Отмщение

Глава 34 Визит

— Какие у нее успехи в лечении? — спросила Одель у своей подруги Маделин Стивенсон.

— К сожалению, — отвела Маделин взгляд в окно, выходящее на аккуратную лужайку во дворе Ривер-Рэйндж-Клиники, — не могу порадовать тебя ее успехами. Она противится нам во всем, у нее нет желания вылечиться. Как видно, мы напрасно тратим на нее время. Мы, конечно, ограждаем ее здесь от наркотиков, но она к ним вернется сразу, как только выйдет отсюда.

— Она говорила, что хочет уйти отсюда?

— Пока еще нет. Мне кажется, она не понимает, что никто ее здесь насильно держать не собирается. Одель, обычно курс лечения длится у нас шесть недель, а Труди находится здесь намного дольше. Мы не можем держать ее здесь бесконечно. В нашу клинику многие хотят попасть, они ждут не дождутся своей очереди. Мне каждый день звонят родители наркоманов и умоляют, чтобы я нашла место для их детей. Звонят мне и воротилы бизнеса, чтобы я приняла на лечение их администраторов. Что только мы не испытывали по отношению к Труди, лечили ее всякими методами, но ничего не помогает. Похоже, мы не в силах помочь ей. Впрочем, виноваты в этом не только мы. Невозможно помочь человеку, если он сам не желает вылечиться.

— Маделин, мне надо поговорить с ней.

— Ладно, поговори. Но учти, Одель, что я делаю для тебя исключение, потому что нашим пациентам, как правило, не разрешается встречаться ни с кем, кроме персонала клиники. Я иду тебе навстречу лишь потому, что верю тебе, что это вопрос жизни и смерти.

Сотрудник клиники проводил Одель из офиса Маделин в один из домиков, где жили пациенты. По пути Одель разглядывала территорию — на спортплощадках пациенты занимались спортом: играли в футбол, занимались гимнастикой, кто-то бегал трусцой. Только Труди сидела у себя в комнате и уныло размышляла о своей неудавшейся жизни.

— Одель! — воскликнула она, увидев подругу, и просияла. — Господи! А ты знаешь, что тот тип сбежал с твоими деньгами? Я так расстроилась! Каков мошенник! Хорошо, что ты пришла. Может быть, хоть ты поможешь мне отсюда выбраться.

— Ты уже забыла, как умоляла меня помочь тебе вылечиться? Я с такими трудами устроила тебя в эту клинику! — раздраженно принялась ее отчитывать Одель. — Помнишь, как ты говорила, что тебе необходимо вылечиться от наркотиков, потому что Томми поставил тебя во главе Фонда Исправления Человечества? Ты забыла о своей ответственности?!

— Ну, это было давно, — невинно ответила Труди.

— Давно?!

— Я тогда не знала, как трудно жить без наркотиков.

Одель пристально посмотрела в бледное лицо Труди, в ее печальные глаза, на ее старый застиранный спортивный костюм и укоризненно покачала головой. Неужели можно так сильно привыкнуть к наркотикам? Когда врачи посоветовали Одель не злоупотреблять кофеином, она сразу бросила пить кофе по утрам. С тех пор она ни одной чашки не выпила. Почему Труди не может отделаться от наркотиков так же легко? Из-за наркотиков она потеряла все самое дорогое: любовь и детей. Потеряла и способность соображать как следует. И после всего этого Труди опять хочет вернуться к тому, что разрушило всю ее жизнь? Почему?

— Труди, ну зачем, зачем тебе наркотики?

— Я без них не могу, без них жизнь слишком скучная. Слишком спокойная, пресная, что ли. Тоска страшная.

Слишком спокойная?! Что за бред! Одель этого не понять. Она, наоборот, хотела бы хоть немного пожить тихо, спокойно, но откуда-то вечно приходят напасти, на жизненном горизонте вечно сверкают молнии, угрожая безмятежному благополучию. Одель взяла Труди за руку и подвела к окну.

— Смотри.

— Куда смотреть? — не поняла Труди.

— Посмотри на тот дуб. Видишь? Ему лет сто, не меньше, а он переживет и нас с тобой. Полюбуйся на траву, прислушайся, как она растет. Растет так быстро, что ее приходится косить каждую неделю. Посмотри на небо, на облака — откуда они пришли, из каких дальних краев, что на своем пути видели? Посмотри на тех людей, как они играют в футбол. Задумайся, какое совершенное у людей тело — они просто играют, ни о чем другом не думая, а их сердца сами бьются в подходящем ритме, пот выделяется ровно настолько, чтобы температура тела поддерживалась постоянной. Разве все это не чудеса? Разве окружающий тебя мир скучен?

— А у тебя неплохо получается, — искоса глянула на подругу Труди. — Ты, случайно, не пишешь стихи?

Одель обалдела — раньше в голосе Труди ей не доводилось слышать сарказма. Может быть, бедняжка Труди действительно не может жить без наркотиков?

— Понятно. — Одель отошла от окна с чудесами. — Ты не хочешь лечиться. В клинике это уже все поняли. Напрасно они ради тебя старались. Собирай свои манатки сегодня же и выметайся отсюда. На твое место найдутся сотни желающих. Езжай обратно в Нью-Мексико и снова живи в постоянном дурмане. Вот так, Труди.

— Чего ты злишься, Одель? Что плохого я тебе сделала?

— Ничего. Просто я сдуру поверила, что ты и в самом деле хочешь исправиться, хочешь начать жизнь с начала. Сколько тебе лет? Тридцать? Тридцать два? Труди, ты можешь еще выйти замуж, можешь рожать детей. Но тебе, как видно, начхать на все это. Больше я тебе помогать не буду. Но прежде, чем ты вернешься к своему дурману, я должна сообщить тебе кое-что важное.

— Выкладывай. — Труди состроила обиженную физиономию, как у маленькой девочки, и сложила на груди руки.

— Что ты делала в Лос-Анджелесе в ту неделю, когда убили Томми Паттерсона?

— Чего?

— Не придуривайся, Труди. Грэйс узнала от Киттен Фэрлей, что детектив Моррис… Помнишь его? Он был на хасиенде после похорон Томми? Так вот, детектив Моррис уже знает, что ты была в Лос-Анджелесе на выставке художественных ремесел как раз в ту неделю, когда был убит Томми. — Одель внимательно следила за выражением лица Труди, за ее глазами. Если правду говорят, что глаза человека — это зеркало его души, то значит, душа у Труди была в этот момент туманна и непроницаема. — Ты помнишь хоть что-нибудь? — в отчаянии воскликнула Одель.

— Я помню, что жила в Таосе.

— Пойми, сейчас я говорю о Лос-Анджелесе, — пыталась ей втолковать Одель.

Труди задумалась.

— Помню, — наконец сказала она, — что они собирали экспонаты для выставки, они должны были выставляться на Юго-Западе, а потом на Западном побережье. Кажется, это называлось Выставкой художественных промыслов коренных жителей Юго-Запада Америки. Я тоже хотела отдать туда свои изделия, они очень хорошие. Честно, их покупают. Но мне сказали, что я не могу принять участие в выставке, потому что я не коренной житель Америки. Как будто я не коренная! Что такое коренной житель? Я прожила в Америке целых три жизни, и в одной из них была Возносящейся Шурфут, индейской принцессой. А Ист-Диабло, разве это не Юго-Запад? Это же западный Техас, самый что ни на есть Юго-Запад. В конце концов они приняли мои работы. А что было потом, я не помню. Кажется, мы путешествовали и всюду показывали наши изделия. Помню, однажды мы приехали в громадный, отвратительный город. Может быть, это и был Лос-Анджелес?

— Похоже на то.

— Там был Томми! — У Труди заблестели глаза.

— Ты встречалась там с Томми?

— Кажется, да.

— Что значит «кажется»?! — заорала Одель.

— Я попробую вспомнить, Одель, — виновато сказала Труди, малость перетрусив. — Кажется, ко мне прилетала его аура. Наши с ним ауры всегда сильно переплетались.

— Господи, дай мне терпение! — взмолилась Одель. — Так встречалась ты с Томми там или нет?

— Кажется, он появлялся несколько раз. Он то возникал у меня перед глазами, то исчезал куда-то.

— Значит, ты встречалась с ним, когда не слишком была задурманена наркотиками? Так, что ли?

— Не совсем так, Одель. Это были не обычные встречи, это было так обалденно, так здорово.

— Ну ты даешь! Ты даже не помнишь, встречалась ты со своим бывшим мужем или видела только его ауру? А ты случайно не помнишь, как ты убила его?

— Как я могла убить Томми? Я же любила его.

— Может быть, ты случайно столкнула его с обрыва?

— У меня до сих пор перед глазами стоит эта картина, как он падает, а в глазах у него боль и удивление. Да, удивление оттого, что он видит этот мир в последний раз.

— О Господи! — Одель вскочила, стукнула себя кулаком по бедру. — Ты же убила его!

— Нет, мне кажется, я не убивала.

— Тебе кажется!

— Наши души соединились в момент его смерти.

— Временное умопомрачение, невменяемое состояние, вызванное наркотиками. Может быть, это смягчит твою вину? Труди, тебе нужен адвокат. Обязательно.

— Ты уверена? — спокойно спросила Труди с невинным выражением ясных глаз.

— Понимаешь, Труди, тебя могут обвинить в убийстве. Конечно, все мы порой так злились на Томми, что готовы были убить его. Но одно дело — хотеть убить, и совсем другое…

— Но я не убивала Томми! Мне так кажется.

Одель присела на кровать рядом с Труди и взяла ее за руки.

— Слушай меня внимательно, Труди. Когда я уйду отсюда, стань перед зеркалом и посмотри, на кого ты стала похожа. Труди, ты превратилась в зомби. Пора кончать с этим. Я хочу сказать тебе еще об одной вещи. Есть такая женщина, ее зовут Типпи Мунстон. Она писательница. Она начала писать биографию Томми Паттерсона.

— О! Как здорово!

— Нет, Труди, это очень плохо, потому что Типпи может раскрыть все наши тайны, наши самые страшные тайны. А ведь у нас много тайн. Запомни, Труди, никогда и ни при каких обстоятельствах не говори с Типпи Мунстон. Грэйс тоже подписала контракт на книгу о Томми. Это поможет нам. — Одель встала. — Мне пора. Честно говоря, Труди, я уже устала возиться с тобой. Я привыкла помогать несчастным женщинам, хотя это усложняет мне жизнь. Но тебе я вряд ли смогу помочь. Посмотри на себя в зеркало, Труди, и представь, какой ты можешь стать, если начнешь другую жизнь.

После того как ушла Одель, Труди долго сидела на кровати и думала. Вставать к зеркалу не хотелось. И вообще ничего не хотелось делать. Внутри была мучительная пустота, заполнить которую могли бы только наркотики. Когда-то Труди пыталась заполнять эту пустоту любовью, потом материнством, но все это было не то. Настоящее счастье приносили только наркотики.

Сколько времени она так просидела, погруженная в себя, она и сама не знала. Из транса ее вывел гонг — сигнал к ужину. Голода Труди почти не чувствовала, а кроме того, сидеть за одним столом с местной противной публикой ей не нравилось. Но она решила, что поесть надо.

Труди нехотя встала, подошла к зеркалу поправить прическу и тут вспомнила совет Одель. Присмотрелась к себе внимательнее. Лицо стареющей женщины — кожа нездорового цвета, под глазами мешки. Чего она достигла к тридцати с лишним годам? Вспомнила две предыдущие жизни и потеряла двух детей. Если я и в самом деле столкнула Томми с обрыва, решила она, то и мне дорога туда же, потому что терять нечего — все уже потеряно, а начать жизнь с начала не получится.

Зачем Томми назначил ее главой своего Фонда Исправления Человечества? О чем он думал? И о чем думала она сама несколько недель назад, когда вдруг почему-то решила, что сможет жить без наркотиков? Нет, себя не переделаешь. Слишком поздно.

Труди отправилась в столовую. Если нечем заполнить пустоту в душе, можно хотя бы заполнить желудок.

— Эй, — услышала она чей-то оклик, проходя мимо газонов. — Я не видел тебя уже несколько дней. Тебе уже не нравится природа?

Это был инструктор, проводивший для пациентов так называемые походы по окрестностям клиники, те самые походы, которые в первые недели так нравились Труди.

— А, привет, Дон. Как поживаешь? — Труди машинально провела рукой по волосам и вдруг поняла, что не причесывалась несколько дней.

— У меня все нормально. А у тебя?

— Так себе, — состроила она гримасу, похожую на улыбку. — Я, кажется, скоро выйду отсюда, так и не вылечившись. Как всегда, одни неудачи.

— Напрасно ты унываешь. Не покидай клинику, пока не вылечишься, — с искренним участием сказал инструктор.

— Слышала я об этом, мол, каждого можно вылечить. Врачи так всегда говорят. Но я не могу, Дон. Ну не могу, и все тут. У меня уже нет сил.

— Послушай! Если ты сумела прожить целых три жизни, у тебя обязательно найдутся силы избавиться от наркотиков.

— Знаешь, — хихикнула она, — я начинаю сомневаться, действительно ли у меня были три жизни.

— Труди, нельзя терять веру в себя. Ты сильная и красивая. Ты, может быть, сомневаешься в этом, а я нет. И я не один такой, поверь мне.

— В самом деле? Кто же это?

— Я не могу сказать. — Дон покусал губы, раздумывая. — Мне запрещено говорить об этом.

Это было загадочно, но Труди не заинтересовалась она привыкла, что люди часто говорят о чем-то для нее непонятном.

В толпе прочих пациентов она не спеша вошла в столовую, стала в очередь на раздачу. На десерт давали шоколад. Странно, почему бывшим наркоманам разрешают есть шоколад? А может быть, все дело в том, что в клинике знают, что Труди его не любит? Слегка нагрузив свой поднос кое-какой едой, она не пошла на свое обычное место, а пристроилась за круглым столом, рассчитанным на восьмерых. Там уже сидели трое, и все они взглянули на Труди неприветливо. Она знала, почему все здесь относятся к ней с неприязнью — потому что она не участвует в их спортивных игрищах, в их бессмысленных разговорах, вообще ни в чем и никак не участвует. Тут все хотят избавиться от наркомании, а Труди своим саботажем раздражает их, напоминает им их неприятное прошлое. Да, она мешает им всем, но что тут поделаешь? Пусть о ней думают что хотят, но она не откажется от наркотиков. Лучше вообще не жить, чем жить скучно.

Труди запихивала в себя ужин как можно быстрее. Зачем портить людям настроение своим присутствием? Да и самой Труди тоже хотелось побыстрее избавиться от этих людей. Никто с ней не заговорил, пока она ела. Не успела Маделин объявить о завтрашних мероприятиях, как Труди уже отнесла свой поднос и ушла из столовой.

По дороге к себе она взглянула на небо. Солнце скрылось за тучами. Какая разница, откуда они пришли? Вот если бы принять немного наркотиков, тогда другое дело, тогда душа Труди взлетела бы до облаков. Что там еще наплела Одель? Кажется, про деревья, которые живут сотни лет. Ну и что? Когда Труди жила в прошлых жизнях, этих деревьев в помине не было, Труди их старше. Насчет травы? Да, Труди, бывало, говорила с травой, когда наедалась священных грибов. Трава рассказывала о том, как ей больно, когда по ней ходят люди или коровы. С наркотиками совсем другая жизнь, жизнь расцвечивается яркими красками. С наркотиками нет ничего невозможного. Невозможно, правда, вспомнить, убивала ли она бывшего мужа.

В домике было тихо, комнаты пациентов пустовали — кто-то из них еще не вернулся с ужина, а кто-то пошел в библиотеку. Во всем доме Труди была одна. Она вошла к себе в комнату и… Черт возьми! Кто-то здесь уже побывал! Не клиника, а казарма! На кровати лежала книга с обложкой ужасного коричневого цвета, который напомнил Труди дерьмо. Из книги торчала закладка. Труди открыла книгу на этом месте И прочитала две подчеркнутые фразы: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме…». «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

Труди улыбнулась, бережно полистала страницы Нового Завета. Все это было ей хорошо знакомо, такими словами когда-то она утешалась в минуту душевной невзгоды. Но с тех пор душа умерла, и Труди заблудилась во мраке. «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы».

Труди задумалась. Много ли она видела в своей жизни света? Нет, одну лишь тьму, и некому было протянуть руку помощи. Труди снова пробежала глазами знакомые с детства строки Евангелия от Иоанна: «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много», «…и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я», «Я есмь путь и истина и жизнь».

В детстве Труди часто молилась, но потом ее совратил с пути истинного развратник Эрл, и с тех она считала себя падшей, навсегда отвергнутой Богом. И вот впервые за много лет она стала на колени и возопила к Небу: «Господи, прости меня, грешную.»

Она не молила о каком-нибудь знамении свыше, не уповала, что Господь услышит ее, но вдруг произошло чудо — солнце выглянуло из-за туч и озарило Святую Книгу.