследование положения дел в фармацевтической промышленности и национализировать электроэнергетику. И опять Ласерда не дал разрубить триумвират. Американские фирмы не пошли на компромисс за счет латифундистов, не решились дать себе отрезать руку ради сохранения головы. Куадрос терял доверие правых, не приобретя популярности у левых, колебался перед угрозой столкновения, если он обратится за поддержкой к народу… и в результате отказался от власти, после того как армия, у которой он попросил помощи, не ответила на его призыв.

По конституции его сменил вице-президент Гуларт. Генералы дружно воспротивились этому. Наследник Варгаса, в правительстве которого он был министром труда, и автор декрета о прожиточном минимуме, почти вдвое повысившем жизненный уровень, пришелся не по нраву твердолобым командирам флота и особенно авиации (в наземных войсках они не столь многочисленны). Гуларт по возвращении из Китая — к тому времени наступил уже 1961 год — удержался лишь благодаря защите своего шурина Бриззолы, губернатора Риу-Гранди ду-Сул, который вооружил население. Наземные войска, оставшиеся верными конституции, выступили против оппозиционеров; в авиационных частях и на флоте началось брожение: солдаты не хотели идти за генералами; в том и другом лагере чистили оружие, страна была на грани гражданской войны. Но Гуларт повел переговоры с противниками. В обмен на внутренний мир и свое вступление в президентство он согласился на то, чтобы его основные полномочия были переданы парламенту, состоящему в большинстве из латифундистов и консерваторов. В последнем акте на сцене появились сержанты. Тридцать восемь офицеров авиации предприняли операцию «Москит»; целью ее было на своих истребителях помешать «Жанго» — Жоао Гуларту приземлиться в Бразилии, а следовательно, вступить в должность. Сержанты ВВС окружили и арестовали заговорщиков. Ни единого выстрела не раздалось от момента поднятия занавеса до развязки. Армия распалась на два лагеря, отражая общую ситуацию и расстановку сил, единой осталась лишь военная форма, так что вооруженные силы не могли предложить стране выхода из создавшегося положения и разрывались на части.

Сержанты, преисполненные сознанием своей силы и значимости, собирали митинги и выносили резолюции о верности новому президенту, делу национальной независимости и самостоятельного развития Бразилии. Четверо из них были избраны депутатами парламентов штатов, военный министр генерал Хруэл перевел их в другое место. Волнения, демонстрации. Сержанта Гарсиа, которого я тщетно пытаюсь поймать, выбирают в федеральную палату депутатов. Радость, ликование, демонстрации сержантов по всей Бразилии: впервые один из них будет заседать в центральном парламенте. Военное министерство запрещает им являться на заседание, посвященное вступлению в должность Гарсиа, в военной форме; некоторые приходят нарочно, в том числе один сержант из гарнизона охраны президентского дворца. На следующее утро перед строем капитан зачитал приветствие сержанту, избранному в парламент, сказав, что это честь для всей армии, но… устав есть устав… сержант, нарушивший приказ о запрещении являться в парламент в форме, выйдите из строя! И все сержанты сделали два шага вперед. Начальство не успело прийти в себя от удивления, как за ними двинулись капралы. Стой! Но уже двинулись солдаты… Больше никто не настаивал. Ведь «Потемкин» не только кино.

Мне так и не удастся встретиться с сержантом-депутатом Гарсиа, который представляет 40 тысяч бразильских унтер-офицеров. Но меня принимает президент Гуларт, улыбающийся, дружелюбный… и прямой. Мы, кажется, меняемся ролями — первый спрашивает он:

— Селсе Фуртаду говорил мне о вас… Честно, что вы думаете о Бразилии?

Я приготовился только задавать вопросы, но перед лицом такой настойчивости мне ничего не остается, как честно выложить мнение заезжего иностранца:

— Бразилия? Я поражен ее величиной, ее размахом… особенно тем, как на одной территории сосуществует столько форм социального устройства — от первобытных индейцев до современных заводов, не минуя средневековых феодалов; все это можно найти, проехав с севера на юг, все соседствует друг с другом в пределах одной страны. Это невероятно… и невольно спрашиваешь себя: неужели одни и те же законы действуют на всей территории?

Я пытаюсь вернуться к своей более легкой роли, но президент не поддается: «А наше будущее?»

— Повидав и поговорив с вашими инженерами в Паулу-Афонсу, с добровольцами Пиндар-Мирпна, потрогав руками ваши баснословные богатства, я теперь убежден, что, несмотря на голод и нищету, если осуществятся основные реформы, если пройдет закон об иностранных прибылях, Бразилия войдет через двадцать лет в десятку самых передовых стран мира. У вас есть земля, ископаемые, пространство и люди. Ни у Франции, ни у Англии нет столького сразу.

Президент Гуларт кивает головой, он спрашивает по-португальски; я отвечаю по-французски. Приглашенный для перевода консул молча следит за разговором, но тут он не выдерживает: «Двадцать лет! Двадцать лет? Не мало ли?» Президент подскочил и заговорил так, что резко очертились скулы: «Нет, конечно нет! Даже раньше, чем через двадцать лет, я убежден. Уверен!»

На президентском месте сидит сейчас волевой, упрямый человек, потерявший половину своей власти, но обретший ее через год, когда всенародный референдум подтвердил его полномочия десятью миллионами голосов. Ни один генерал не пикнул, сержанты могли снять амуницию и лечь спать.

Разговор течет без определенного русла, и президент Гуларт с естественной легкостью переходит от темы к теме. Внешний долг? Во-первых, больше не увеличивать его, ограничить ввоз иностранных капиталов и восстановить торговый баланс экспортом миллионов тонн железа из Минас-Жераиса через федеральную «Компанию долины Рио-Досе», созданную государством, так что расходы в валюте возвратятся прямиком в государственный карман. («Ханна корпорейшн» была привлечена к суду несколько месяцев спустя за то, что незаконно отхватила кусок гигантского железорудного пирога в Минасе.) Даже если вывоз увеличить в три раза, это составит лишь незначительный процент общего объема месторождения, так что за будущее можно не опасаться. Вообще в Бразилии учтено едва ли 10 процентов всех богатств. Недавно, скажем, были обнаружены колоссальные залежи касситерита в Рондонии, Акри и в Гоясе.

Президент не надеется на быстрое одобрение коренных реформ, особенно это касается аграрной: даже в урезанном виде, направленная лишь в поддержку мелких и средних хозяйств, она наталкивается на решительное сопротивление. По он верит, что упорство и необходимость возьмут верх, время работает в этом направлении. Это самозабвенное желание добиться аграрной реформы и провести прочие левые начинания особенно удивляет в человеке, у которого кабинет заставлен статуэтками святых и который сам является одним из крупнейших землевладельцев Бразилии. В голосе его клокочет сдерживаемая ярость против гриллейро и спекулянтов, прикарманивших участки вдоль только что проложенных магистралей: они не дают тем самым отправить на освоение глуши безденежных добровольцев и наживаются за счет государственных работ. Он обещает навести здесь порядок. Он признает, что уязвимым местом его правительства остается внешняя политика. Он считает, что курс на самостоятельность — единственно приемлемый для Бразилии. Континентальная солидарность не означает подчинения, независимость свидетельствует об уважении суверенитета, а демократия требует и того и другого. «Американцам самим не понравилось бы, — подчеркивает президент, — если бы с ними консультировались по каждому международному шагу Бразилии. Это было бы некорректно и неприлично, да и не принято в дипломатической практике. Бразилия, встав на путь развития, обращается ко всем народам: если мы решаем закупить чешские вертолеты, потому что они стоят всего 75 тысяч долларов, вместо более роскошных американских, которые обходятся в 150 тысяч долларов, то мы просто-напросто совершаем выгодную сделку, а не идем на идеологическую уступку. И мы, конечно, не собираемся отказываться от изучения предложений СССР по строительству объектов тяжелой индустрии, в частности в области электроэнергетики — решающей для развития страны. Если предложения совпадают с национальными интересами, почему бы не изучить их со всем вниманием? Коммерция есть коммерция. И государственная торговля должна давать наибольшую прибыль для народа. Правительство не думает и не собирается отходить от этой демократической традиции».

Прежде чем закончить беседу, президент советует мне: «Не уезжайте из страны, не съездив в Гояс, всего час лёта от Бразилии, а какие богатства!..»

Я оставляю его в кабинете, где он медленно, но верно двигает вперед свои пешки, уступая на одном фланге, нападая на другом, с непреклонным упрямством продолжая ту же борьбу, что начали Варгас и Куадрос, раздавая, как и они, в зависимости от момента то тумаки, то улыбки иногда одним и тем же лицам по очереди. В этой изнурительной, неослабной борьбе ему случается пошатнуться, но он каждый раз выправляется, подобно оловянным солдатикам, которые поднимаются тем скорее, чем жестче рука их укладывает; упрямый и уклончивый, напористый и осторожный, он преисполнен единым многоречивым и полным контрастов образом Бразилии и теперь готовится провести этот корабль мимо первого мыса бурь[71].

Два дня спустя я приземлился в Гоянии, столице Гояса по убеждению калифорнийца Римза, который уже купил здесь гигантские участки и объявил о приобретении дополнительно 400 тысяч гектаров — самой богатой земли в мире. За две недели до моего приезда на главной площади в присутствии депутатов, а также большой толпы крестьян и рабочих губернатор Мауро Боржес[72] объявил об учреждении «Диспетрого». С трибуны депутаты, студенты, рабочие и фабриканты три часа восхваляли инициативу губернатора, который через посредство вновь созданной фирмы будет продавать изделия «Петробраза», «вместо того чтобы в карманы третьих лиц попадали прибыли, которые могли бы возвращаться в Гояс», тем самым «укрепляя независимую нефтяную политику Бразилии». Один из ораторов напомнил о прочих начинаниях Боржеса: создание государственного фармацевтического пред приятия, торгующего лекарствами по низким ценам, устройство безземельных крестьян в независимый кооператив на государственных землях, а главное, создание «Металго» — смешанной фирмы с преобладанием государственных капиталов для исследования богатейших подземных кладовых Гояса. Губернатор уехал на неделю, вот жалость! Ведь это он вооружил студентов во время свержения Куадроса, и ему есть, конечно, что рассказать. В отсутствие хозяина осматриваю его владения. Внимание тут же приковывает удивительнейшая минералогическая карта этого штата, лежащего в самом центре страны. 650 тысяч квадратных километров — почти такая же страна, как Франция, — с двумя миллионами населения. Будь у меня хоть малейшее сомнение об уместности строительства новой футуристской столицы, они бы немедля отпали при взгляде на эту карту. На севере две трети территории принадлежат бассейну Амазонки; на юге — гористые плато с пастбищами; на западе — индейцы Бананала; на востоке — граница со штатом Баия и полигоном засухи. Куда ни ткни — алмазы, золото, хрусталь, никель, свинец, уголь, слюда, медь, сухие значки баснословных богатств теснятся и лезут друг на друга. Столица, опирающаяся локтем на осчастливленную ее созданием землю, поможет заселить ее и поднять. Две реки — Токантинс и Арагуайя — могут дать 10 миллионов киловатт и позволить строить плотины размером с величайшую в мире — Братскую.

Никеландиа не только город, но также обширнейшее в мире месторождение никеля, которое вполне можно дополнить плотиной и гидроэлектростанцией. «Металго» попросил США и СССР рассмотреть вопрос и сделать предложение. После изучения был принят советский план: СССР намеревается построить гидроэлектростанцию и добывающий комбинат, а также институт по подготовке технических кадров. Расчет должен производиться в экспортном металле. Никаких займов в твердой валюте — этот пункт оказался решающим. На документе не хватает единственной подписи: президента Гуларта. Год спустя после моей поездки проект все еще остается на той же стадии — коммерция коммерцией, но советский комбинат в двухстах километрах от Бразилии, в самом сердце Латинской Америки…

18 мая 1963 года для добычи графита, значение которого с ростом цен на мировом рынке поднимается, была создана смешанная компания: Гояс внес большую часть, меньшую — индустриальная фирма из Сан-Паулу. Месторождение занимает 80 квадратных километров. В Уруасу на тех же началах будут эксплуатироваться месторождения меди, свинца и цинка. Запасы свинца, кажется, превышают самые радужные предположения. Другая смешанная фирма организована для добычи асбеста, но уже с участием швейцарских капиталов. Торий и уран пока лежат без движения. Американские власти добивались разрешения на разведку и добычу, но бразильское военное министерство недавно отказало им: военная тайна. Пальма бабасу дает плоды, из кожуры которых жмут ценнейшее промышленное масло. Предложений хоть отбавляй, но для этого сырье надо везти, как обычно, в Сан-Паулу. Как вести речь о развитии Гояса, если возить сырье за тридевять земель? В Германской Демократической Республике сконструировали машину, которая разбивает плоды, сохраняя при этом оболочку семян, и в том же процессе жмет из нее масло. Ее намерены купить и установить на месте, а расплачиваться продукцией. Что касается манго, древесина которого ценнее палисандра, то правительство без лишних разговоров закрыло американскую фирму, изготовлявшую из нее железно дорожные шпалы, и теперь Гояс сам будет торговать ею. Золото, алмазы, хрусталь, уголь, железо. Гояс гораздо больше, чем потенциальный Рур тропиков: с одними лишь перечисленными ископаемыми Бразилия может претендовать на мировое значение.

Все интеллигенты, которые попадались мне от Рио до Белена, в один голос советовали: «Постарайтесь встретиться с ректором университета Дарси Рибейро»[73]. Этого антрополога, проведшего долгие годы в джунглях бок о бок с индейцами, затем министра образования при Куадросе, я представлял себе седеньким профессором, чуточку скептиком и брюзгой; я увидел совсем молодого человека, которому ни за что не дашь сорока, с лучистыми смешливыми глазами, подвижным умным лицом, быстрого на мысль и острого на слово, четкого и недвусмысленного в своих симпатиях и суждениях, что не исключает ни гибкости в политике, ни тонкости в улавливании нюансов. Человек действия, широкий ум. Вместе с Оскаром Нимайером он с упрямым энтузиазмом создает университет, которому суждено еще не раз подивить мир.

Все здесь делается наново — начиная с планировкй помещений, подвижных стенок и внутренних садиков, кончая формой аудиторий, системой выплаты стипендий и загрузки профессоров; здесь высшее образование будет связано с конкретными исследованиями, будет привлечен постоянный контингент преподавателей-иностранцев… «Бразилец, — говорит Дарси Рибейро, — это открытое поле. Мулат, кабокло, метис, в котором смешаны все расы и крови, ой не несет в себе архаичных традиций или древней культуры, никаких устойчивых привычек, у него нет наследства, он нов. В этом его величие и слабость. Выход из своих затруднений мы ищем вне всякой традиционной схемы, не цепляясь ни за одну готовую формулу. Типичные представители нашей когорты? Для интеллигенции: Селсе Фуртаду, который, вобрав в себя без предвзятости мировой экономический опыт, применяет его на северо-востоке; для трудящихся: рабочий-краснодеревщик с университетской стройки, который делает по заказу любую мебель, изготавливает для этого инструмент, а увидев однажды на аэродроме «каравеллу», облазил ее всю, а потом вычертил и смастерил турбину для катера…»

Мне удалось вызвать на откровенность лиц, просивших не упоминать их имен. Один из них синтезирует причины, объясняющие самоубийство Варгаса, отречение Куадроса и противоречивые для постороннего глаза шаги Жоао Гуларта: «Мы пойдем на все, лишь бы избежать потрясений. Речь больше не идет о революции, но об эволюции. Результатом потрясения был бы раскол страны на две части, новая Корея или Вьетнам: американцы на юге, гериллейрос[74] на северо-востоке и в Амазонии. Пока американцы не оправились от нанесенного Кубой удара, надо заставить их согласиться с нашими реформами.

В Вашингтоне уже понимают, что надо менять тактику, но местные янки не хотят ничего слышать. Между самими американцами начинается драка: кое-кто из последователей Кеннеди отпускает вожжи, пытаясь уменьшить напряжение, — предпочитает пожертвовать частью позиций, чем рисковать разрывом, но толстосумы Сан-Паулу в большинстве своем не отступают ни на йоту и еще больше завинчивают гайки. Кеннеди неоднократно, особенно когда создавался «Союз ради прогресса», настаивал на аграрной реформе, он был готов бросить латифундистов, но местные на это не идут. Триумвират — латифундисты, экспортеры и могущественные американские филиалы — по-прежнему в силе. Фазендейро и экспортеры идут на все, лишь бы заграница оказала поддержку кофе, какао и лесу… короче, чтобы основная масса населения продолжала заниматься производством традиционного экспорта и все оставалось бы по-старому; американских фабрикантов тоже, естественно, устраивает статус-кво. А наша молодая промышленность может развиваться, ориентируясь прежде всего на внутренний рынок, для этого надо, чтобы доллары не утекали за границу, надо реорганизовать сельское хозяйство, создать потребителя; короче, Бразилия больше не ориентируется на зарубеж, а копит силы для собственных нужд. Народ, конечно, требует того же. Трудное положение, напряженное! Один неверный шаг… и страна взорвется».

Движение лейтенантов в 1922–1930 годах породило несколько неудачных мятежей, самым примечательным из которых было восстание капитана Престеса; с отрядом в 1500 человек он ушел в глубь Бразилии и шесть лет в саваннах и джунглях отбивался от карательных экспедиций, но все же был вынужден закончить этот долгий переход в Боливии. В пути Престес изучил Маркса и Ленина и вскоре сделался генеральным секретарем Бразильской компартии[75]. В 1935 году он возглавил вооруженное восстание против Варгаса, но потерпел поражение и был приговорен к сорока шести годам и восьми месяцам тюремного заключения. Его жену, немку по происхождению, выдали гитлеровцам, и те в Гамбурге отрубили ей голову[76]. В 1945 году, после десяти лет тюремной камеры, он, овеянный героической славой, вышел на свободу и был избран сенатором. Тогда же компартия собрала более 500 тысяч голосов — десятая часть всех избирателей — и получила 14 депутатских мандатов. Правительство Дутры в 1947 году распустило БКП, изгнало депутатов, а Престес был вынужден скрыться от преследований в подполье. Там он и пребывает до сей поры, появляясь то здесь, то там, то в стране, то за ее пределами[77]. Жосселино Кубичек ни за что бы не прошел в 1955 году в президенты без голосов коммунистов, это позволяет судить о влиянии партии Луиса Карлоса Престеса на сложную игру бразильской политики. А сегодня? Мне удалось в конце концов встретиться с одной журналисткой — членом высочайшей партийной инстанции: «У нас, конечно, были ошибки, мы поддерживали одних, блокировались с другими и чаще пожинали пыль, чем плоды. Мы много потеряли от этой непонятной игры, пострадали от венгерских событий. После демистификации Сталина мы долго медлили, прежде чем повернуть. Полуподполье, конечно, очень неудобно: мешает проводить публичные собрания, выносить широковещательно резолюции. Но мы поднимаемся. Из 409 федеральных депутатов 10 — коммунисты, рассеянные по различным группировкам, они собрали 450 тысяч голосов на последних выборах, а это двадцатая часть избирателей.

По всей Бразилии мы удерживаем 400 постов мэров и муниципальных советников. Но мы раскололись на три течения, прокитайцы гнут свою старую линию: немедленное вооруженное восстание, прямое выступление. А ведь положение ежечасно меняется, взгляните па Кубу, все может произойти очень быстро…»

Через два дня я прочел три почти сходных между собой заявления. Губернатор Магальяэс Пинто настойчиво говорил о необходимости радикальных реформ для «нужд подлинного развития Бразилии» и для того, чтобы избежать «кровавой революции, которая разорвет страну пополам и превратит эту братоубийственную войну в международный конфликт». Рауль Пребиш, секретарь комиссии ООН по Латинской Америке: «Если мы сами не проведем в жизнь свои изменения, это сделают другие». И в «Коррейо да манья» текст Мориса Дюверже из «Монда»:

«Лишь политика, направленная на изменение экономических структур Латинской Америки, или, другими словами, установление правительств, ориентирующихся на «почти» социалистические реформы, способно помешать победе в этой части континента прокастровских революций».

Это же резюмировал через несколько месяцев после поездки по Бразилии в «Монде» Бёв-Мери:

«Национальное сознание народа просыпается и растет. Нация преисполнилась воли использовать на общее благо свои еще не разведанные богатства, влить жизнь в обескровленные конечности своего необъятного тела и занять в мировых делах место великой державы. Но чтобы осуществить эту волю, нужно ликвидировать колониальные формы, усугубляющие закоснение и нищету масс, — отживший сельскохозяйственный феодализм и мощные предприятия капитала янки. Бразилия желает быть национальной и социальной. Она еще не знает, надо ли ей становиться националистской и социалистической».