От Копакабаны до Амазонки

Глава VIII 150 МИЛЛИОНОВ ДЕПОРТИРОВАННЫХ

Баия де Тодос ос Сантос — Баия всех святых… Когда первые португальцы ступили на этот берег с его стройными пальмами, ослепительно белым песком, шелковистыми, ленивыми водами зеленоватого цвета, то они сообщили в Лузитанию[38]: «Рай здесь».

Они встретили здесь того самого Карамуру, в память о котором до сих пор читается молитва в одной из 228 церквей первой бразильской столицы и след которого так старался отыскать Блэз Сендрарс. Безрезультатно…

А почему Карамуру не мог быть французом? В те времена, когда Европа открывала мир в поисках золота и пряностей, когда князь Курбский впервые пробил окно в Сибирь ради мягкого золота — ценных мехов, — в это время, гораздо раньше португальского адмирала Кабрала и его флота, малуанцы[39], эти рыцари без страха и упрека, по воле ветров и течений прибывшие в Бразилию, уже смешивались с дружественными индейцами, добывали красящее дерево. И почему Карамуру, соблазненный жарким небом, ласковыми пляжами и внимательными индейцами, не мог в самом деле остаться на постоянное жительство на этом чарующем берегу?

Но как только прошло первое увлечение и первые ночные купания при голубой луне, завоеватели, хорошо при-пятые добродушными индейцами, все-таки глубоко разочаровались в новой земле. Пришельцы увидели, что у «дикарей» нет ни браслетов из драгоценных камней, ни золота вокруг шеи. Нет даже и пряностей. Следовательно, вести обмен не на что. Рай действительно был, но он не обещал никакой коммерции. Колония влачила жалкое существование.

Но так было лишь до появления сахарного тростника и черных рабов для его возделывания. С этого времени Венеция теряет свое торговое значение, а Африка начинает испытывать самую безжалостную за всю историю мира выкачку крови.

Рабство — наиболее очевидная цель войн античности, рабство, осуществлявшееся древними евреями с большей мягкостью, чем греками и римлянами (в Рим было депортировано миллион галлов!), рабство, исчезнувшее в христианскую эпоху с тех дней, как при Карле Великом европейцы научились использовать в работах лошадь, рабство вдруг опять подало признаки возрождения на американской земле. Это означало возврат вспять на многие века. Принцип Гесиода «Для богатого раб то же, что для бедного вол» вновь становится актуальным.

Индейцев, плохих земледельцев, да к тому же массами гибнувших от болезней и разбегавшихся по лесам, нужно было заменить «черным деревом», «штуками», «тюками»[40]. Ввоз рабов из Африки, начатый весьма застенчиво, вскоре превращается в постоянное и очень выгодное дело.

Нуньо Тристан, пленивший в 1444 году в бухте д’Аргэн 80 африканцев, которых он доставил в Португалию, как бы подал первый сигнал. Его величество Фердинанд V Испанский узаконил начинание: он потребовал от своих представителей в Америке использовать черных на плантациях. Так установилась работорговля, практиковавшаяся потом целых три столетия. Ее последствия сказываются в мировой жизни вплоть до наших дней.

Одна за другой в работорговлю включились многие страны Европы. Португальцы, поднимаясь по Нигеру «на 800 лье» (то есть более чем на 3500 километров), ежегодно продавали 12–15 тысяч невольников. Занимались этим также голландцы и датчане. Английская «Королевская компания» только за десять лет вывезла из Африки 46 тысяч «тюков», отдельные работорговцы — англичане — 42 тысячи «штук» за три года. Лишь за один год и только из Лондона и Ливерпуля отошло 100 кораблей, чтобы совершить плавание по знаменитому треугольнику. Одна его сторона: Европа — Африка; суда шли со всякой чепухой на борту для «обмена». Другая сторона: Африка — Америка; суда были наполнены захваченными для продажи в рабство африканцами. Наконец, третья сторона: Америка — Европа; суда везли сахар, позднее хлопок или другие продукты.

В ту эпоху не было ничего выгоднее работорговли: каждый рейс по треугольнику умножал вложенный в него капитал минимум в десять раз…

Во всем практичные англичане оказались самыми организованными и в этом виде коммерции. Только за десятилетие, с 1678 по 1688 год, они, как явствует из официальных отчетов, вывезли 25 тысяч рабов лишь через одну контору Лампея. Кроме того, они ежегодно вывозили по 14–15 тысяч человек из Гвинеи и по 4–5 тысяч из Анголы. Значит, всего за это десятилетие британским флотом было перевезено 215 тысяч невольников!

Французы в гонку работорговли включились более или менее последними. Традиции Вильгеньона оказались еще столь действенными, что французский парламент в 1571 году заставил освободить черных, которых один из капитанов-работорговцев выставил для продажи в Гавре. Правда, несколько коммерсантов из Дьеппа, Руана, Сен-Мало уже и в то время «ведут некие дела в Гвинее». Но ничего существенного, организованного, систематического, грандиозного пока еще нет. Так, мелочная торговля…

В начале царствования Людовика XIV португальцы, испанцы, англичане и голландцы вгрызаются друг другу в глотку, борясь за монополию в торговле рабами, сахаром и пряностями. Франция же не имеет флота…

Появляется Кольбер. В 1664 году он организует французскую работорговлю уже официально, основывая «Вест-Индскую компанию». Одним из главных ее акционеров становится маршал де Туренн.

В 1670 году Государственный совет Франции благословляет работорговлю установлением пятипроцентного налога на доходы от нее, поскольку «ничто так не способствует умножению колоний и обработке земель в них, как прилежный труд негров».

«Гвинейская компания», основанная в 1685 году маркизом де Сеньеле, сыном Кольбера, продолжает дело и получает в 1701 году монополию на работорговлю на десять лет. Людовик XIV резервирует лично для себя четверть всех акций этой компании.

Еще более предприимчивыми оказались отдельные французские коммерсанты. В 1722 году из Нанта отплывают 23 невольничьих судна и перевозят более 6 тысяч «черных штук». Англия, не стесняясь официальных признаний, уничтожает конкурентов по работорговле размахом дела: в 1732 году в Ливерпуле базируется 101 судно работорговцев, в Лондоне — 135, в Саутгемптоне — 157.

Решение Государственного совета Франции, датированное 31 июля 1767 года, дает новый толчок французскому участию в работорговле. Этим решением у «Вест-Индской компании» монополия была изъята и отдана его величеству королю. В его казну шло 20 ливров с каждого перевезенного африканца-раба. Все негоцианты и поставщики королевства отныне могли свободно вести поимку невольников на продажу по всему побережью Африки.

Начиная с 1768 года, то есть годом позже, королевский прокурор в Нанте жалуется: «Подавляющее большинство невольников, сосредоточенных в Нанте, или бесполезны, или даже опасны. На публичных площадях и прямо у подъездов частных домов только и можно видеть, что кучки негров, которые доходят до оскорбления прохожих не только днем, но и по ночам».

Нант с его 1313 кораблями и 284 155 невольниками, перевезенными «официально» за период с 1713 по 1792 год, долгое время стоит во главе французской работорговли. Ля-Рошель, Сен-Мало, Руан, Дюнкерк остаются в этом «деле» далеко позади. Но процветает Бордо: в 1784 году отсюда пускаются в треугольник 25 судов. Знаменитые отели на его набережных выросли не сами по себе, подобно шампиньонам, а, как выразился один из наших историков, «на фундаменте из костей негров…».

Но по-настоящему побивает всех конкурентов Ливерпуль: его суда перевезли 24 тысячи рабов лишь за один 1754 год, а за десятилетие, с 1783 по 1793 год — 196 784 человека, или в среднем по 20 тысяч невольников ежегодно.

Документ от 1792 года определяет всю массу проданных за год рабов в 104 тысячи, в том числе англичанами было продано 53 тысячи человек, французами — 33 тысячи, голландцами—11 тысяч, португальцами — 8700. Официально! Но кто же может поручиться, что продавцы и покупатели рабов зарегистрировали для фиска все свои «тюки» и «штуки»?

100 тысяч черных пленников, выгруженных на пляжи или в порты Америки, — такова среднегодовая «официальная» цифра работорговли, подтверждаемая серьезными исследованиями, основанными на британских парламентских архивах. По этим документам, только на период с 1798 по 1848 год на земли рабовладения было выброшено 5 миллионов африканцев. И это несмотря на то, что работорговля Англией была запрещена в 1807 году, Францией— в 1819, Соединенными Штатами Америки — в 1820 году. Правда, рабовладение в США было отменено лишь в 1865 году, а в Бразилии — в 1888 году, и, следовательно, для подпольной торговли людьми оставались до этих поздних дат все условия.

Таким образом, вместе с наиболее осторожными исследователями проблемы можно сказать, что всего в Америку было доставлено минимум 20 миллионов, а максимум — 30 миллионов африканцев. Сколько из них пришлось на Бразилию, этого никто сказать не может. Дело в том, что бразильские архивы на этот счет были уничтожены по правительственному указу, «чтобы стереть всякий след минувшего позора…».

От 20 до 30 миллионов африканцев доставлено в Америку. Но сколько их было отправлено из Африки?

В начальные времена работорговли судно, охотившееся за людьми, тянулось вдоль побережья Африки от залива к заливу, от мыса к мысу, от реки до реки и «подбирало» там и сям мужчин, женщин, детей… Это был период, когда работорговля носила, так сказать, еще неорганизованный характер, поскольку потребность в рабах была невелика. При росте потребности в силу неизбежно вступает организация. По побережью Африки создаются фиктивные королевства, или белые конторы, через посредство которых и осуществляется пленение негров. Когда и это становится недостаточным (ибо Европа нуждалась в сахаре и кофе, а Америка, следовательно, в рабочих руках), экспедиции стали углубляться в джунгли. Они дошли до Тимбукту и пересекли Африку, чтобы обезлюдить Танганьику.

К местам погрузки, на суда, колонны пленников прибывали лишь после 60—80-дневного марша. Они шли цепью, прикованные к длинному шесту железными кольцами за шею, со связанными руками, а порой и ногами. И — быстро! Суда ждут!

Сколько умирало их на тропах еще в джунглях!

На берегу рабов покупал хозяин судна. Затем их метили каленым железом. Клеймом служили или герб судна, или знак компании. Клеймо ставилось на щеку, на живот и на руку. После этого рабов помещали в закрытые со всех сторон бараки — в ожидании, пока шлюпки перевезут всех на корабль. Пленники часто кончали самоубийством еще на берегу, давясь землей или заглатывая собственный язык…

Но вот погрузка живого товара закончена. Остается поднять паруса и двинуться в путь. Тут-то и вспыхивает трагедия. Окончательно поняв, что их увозят навсегда, пленники бросаются в море, разбивают головы о крепления судна, а в случаях, когда это оказывается возможным, поднимают бунт. Иногда им помогают ближайшие племена, пытаясь их освободить…

И вот открытый океан.

Место невольников — трюмы. Женщины и мужчины разделены, помещены в разные отсеки. Высота трюмов — от 140 до 170 сантиметров. Люди скованы по двое. На каждые полтора кубометра пространства трюма — по четыре человека. «Это гораздо меньше места, чем они займут в гробу», — замечает один из историков работорговли.

Иллюминаторов на невольничьем судне почти нет. Лишь узенькие слуховые отверстия, которые задраиваются на ночь и едва приоткрываются днем… Атмосфера в трюмах удушающая. Невольникам запрещено выходить даже по первейшим нуждам. И это в течение трех или четырех месяцев пути в условиях тропической жары! «Утром, когда открывают люки над трюмами несчастных, — говорится в описании невольничьего судна, — удушливый, ядовитый пар поднимается густыми клубами».

И если корабль-кладбище узнавали издалека по задраенным иллюминаторам, то его узнавали также и по невыносимому запаху.

Бобы, рис, кукуруза, маниок, первое время — несколько бананов, оливковое масло и перец (все это, конечно, в мизерных дозах) составляли меню рабов в пути. Плюс глоток водки по воскресеньям и час прогулки по палубе.

Дизентерия, эпидемии, сумасшествия и нередко отчаяние без дна — такова была участь пленников на корабле.

«14 женщин вместе бросились в море», — отмечает бортовой журнал невольничьего судна. Другие отметки в бортжурналах: «Взяли 700 пленников, в пути умерло 300»; «Погрузили 640 пленников, в пути умерло 105, а 200 больны»… «Медуза», корабль «Вест-Индской компании» (Франция), за один рейс перевозил 417 «штук черного дерева»; из них 312 погибли в пути, 32 больны… Смертность в пути достигает в общем одной пятой всего числа пленников. И не мудрено: эти трюмы — душегубки…

Атлантика — это настоящее морское кладбище Африки…

В то же время и кладбище ее бунтарей — тех, кто поднимал мятежи на кораблях в открытом море и гиб в безнадежном сопротивлении. Кладбище порой и для экипажей судов, застигнутых рабами врасплох и перебитых ими… Кладбище тех «безумных судов», которые бродили по океану без конца, многие месяцы, чтобы в итоге разбиться около берега или на подводных камнях…

Судно, перевозившее рабов-невольников, узнавали также по его шканцам — обиталищу команды: оно было приподнято над палубой, изолировано, укреплено. И по палачу, всегда ходившему по палубе. В команде — 20 или 30 человек против 500–700 невольников, и «лучше заранее, для острастки, изрубить нескольких из них, чем позволить перегрызть горло себе».

Так, пишет Ля Ронсьер[41], невольница могла быть осуждена на корабле на смерть по малейшему подозрению. Казнили ее так: живую привязывали к мачте, беспощадно били кнутом, а затем срезали ножами ленты мяса до тех пор, пока не обнажались кости…

По прибытии к месту назначения оставшихся в живых невольников брили, скребли и мыли. Потом давали им по рюмке водки, «чтобы появился блеск в глазах». И лишь после всего этого подходили покупатели со своими дамами под зонтиками…

Одновременно с разгрузкой судно тщательно окуривали, чтобы очистить его от невыносимых запахов. На Мартинике невольничий корабль, все с той же целью дезинфекции, нередко погружали в морскую воду в течение трех приливов подряд… Тут же старались сбыть «из-под полы» больных и изуродованных невольников. Если удавалось сбыть еще живым одного из трех больных — дело считалось удовлетворительным, а если каждого второго — то уж и совсем прекрасно удавшимся…

Если признать вслед за Ливингстоном, что один невольник, доставленный живым в Америку, в действительности означает четыре пленника, убитых при ловле или погибших в пути, то получится, что всего от 100 до 150 миллионов человек были вырваны из Африки, чтобы населить Новый Свет.

Сахар Ресифи и Баии оплодотворял живительной росой Старый Свет. К 1788 году Бордо рафинировал пятую часть всего сахара, потреблявшегося Европой. «Мы стали богатыми, потому что целые расы умерли для нас. Это ради нас были обезлюдены целые континенты», — писал Вернер Зомбарт.

Без рабов Новый Свет не выполнил бы своей роли. В самом деле, кто раскорчевывал бы леса? Рыл ирригационные каналы? Обеспечивал тростником сахарные мельницы? Питал Европу сахаром, а позже хлопком, какао и кофе, доставлявшимися с той стороны земли? Только даровой рабский труд мог компенсировать огромные расстояния…

Индейцы-охотники были чужды сельскохозяйственным занятиям; к тому же они были очень восприимчивы к болезням, их было мало, да и те разбегались по лесам. Европейцы были отдалены, свободны и дороги. Оставались африканцы: они знали земледельческий труд, были выносливы и дешевы; они могли создавать богатства даже на земле, не имеющей золота и пряностей. Их-то и начали депортировать…

Треть невольников обычно умирала в первые три года жизни в Америке. Активная жизнь остальных в среднем не превышала 15 лет. Новые партии рабов поступали непрерывно. Американская земля высасывала Африку.

В США, когда федеральный закон 1808 года запретил ввозить новых рабов, в штатах Мериленд, Виргиния, Северная Каролина, Теннесси и Миссури, чтобы обеспечивать рабочей силой плантаторов хлопка, были организованы специальные фермы «по разведению людей». В этой области была разработана целая наука, в особенности по рационам, обеспечивающим рост физически крепкого человека. На опыте ферм «по воспроизводству черных» в Алабаме Атуатер[42] впоследствии обосновал учение о диетическом питании…

Но вернемся к Бразилии. В своей работе о жизни невольников в этой стране Тоней приводит следующие слова отца-иезуита:

«Число рабов, которых довели до гибели только в штате Баия, невероятно велико, и никто не мог бы представить себе, что их превращали в скелеты за столь короткое время…»

Можно прямо сказать, что четыре столетия рабовладения в Бразилии были непрерывным уничтожением, умерщвлением невольников невыносимыми условиями труда и жизни, наказаниями, казнями…

К сожалению, история писана белыми. И в ней ничего не сказано о сопротивлении невольников. А оно было, было с самого начала, и в каждом случае беспощадно подавлялось и все же неизбежно возрождалось вновь.

Глубокое официальное молчание убило даже голос тех народов, которые навеки оказались стертыми с лица земли. Полно, да существовали ли они вообще? — может спросить теперь читатель, воспитанный на старой историографии…

Надо послушать великого Джильберто Фрейри, чтобы истина предстала перед нами во всем своем трагизме.

«Правда заключается в том, — пишет он, — что в эпоху, наиболее проникнутую исламизмом, в Бразилию ввозили черных магометан, стоявших по развитию выше не только индейцев, но и подавляющего большинства колонов-европейцев. Колоны-португальцы или их дети были почти сплошь неграмотные.

Есть все основания утверждать, что невольники, прибывавшие из наиболее передовых по культуре зон Африки, оказывались в Бразилии наиболее активными и творческими, наиболее благородными элементами колонизации. Стоявшие несравненно выше того, чтобы исполнять роль только «тягловой силы» на плантациях, они выполняли по существу цивилизаторскую миссию».

А вот уточнение, которое мы встречаем у другого бразильского автора — Калогераса:

«Именно африканским невольникам Бразилия обязана началом железоделательной промышленности, которую они основали еще в примитивных рудниках округа Минас-Жераис».

Маркс Шмидт, со своей стороны, добавляет, что невольники положили начало в Бразилии также и животноводству.

Как могли эти люди, не говоря ни слова, нести крест рабской доли, подчиняться, умирать? Надо переворошить теперь горы документов, чтобы добраться до нескольких лапидарных уточнений, перебрать сотни деталей, чтобы отыскать один факт, сличить десятки фактов, чтобы осветить правду.

Невольники бежали. Тысячами и при первой возможности. Они скрывались в лесах, углублялись вплоть до внутренних девственных районов, обосновывались там целыми колониями, подчас по соседству с оттесненными туда же индейскими племенами. Это в равной мере относится как к равнинам северо-востока, так и к каучуковым лесам Бразилии. Беглецы — «одичалые негры» смешивались с индейцами. В результате появились «кафузос», «кабарес», то есть метисы. Они дошли вплоть до Амазонки, где по сути все лесные реки стали местами расселения беглецов-невольников. В XVIII веке для ликвидации этих поселений не раз посылались войска. Плантаторы, никогда не отказывавшиеся от собственности на «своих» людей, вновь и вновь пытались закабалить беглых невольников. И вот, входя в соприкосновение с силами свободных рабов, войска нередко узнавали, что во главе индейско-африканских метисских племен стоят вожди из бывших невольников и что эти племена культивируют хлопок, разводят домашнюю птицу и даже занимаются ткачеством…

Да, невольники бежали, несмотря на сложную систему полицейской стражи и опаснейшие, нередко смертельные ловушки девственных лесов. Несмотря на то что в случае неудачи побега наказание было самым жестоким. Несмотря на право каждого свободного убивать беглого раба на месте…

Наказания… В случае если замысел побега раскрывался или уже убежавшие рабы вновь попадали к плантатору, месть была жестокой: им отрезали уши, вырывали языки, рвали подколенные сухожилия; их кастрировали. И еще: им набивали внутренности порохом и потом поджигали со стороны заднего прохода. Кстати, этот последний способ казни обогатил наш благородный язык одним колоритным изречением[43].

И все же рабы бежали. Они разбегались по всей внутренней Бразилии и даже основали в одном из ее дальних районов свою республику Пальмарес. Это государство управлялось советом из шести старейшин, который избирал короля. Вначале королем был Ганга, затем Зумби, Спартак вольных негров. Республика просуществовала с 1630 по 1695 год — 65 лет. Несмотря на 16 — да, 16! — военных экспедиций, направленных против нее начиная с 1643 года.

Защищенная мощным поясом девственных лесов, республика жила и развивалась. В 1643 году ее столица Макако насчитывала 8 тысяч граждан и 2 тысячи жилищ. Вокруг столицы располагались деревни. Выращивали сахарный тростник, маниок, занимались скотоводством. Одни специализировались в изготовлении пальмового масла, рыболовстве и охоте, другие делали плуги и колеса, сомбреро и горшки. Здешние горшки походили на вазы. В порядке торговли республика обменивала пищевые продукты и хозяйственные предметы на огнестрельное оружие и ткани в периферийных поселениях белой колонизации.

Могли ли короли сахара долго терпеть этот постоянный соблазн к бегству других невольников? Этот постоянный призыв к свободе?

Военные экспедиции, хотя и безуспешные, против республики следовали одна за другой. С 1677 года белые колонизаторы начали рассматривать ее осаду как первостепенную задачу, ибо, кроме всего прочего, считали ее центром самых плодородных земель. Последняя осада, в 1695 году, закончилась се разгромом. Войска белых натолкнулись на неприступную крепость. Степы из толстых бревен были усилены редутами и бастионами, защищенными в свою очередь рвами. Но осаждавшие применили мощную артиллерию…

То, что было потом, никто не осмелился описать. Но Зумби остался свободен — он покончил с собой… Годом ранее был основан Английский банк, а Людовик XIV развлекался в Версале…

Уничтожение республики не прекратило бегства невольников. Наоборот, их борьба за свободу приобрела еще более упорный характер. Рабы стали восставать прямо на плантациях. В Баии крупные восстания негров произошли в 1807, 1809, 1813, 1816, 1826, 1827, 1830 и в 1835 годах. Восстания были организованными — с предварительно разработанными планами, точно намеченной целью: взятие власти. Шеф полиции Баии с объективностью высокопоставленного чиновника, который руководит расправой, но сам лично не казнит, подчеркивает в своем донесении, что все мятежники умели читать и писать. «Нельзя отрицать, — писал он также, — что восстание имело политические цели, поскольку не наблюдалось ни воровства, ни других бесчинств».

В 1839 году могучее восстание рабов потрясает Мараньян. Но, едва приподнятая, крышка вновь опускалась. Никто и никогда не узнает ни имен героев этой борьбы, ни числа обрезанных сухожилий за одно подозрение в намерении к побегу, ни количества разбитых черепов за якобы косые взгляды.

Монумент павшим в рабстве навсегда останется анонимным. В конце концов ведь они погибли или просто за сахар, или просто за хлопок, или просто за кофе…

В качестве эпитафии может служить лишь одна фраза из проповеди отца Антонио Виэйры, некогда обращенной им к невольникам:

«Нет ни труда, ни образа жизни, которые столь близко напоминали бы распятие и страдания Христа, чем ваш труд, ваша жизнь…»