Отмщение

Глава 9 Ломать — дело не хитрое

— Успокой наконец ребенка!

Томми Паттерсон работал. Весь мир на это время был обязан притихнуть. А маленькая Юлия как на зло гонялась за игрушечным шмелем около кухонного стола, который Томми приспособил в качестве своего рабочего места. Юлия всего лишь играла, то есть делала то, что делают все нормальные двухлетние дети. Но терпеть это было выше сил Томми Паттерсона. (Который, заметим кстати, впоследствии получил гуманитарную премию за новый взгляд и проникновение в души подрастающего поколения. Его опус назывался «Бог глазами вашего ребенка». Премию ему присудила католическая епархия архиепископа города Сент-Луиса во время очередной благотворительной кампании. Тогда Томми Паттерсон как лауреат премии получил большую известность. Но все это произошло через несколько лет после того, как он бросил Одель и позабыл свою дочь.)

Одель, всегда заботливо угождавшая мужу, немедленно схватила дочь и унесла ее в спальню.

— Моя замечательная лапонька, — щебетала Одель дочке в спальне, — мы поиграем со шмелем здесь. Ж-ж-ж, ж-ж-ж, ж-ж-ж.

— Заткнетесь вы наконец?! Пожалуйста!

Одель закрыла дочь в спальне и метнулась на кухню.

— Почему ты не работаешь в офисе?! Это и наш дом, в конце концов!

— Я ненавижу офис, вот почему! Мне ненавистны дурацкие поручения, которые мне там дают. Мне наплевать, какой дезодорант предпочитает толпа, нравится им твердое или мягкое печенье. Это бессмысленная и идиотская работа. Но я вынужден выполнять ее! Вынужден из-за тебя и этого маленького отродья.

Кровь бросилась ей в лицо, снова подскочило кровяное давление. Одель не находила слов от возмущения. Да и что на это она должна была ему ответить? Разве муж не обязан содержать жену и ребенка? Так чего же Томми от нее хочет? Она его не заставляла, он сам решил устроиться на эту работу в исследовательскую фирму в Нью-Йорке, занимающуюся изучением столь «важных» вещей, как, например, какие дезодоранты и какое тесто пользуются среди покупателей большим спросом. Одель считала, что можно было поступить иначе — она устроилась бы на работу, а Томми сидел бы дома с ребенком и писал книги. Но Том считал, что сидеть с ребенком — не мужское занятие, этим должна заниматься женщина. А мужчина должен время от времени общаться с мужчинами, чтобы иметь друзей. Поэтому дома сидела Одель, на ней была и вся работа по дому. Одель возилась с Юлией, готовила еду, убирала квартиру, вывозила Юлию на коляске в парк, где обсуждала детские проблемы с другими мамашами, сравнивала свою дочь с другими детьми, волнуясь — хорошо ли доченька развивается? Таким образом, разделение труда в их семье было четким и вполне традиционным. Но теперь Тому это начинало не нравиться. А что могла сделать Одель? Так и текла их жизнь в Бруклине.

Потом дело дошло до того, что Томми мог только кричать на нее и дочку. Что ему надо? — не понимала Одель. Почему бы ему не объяснить спокойно, по-человечески, что его не устраивает? Что ему не так? Одель не хотела сваливать все проблемы на Тома, она честно хотела делить трудности пополам. Ведь они муж и жена, ведь семейное бремя легче нести вдвоем. Но когда она пыталась заговорить с Томом об этом, он отмахивался:

— Ты не поймешь.

— Чего я не пойму? — настаивала Одель.

— Ты не знаешь реального мира, ты живешь в коконе. Что ты знаешь о том давлении, которое я испытываю? Как ты считаешь, что я могу чувствовать, продавая такие вещи?

— Может быть, тебе лучше найти другую работу?

— Мне не нужна другая работа! Мне вообще не нужна никакая работа! Я хочу жить!

— Хорошо, — осторожно сказала она, боясь рассердить его, — но объясни мне, что это означает? Как жить?

— Я уже говорил тебе, — холодно ответил он, — ты не поймешь этого.

Первые десять месяцев такой жизни в Бруклине Одель часто подумывала — не улететь ли ей домой к маме? Позже Одель начала задумываться об этом серьезней. А ведь первые три месяца после их переезда в Бруклин все шло превосходно. Тогда Тому нравилась его работа.

— Там работают отличные люди, — радостно сказал ей Томми в один из первых дней после переезда. Одель в этот момент укладывала в буфете на полках свежую бумагу и вполглаза следила за расшалившейся дочкой.

Но постепенно радостное возбуждение от переезда и новой работы прошло, жизнь вошла в спокойное русло, приняла опасную монотонность.

— Мне кажется, я ходячий труп, — однажды сказал ей Томми среди ночи.

Что должна была сделать Одель? Наступило лето. В Бруклине можно было задохнуться от зноя и духоты.

— Пожалуй, я на недельку съезжу домой подышать свежим воздухом. Не возражаешь? — спросила Одель.

— Почему я должен возражать? — невесело улыбнулся Томми. — У тебя куча свободного времени. А мне в ближайшие десять лет положено всего две недели отпуска в год.

— Я могу подождать. Хочешь, я дождусь твоего отпуска? Мы можем поехать куда-нибудь вместе.

— Нет, дорогая. Отправляйся к маме и папе в Ричавен. А я как-нибудь справлюсь тут без тебя.

Что бы это значило? Были ли эти слова грозным предзнаменованием? У Одель не было больше сил. Она устала от Томми. Ей так хотелось хоть немного передохнуть от изматывающей жизни с ним.

Надо ли ехать в Коннектикут? — мучилась она сомнениями. Нельзя было проговориться родителям, что ее брак дал трещину. Хотя они и не были в восторге от Томми, все равно на ее жалобы они ответили бы: «Домашняя атмосфера зависит от тебя». Но разве Одель не пыталась улучшить семейную атмосферу в течение нескольких месяцев? Если бы ей только понять, в чем же она совершает ошибку!

Итак, ехать или не ехать? Одель долго колебалась. И наконец решилась после очередной безобразной сцены, когда Томми не соизволил понять, как это в летнюю жару девочка может хлюпать носом всю ночь.

Неделя в Коннектикуте была настоящим блаженством. Вдалеке от Бруклина с его раскаленным бетоном Юлия расцвела — резвилась на чудесной зеленой траве, помогала дедушке работать в саду, весело гуляла с мамой и бабушкой. Только здесь, освободившись от гнета, Одель поняла, под каким огромным давлением она жила в Бруклине. Но Одель в этом никому не призналась. Когда родители вежливо осведомлялись у нее о муже, она кратко отвечала, что тот очень много работает. С дальнейшими расспросами они к ней не приставали.

Неделя пролетела незаметно. Как Одель не хотелось уезжать! Но как ей объяснить это другим? Под каким предлогом остаться? Разве могла Одель попросту сказать своим родителям, что ей не хочется возвращаться к мужу?

— Скорее приезжай к нам еще, — напутствовала ее мать. — Юлия такая прелестная куколка!

Одель и Юлия сели на поезд, прибыли на вокзал Гранд-Сэнтрал, пересели в метро и поехали в Бруклин. Проделать все это было нелегко — приходилось нести на руках Юлию и тяжелый чемодан. Но Одель не хотела звонить мужу и просить его, чтобы он встретил ее на Гранд-Сэнтрал. Ведь Томми сердился на любые просьбы, даже на просьбу погасить в спальне свет.

Одель почувствовала, что Томми в квартире нет, сразу, как только повернула в замке ключ и открыла дверь. Все же Одель на всякий случай позвала: «Томми!» Ответа не последовало. Она испытала облегчение — хотя бы в первые минуты ей не придется выслушивать черный юмор мужа, еще немного можно продлить хорошее настроение, привезенное из Коннектикута.

Первым делом она привела в порядок после дороги Юлию, потом взялась за чемодан — Одель не любила оставлять на потом нераспакованные вещи. Но разобранный чемодан стал горьким свидетельством, что обратная дорога закончена и настало время вновь столкнуться с суровой реальностью. Хорошо хоть не надо было возиться с грязным бельем — перед отъездом Одель из дома мать постирала все вещи в стиральной машине. Теперь Одель осталось только повесить чистую одежду в шкаф и уложить белье в выдвижные ящики. И вдруг она заметила, что в шкафу почему-то слишком много свободного места.

Не было вещей Томми.

Как последняя дура, она лихорадочно обшарила всю квартиру в поисках следов мужа. Вначале тупо подумала, что квартиру обокрали. Но тогда почему взяли только вещи мужа? Ее собственные вещи все были на месте. Наконец до Одель дошло — муж бросил ее. Она снова начала обследовать квартиру — что он унес с собой?

Пропали деньги, хранившиеся на кухне в выдвижном ящике. Одель схватила Юлию и помчалась в банк, где обнаружила, что исчезли и деньги с их общего счета, куда она по глупости клала деньги, регулярно присылаемые ее родителями.

Все, что теперь у Одель осталось, — ребенок и купюра в пятьдесят долларов, которую ей сунул отец при посадке на поезд. Господи, что же делать?!

Она позвонила Томми на работу. В трубке послышался женский голос. Одель попросила позвать Тома Паттерсона.

— Подождите минутку, пожалуйста, — сказала женщина.

Одель захлебнулась в волне страха. Что она собирается сказать Тому? Как она вернет украденные им деньга?

— Говорит Стив Роузен, — раздался в трубке низкий мужской голос. — С кем я говорю?

Стив Роузен! Это начальник Тома.

— Это Одель Паттерсон, жена Тома Паттерсона.

— Можно мне поговорить с вашим мужем, миссис Паттерсон?

Он что, сумасшедший? — ошалело подумала Одель.

— Я… Я думала он на работе.

— Вы хотите сказать, что его нет дома? Значит, он не заболел? С ним ничего не случилось?

— Я… Понимаете, я… только что вернулась из Коннектикута. — Что же сказать? — пыталась сообразить Одель. Можно ли рассказать, что Том ушел от нее? — Не скажете ли, когда вы его последний раз видели?

— Мы видели его вчера, — произнес Стив Роузен с великолепной дикцией, холодно и отчетливо произнося каждое слово. — Он ушел из офиса после полудня, сославшись на головную боль. Он унес с собой некоторые бумаги с важными для нас результатами демографических исследований. Скажите своему мужу, чтобы он вернул нам эти бумаги как можно скорее. Сегодня же!

— Мистер Роузен, не кричите на меня! Я только что приехала из Коннектикута и обнаружила, что вещей Томми нет. Нет и денег на нашем с ним общем счету! — Одель бросила трубку.

Через минуту телефон зазвонил. Одель быстро схватила трубку, надеясь, что это Томми решил хоть что-нибудь объяснить. Но снова послышался голос Стива Роузена.

— Он снял деньги со счета?

— ДА! — Одель с яростью бросила трубку.

Когда телефон зазвонил снова, Одель уже знала, что это опять босс Тома.

— Пожалуйста, — быстро заговорил он, — не бросайте трубку. Не можете ли вы посмотреть, нет ли у вас в квартире темно-коричневой папки? Пожалуйста. Она сделана из искусственной кожи. Да, из искусственной кожи.

— Мне сейчас не до вашей искусственной кожи!

— Я понимаю, понимаю, но для нас это очень важно.

Одель снова бросила трубку. Но босс, поняла Одель, не угомонится и позвонит снова. Она выдернула телефонный кабель из розетки.

Подошла Юлия, положила голову маме на колени.

— Молоко, — сказала дочь. Ребенок хотел есть.

Взяв пятьдесят долларов, вместе с Юлией Одель пошла в магазин, купила немного молока, хлеба и копченой колбасы. Назад к квартире брела медленно. Одель была потрясена, словно разбилась в ужасной аварии. Такого она не испытывала за всю свою жизнь. Едва она вернулась в квартиру, не успела даже взять стакан, чтобы налить дочке молока, как в дверь позвонили. Это Томми, подумала Одель. Сейчас скажет, что это был розыгрыш!

Она быстро распахнула дверь. На пороге стоял неизвестный мужчина.

— Стив Роузен, — представился он.

Одель вздохнула.

— Какого черта вам от меня надо? — спросила она, теперь уже окончательно сломленная.

— Пожалуйста, очень прошу, могу я поискать ту папку?

— Почему же нет? — Она пожала плечами и впустила его в квартиру.

Его поиски не увенчались успехом. Он еле сдерживал гнев, когда понял, что коричневая папка пропала вместе с Томми Паттерсоном.

— Ваш муж настоящий подонок, — сказал Стив Роузен, направляясь к двери.

— В этом я с вами согласна. Ему начислены хоть какие-то деньги, которых он еще не получил у вас?

— Смеетесь?! Если мы найдем его, предъявим ему иск!

Ту ночь Одель провела с включенным светом, одна на супружеском ложе. Что делать? Что делать женщине, оставшейся одной с маленьким ребенком? Если бы Одель знала, что, задавая эти вопросы, она опережает свое время, тогда, может быть, хоть немного утешилась. Но ей было не до философствований, она сходила с ума от свалившейся на нее беды.

Естественнее всего в таком положении было бы ехать домой к маме, под ее теплое крылышко. Но что-то удерживало Одель от такого простого решения. Что именно? Гордость или глупость? Одель и сама не знала. Она знала только одно — она сама виновата в своей беде, а значит, самой и надо выкручиваться. Но как это сделать всего с пятьюдесятью долларами?

Утром она позвонила своему брату Мейсону. Он жил в штате Массачусетс и зарабатывал на жизнь торговлей яхтами. Он удивился, услышав ее голос, — обычно они встречались только на Рождество. Мейсон не понимал Тома и ее связь с ним. Но даже брату Одель не собиралась рассказывать все о своей беде — он выболтал бы это родителям. Выслушивать гневные речи предков в довершение всех несчастий ей совсем не хотелось.

— Привет, Булочка, — сказал он, когда понял наконец, кто ему звонит.

Одель ненавидела эту кличку, которой брат ее всегда называл. Но, как говорится, бедняку не приходится выбирать.

— Мейсон, я хочу тебя кое о чем попросить, ведь ты мой должник. Помнишь, как я дала тебе деньги из своей свиньи-копилки? Ты тогда купил себе ту игрушку, о которой мечтал.

— Свинья упала и разбилась сама, так что я взял эти деньги без твоей помощи, — поправил он.

— Мейсон, у меня безвыходное положение. Мне нужны деньги. Нужно столько, сколько ты можешь дать.

На том конце провода воцарилось молчание. Потом брат спросил:

— Что случилось?

— Я не могу рассказать тебе. Я верну деньги. Ты же знаешь.

— Они тебе очень нужны?

— Все, что у меня есть, — это сорок семь долларов с мелочью.

— Хорошо, я пришлю тебе, — пообещал он. — Ты расскажешь хоть что-нибудь?

— Сейчас не могу, Мейсон, я и сама пока не разобралась.

Через три дня она получила от брата чек на тысячу долларов. К этому времени у нее уже созрел план действий. Хоть она и не закончила колледж, но умела печатать на машинке. Этим Одель надеялась начать зарабатывать деньги.

Поиски работы отняли две недели. Одель могла бы получить работу и раньше, предложений хватало, ведь она печатала с достаточно высокой скоростью. Более того, Одель имела хорошее воспитание — хорошие манеры остались со времен детства в Коннектикуте. Это уже позже, когда она связалась с Томом, он относился к ней как к половой тряпке, и такой она начала чувствовать себя сама. Но пропало не все, следы внешнего блеска еще сохранились — Одель не походила На опустившуюся и отчаявшуюся женщину, согласную на любую работу. Она хотела найти такую работу, где выплачивали бы страховое пособие в случае какого-либо несчастья. Она теперь жила не одним днем, пришлось крепко задуматься и о будущем — собственном и своей дочери.

Одель нашла работу в фирме «Арамко», ее взяли на должность секретарши, занимающейся приемом посетителей. Зарплату предложили небольшую, но зато была страховка — как раз то, что Одель искала. На работу надо было ездить каждый рабочий день в центр Манхэттена, а возвращаться домой вечером. У женщин, гуляющих с детьми в парке, Одель узнала имена нескольких пожилых женщин, время от времени подрабатывающих няньками, и обратилась к той, которую однажды видела весело игравшей со своим подопечным ребенком в парке. Эта женщина вначале не соглашалась — ей не хотелось заниматься с ребенком весь день, она привыкла работать меньше. Но после уговоров она сжалилась над бедой Одель и согласилась. Можно было вздохнуть с облегчением — самая трудная задача решена. Ведь всюду, где Одель пыталась устроиться на работу, ее спрашивали — есть ли у нее ребенок, и что она будет делать, если ребенок заболеет? Теперь у нее был ответ и на этот вопрос.

Последним хлопотливым делом, с которым пришлось повозиться, был переезд из прежней квартиры с двумя спальнями в меньшую и худшую квартиру, тоже в Бруклине. На переезд пришлось потратиться, но этот одноразовый расход окупился — за новую квартиру надо было меньше платить.

— Фу! — сказала Юлия, увидев новую маленькую квартирку.

Да, квартирка была так себе, но зато дешевая. Жить в старой квартире Одель себе не могла позволить. Большая часть ее заработка уходила на плату няне, которая весь день сидела с Юлией. Впервые в жизни Одель пришлось считать каждый цент, чтобы выжить.