От Копакабаны до Амазонки

Глава XVII А САН-ПАУЛУ ВСЕ РАСТЕТ!

Пальета поблагодарил и отвесил церемонный поклон: он навсегда сохранит эти четыре цветка в память о таком любезном приеме у столь очаровательной хозяйки. Губернатор благодушно улыбался; его жена быстро отвернулась, чтобы скрыть две выкатившиеся из глаз слезинки.

Лейтенант де Клие ввез кофе на Мартинику в 1723 году, и с тех пор хозяева французских владений следили за тем, чтобы ни единое зернышко не ушло за пределы их территорий. Вывоз семян был запрещен под страхом смерти.

Но вот за посредничеством в каком-то пограничном споре между голландцами и французами обратились к молодому обворожительному Пальете, занимавшему высокий пост в Белене. Любовь победила страх смерти, и жена губернатора на прощальном приеме накануне отъезда положила ему в букет цветов на память о разделенной страсти горсточку зрелых кофейных семян.

Кофейное дерево нашло в Бразилии свою землю обетованную и… заполонило ее. Начав с долины Параибы оно затопило Сан-Паулу, перевалило через плоскогорья Запада, остановилось ненадолго перед саваннами Мату Гроссу, завладело берегами Параны и отступило лишь в преддверии холодов Юга. Лес уступал под яростным натиском охотников за перегноем фиолетовой земли фантастического плодородия. Началась третья бразильская лихорадка — погоня за зеленым золотом: поднимается целина, вырубаются леса, сажаются плантации; если в одном месте не растет, идут дальше — чего-чего, а земли хватает. И разве она не призвана работать на человека? Плевать, что за спиной распаханная земля гибнет и эрозия приканчивает ее! Вперед, все время вперед — там ждут необъятные просторы и легкое богатство.

Первые колонисты возвращаются в город с набитым карманом, по их стопам идут другие, которых ждут новые гектары девственного леса: в течение пяти лет человек должен расчищать, сажать и ухаживать ради двух первых урожаев. Игра в кости! Первый урожай по четвертому году всегда невелик. И стоит заморозкам прихватить урожай пятого года, чтобы человек потерял разом все. Неважно, он пойдет дальше и начнет заново. Владелец земли занимается в городе торговлишкой или что-нибудь строит, он получает всего полторы тонны кофе с гектара, но ведь это ему не стоило ни гроша! И ой шлет за первой волной покорителей целины управителя и поденщиков. Поденщиков-европейцев, ибо кофе требует ухода, которого от раба пи в жизнь не добьешься, или же надо приставить к каждому надсмотрщика! Да и потом, с тех пор как Англия — главный организатор работорговли, получавшая больше всех прибыли, — поняла, что негритянская рабочая сила принесет ей еще больше пользы на месте, в Африке, и начала караулить в море работорговцев, рабы стали так дороги. Лучше уж нанять европейца, заинтересованного в уходе, поскольку он не получает никакого аванса и рассчитываются с ним будущим урожаем. Итак, империя принесла моду на «арианизацию», однако белокожие не могли разрешить всех проблем ни на кофейных плантациях, ни в шахтах, ни в освоении новых земель. Империя начала привлекать колонистов и сажать их на земли… они выродились, превратились в кабоклос, вернулись к натуральному хозяйству. В шахтах бунтовали немцы, тирольцы на строительстве дороги из провинции в Рио требовали от своего посольства приличного питания. В 1859 году германское правительство запретило эмиграцию в Бразилию. Иммигранты-ослушники пали жертвами пеонизма, немногие из 600 тысяч переселенцев с юга Италии, высадившихся с 1875 по 1900 год, сумели выбраться назад.

Без начального капитала судьба редко улыбается одной лишь отваге. А первые места к этому времени уже были заняты. Рыцари золотого века цепко сидели в седле. Так, семейство Прадо, первый из которых, впоследствии барон, начал с торговли мулами, через два поколения уже владело 3 миллионами 500 тысячами кофейных деревьев, несколькими торговыми фирмами, банком, транспортом… и общественной властью. Уже тогда в Сан-Паулу, очищенном от рабства, стала вырисовываться сельско-торговая прослойка, куда более предприимчивая, чем сахарные сеньоры. «До последних десятилетий крупные фазендейро были в некотором смысле хозяевами Сан-Паулу; интересами коллектива они считали свои классовые интересы»[78]. Появились ремесленники, затем юная промышленность, придавленная импортом, но тем не менее окрепшая за время первой мировой войны и оказавшаяся в состоянии противиться натиску американцев.

Когда кофейные плантации на своем пути к югу были остановлены холодами, пришлось вернуться на старые опустошенные земли. Появилась новая порода фазендейро — тех, что сносно платили своим поденщикам, вкладывали в землю удобрения, жили на плантациях и собирали по 5 тонн кофе с гектара… Первый же урожай в конце третьего года усилий «оплачивал с лихвой все расходы, в том числе и цену земли» (Рене Дюмон): кустарный метод минувшего века был опровергнут.

И царь-кофе подмял под себя всю бразильскую экономику. В 1905 году производство уже превышало одиннадцать миллионов мешков, и это количество с 1900 по 1930 год удвоилось. Бразилия задыхалась от кофе, выбрасывала его в море, сжигала в паровозных топках и просто на кострах, но добилась политики валоризации. Центральное правительство теперь покупает урожай и держит у себя, покрывая разницу в цене: вся страна платит, кофе становится обузой, каторжной гирей. И вопреки обещаниям больше не расширяться, плантации все лезут и лезут дальше. Бразилия захлебывается в своем горьком напитке, который полагается подавать «черным, как ночь, жгучим, как ад, нежным, как поцелуй, и крепким, как любовь», а главный потребитель его — США делают все, чтобы сбить на него цену.

И среди этой процветающей катастрофы высится промышленный Сан-Паулу.

Улицы переполнены спешащей толпой, запружены мостовые, где на зеленый свет машины мчатся такой же тесной каруселью, как на площади Согласия, повсюду — леса и краны, нагло попирающие все вокруг небоскребы, лихорадочный ритм и нервная атмосфера города, бегущего наперегонки со временем: Сан-Паулу.

Конечно же, я слишком остро реагирую на шум и кишение перенаселенных западных столиц, чтобы оценить его шарм. Сан-Паулу слишком похож на наше отражение, к тому же с уклоном в гигантоманию и излишества, так разительно выглядящие на фоне классического бразильского такта. Колосс Юга выставляет напоказ свое пышущее здоровье: 80 тысяч паулистов в 1900 году, полтора миллиона в 1940 году, 3 миллиона сегодня — невиданная гонка.

Ежечасно вырастающий из земли дом, 700 банков, самое высокое в Латинской Америке здание — 34 этажа, каждые три минуты садящийся или взлетающий самолет, миллион рабочих, 40 тысяч заводов, 300 ежедневных изданий — газет, журналов, бюллетеней, 60 процентов промышленной продукции всей Бразилии, роскошнейший Музей современного искусства и десяток бразильских миллиардеров. Самый видный из них — граф Матаразо — 11,3 миллиарда, 300 заводов и 30 тысяч рабочих — исключение на 3 миллиона случаев, потомок нищего неаполитанца, высадившегося в 1892 году с 700 франками в кармане и начавшего изготовление топленого свиного сала. Когда же Матаразо выдавал недавно замуж свою дочь Филумену, известную всему Сан-Паулу под именем Фифи, на свадьбу ушло 240 миллионов крузейро. Его заводы потребляют столько же электроэнергии, сколько все Перу.

Еще одна колоритная фигура преуспевшего паулиста — Ассис Шатобриан — 28 газет, 5 еженедельников, 25 радио- и телестанций; по слухам, часть своего могущества он употребил на пополнение экспозиций Музея современного искусства: объявлял, например, со всей помпой, что фабрикант X… собирается купить одного Пикассо в подарок городскому музею. Что оставалось делать фабриканту? Платить.

Таков более или менее похожий на действительность портрет Сан-Паулу, который набросал бы вам торопливый, но добросовестный гид.

Председатель Федерации промышленников Сан-Паулу недавно горько жаловался:

«…Крупные иностранные предприятия… поглощают… все те скудные финансовые резервы, которыми мы располагаем… И эти капиталовложения далеко не всегда направляются в жизненно важные для нации отрасли. Зачастую они врываются в сферы, уже занятые местной инициативой… что серьезно затрагивает мелкие и средние предприятия, которыми приходится жертвовать».

Кто знает, может, он вспомнил об информации, появившейся в серьезном официозе «Банна информа»: «Двадцать компаний в Бразилии располагают капиталом свыше десяти миллиардов каждая: двенадцать из них являются иностранными филиалами, шесть — правительственными и лишь две — собственностью бразильцев (в числе которых, конечно, и граф Матаразо)». Или он вспомнил о том, что бразильскую экономику контролируют десять банков, девять из которых — иностранные?

Ни одна самая развитая экономика на нашей планете не в силах сегодня выстоять даже на своей территории в соревновании с американским промышленным мастодонтом. Франция знает, что вся Парижская биржа не выдержит сравнения с возможностями одной только «Америкэн тэлеграф». Тем более молодая бразильская промышленность, как ей выстоять без поддержки? Лучше экипированные, рационализированные, спланированные, снабженные самой передовой техникой и богатым опытом, а главное — располагающие значительными капиталами, американские филиалы завладевают рынком, монопольно устраиваются там и довольно легко прибирают к рукам целые секторы экономики. Доходы быстро покрывают вложения. Мистер Белгуен, возглавляющий одну из самых значительных североамериканских групп в Бразилии, указывал: «Уровень прибылей в Латинской Америке необыкновенно высок… Он достигает 30–40 и даже 50 процентов годовых». То есть за два три года весь вложенный капитал оправдывается, возвращается в долларах назад в США, а затем продолжает обирать бразильскую экономику.

Напомним, что, по данным североамериканского экономиста Эндрью Гюнтера Франка, в 1947–1960 годах в Бразилию было ввезено 1 миллиард 814 миллионов долларов, а вывезено 3 миллиарда 481 миллион. Каждый доллар, вложенный в Бразилию, приносит, таким образом, ежегодно почти два.

Последствия не заставили себя ждать: контроль над значительной частью национальной экономики, обесценение монеты и инфляция, удушение местной промышленности… не считая давления как на экономическую, так и государственную политику страны.

За несколько дней до своей гибели президент Кеннеди заявил в Чикаго: «Из десяти долларов, что мы даем в долг, девять возвращаются к нам в форме заказов». Он пытался сломить сопротивление конгресса, не желавшего голосовать за кредиты закона о помощи, пытался бороться с американофобией в Латинской Америке, явившейся результатом настойчивого желания громогласно представить то, что является классическим вывозом капитала, поиском отдушины от затоваривания и политическим давлением — в виде великодушных благодеяний. Это не одно и то же. Линкольн не заблуждался на сей счет, но сегодня средний американец часто считает требования обездоленных народов уловкой для того, чтобы выманить еще больше.

Джон Фицджеральд Кеннеди вводил новшества не только в этом плане.

Сегодня с волнением вспоминают о его требованиях провести аграрную реформу, его осуждение военных диктатур, о критике Ласерды проправительственной печатью, о том, что с приходом к власти президент продал все свои личные акции частных компаний и заменил их облигациями казначейства, о судебном разбирательстве, которое он возбудил против шестидесяти гигантов американской экономики, обвинив их в нарушении антитрестовского закона, — это почти те же фирмы, которые преследовал Франклин Делано Рузвельт во время второй мировой войны… и которые мы находим сегодня в Бразилии, представленные родственниками или филиалами.

Я жду в Сан-Паулу телефонного звонка. Пионеры кофейных плантаций и их потомки не растеряли мышц и энергии, очутившись в пружинистых креслах административных советов. Самые предприимчивые идут на штурм Мату Гроссу, где князь Ренье уже владеет территорией большей, чем княжество Монако, а Рокфеллер — несколькими сотнями тысяч гектаров. Я жду звонка от одного из освоителей целины, прочно устроившегося в джунглях и перевезшего туда за дикие деньги даже аптекаря. В собственном трехместном самолете он без конца летает между Сан-Паулу и своими плантациями. Однажды он случайно пролетел над неизвестным дотоле стойбищем индейцев. Он долго кружился над ним, сбросил немного продуктов, которые всегда берет с собой… и вернулся через неделю. Несколько раз делал вид, что садится, взмывая в последний миг над верхушками деревьев. Знак был понят: за три недели работы индейцы расчистили площадку для самолета, но она вышла кривой, как птичий след. Сесть невозможно. Индейцы это поняли и выровняли полосу. С тех пор каждый месяц он прилетает к ним, завозит топоры, спички, соль. Он обещал в следующий раз взять меня с собой. Но его задерживает поломка в моторе, а прежде-чем пуститься в полет над зеленым безмолвием, лучше уж лишний раз убедиться, что все механизмы в идеальном порядке. В прошлом году упали инженер и два его спутника. Почему? Так никто и не узнал. Сверху нельзя было различить проглоченный лесом самолет. Совершенно случайно, уже несколько месяцев спустя, были обнаружены трупы; оказалось, что инженер вел разговор со смертью сорок два дня, записывая все в бортовой журнал.

Я жду; коротать время помогает компания моего друга Педру и его жены, которые окружают меня заботой, особенно ценной после месяцев одиночества в гуще незнакомых людей и природы. Одиночество благотворно, но, когда оно затягивается, способно загубить душу.

С удовольствием проглатываю прессу. Ирония, свободно пронизывающая сверху донизу газетные столбцы, не мешает сорокастраничным воскресным выпускам говорить о самых серьезных вещах, а газетам — публиковать сложнейшие экономические исследования и выдерживать большую строгость в информации. Бризола, чей приезд ожидался в Гоясе, куда он отправился ратовать за аграрную реформу, чуть не пал жертвой покушения. Машина, в которой он должен был ехать, была изрешечена пулями. Мигель Араес, губернатор Пернамбуку, протестует против подписания в обход федерального правительства прямых соглашений между отдельными губернаторами и высшими американскими чиновниками из «Союза ради прогресса». Он требует во имя сохранения целостности и суверенитета передачи этого права Федерации, которая сама должна распределять помощь по штатам. Речь идет о том самом «Союзе ради прогресса», на который несколько месяцев спустя должен будет резко обрушиться консерватор — министр финансов Карвальо Пинто во время конференций в Сан-Паулу.

За пять лет Бразилия удвоила свой экспорт: кофе, хлопок, какао, табак… Серьезные усилия и значительный успех. Но средняя цена за тонну экспортного продукта упала с 258 до 120 долларов: снижение больше чем наполовину.

Таким образом, Бразилия в 1956 году за 5,7 миллиона тонн экспорта получила 1 миллиард 482 миллиона долларов, а в 1960 году, продав за границу 10,6 миллиона тонн, получила на 200 миллионов долларов меньше. Цена на сырье понижается вместе со среднемировым уровнем. Президент Варгас в своем письме-завещании уже жаловался на это на примере кофе.

Зато цена за тонну промышленного изделия за то же время поднялась с 88 до 94 долларов. Повышение не очень заметное для твердой валюты, но в деньгах страны вследствие девальвации, для того чтобы импортировать одинаковое количество товара, потребовалось в 1956 году 71 миллиард крузейро, а в 1960 — 201 миллиард.

Как видим, ров между Бразилией да и другими развивающимися государствами и индустриальными странами все растет.

«Союз ради прогресса» должен был решить эту основную задачу; он обещал с 1961 года в течение десяти лет предоставлять Латинской Америке по 2 миллиарда долларов в год в виде государственных займов и частных вложений. Два года спустя министр финансов Карвальо Пинто упрекал Союз в том. что он не выполнил и малой доли своих обещаний.

Не была выполнена и главная программа, намеченная Джоном Кеннеди в Майами:

«Соединенные Штаты должны совместно с другими дружественными нациями предоставить Латинской Америке долгосрочные кредиты и техническую помощь для стабилизации цен на продукты латиноамериканского экспорта».

Программа, потребованная экс-президентом Кубичеком в Нью-Йорке:

«Союз ради прогресса» должен преследовать две основные цели: усиление экономических структур латиноамериканских наций и стабилизация цен на товары и сырье».

Программа, выдвинутая послом Мексики в США Каррилло Флоресом, в одном из заявлений в Нью-Йорке:

«Стабилизация цен на сырье должна беспокоить «Союз ради прогресса» больше, чем все североамериканские займы, вместе взятые».

И он уточнил:

«Мексика теряет за год болыйе валюты на понижении цен на продукты своего экспорта, чем получает потом в качестве займов за пять лет»,

с тем, чтобы заключить:

«Мексика просит лишь, чтобы удерживались справедливые цены на нормальном уровне… иначе это приведет к хаосу!»

Иначе это приведет к хаосу! Д. Ф. Кеннеди умер, но и Л. Б. Джонсон признает, что самой неотложной задачей, больше всего занимающей его правительство, является Латинская Америка. Начались волнения в Панаме…