Краски легкие, светлые. Это утро. В дрожащей дымке проступают очертания большого города.
И еще на картине напряженное лицо. Человек с нетерпением ждет, когда проснется Париж. Пока раннее утро. Рассвет задерживался на крышах. Такие зыбкие краски напоминают картины Моне, Писарро, Ренуара…
Картина еще не закончена, а на нее обращают внимание, около нее задерживаются. Тесно здесь, на знаменитом «пятачке» Монмартра. Мольберт к мольберту. Художникам не мешает поток туристов. Он даже необходим. Не сейчас, так позже, не сегодня, так завтра кто-нибудь из приезжих купит очередную картину, где в уголке будет подпись, дата и, конечно, место продажи. В основном покупают именно из-за этого.
— Трудно, что ли, подписаться, — пожимает плечами художник и сознается: — многие неразборчиво подписывают.
— Почему?
— Вдруг станешь знаменитым. Стыдно будет потом.
— Но у вас интересная картина.
— Эта… Это другая, — задумчиво говорит он и смотрит на крыши, покрытые дымкой рассвета. — Я приехал из Голландии. Отец мой мечтал побывать в Париже.
— И что?
— Его убили гитлеровцы.
— Это он? — я кивнул на картину.
— Он. — И вдруг резко повернулся. — Смотрите, какие добрые глаза! Какое в них детское любопытство.
— Наш товарищ, — пояснил я.
— Кто он?
— Архитектор.
— Сразу видно. Удивительно добрые глаза.
— Он освобождал Прагу…
— Да-а?
Художник застыл, прикусив губу.
— Да-а!
Наконец-то он нашел. Он чувствовал, что в картине не хватает главного. Глаза, глаза! Какому художнику они удавались сразу? И вот так, неожиданно!
— Простите.
Я отошел. Но повернувшись, увидел, как турист, не выпуская сигары изо рта, что-то спросил у художника. Услышав ответ, он, недоумевая, пожал плечами и степенно двинулся дальше.
Через несколько минут наш автобус осторожно пополз по узким улицам вниз с Монмартра. Отсюда хорошо видны крыши Парижа, залитые веселым июльским солнцем.
Автобус продолжал медленно двигаться по улице Ленинградской, к площади Европы…