Пароль остается прежним

О ЛЮДЯХ ХОРОШИХ И РАЗНЫХ

Армен Микаелян торопился так, словно за поворотом откроется Ереван, и газик свернет на улицу Шолохова, где жила старая мать Армена. Но поворот следовал за поворотом,а дорога все бежала и бежала вперед, увлекая за собой машину.

Серпантинами взобрались на перевал и снова спустились в долину. Дорога окунулась в хлопковое поле. По обе стороны от нее веером растекались кусты с первыми желтыми завязями. По зеленым рядкам бойко шагал «ДТ-34» с фанерным навесом от солнца.

Рядом с Микаеляном сидел майор Серебренников. Сзади прикорнул Бородуля.

Микаелян виртуозно крутил баранку и гадал, как Серебренников заговорит с Бородулей.

Серебренников молчал.

Бородуля прикрыл глаза и покачивал головой в такт машине. Это Микаелян видел в зеркальце.

«Ясно,— решил про себя Микаелян.— Майор скажет: о чем задумался, Бородуля?»

Передние скаты машины набежали на яркие буквы, выведенные на гудроне, с огромным восклицательным знаком в конце «СТОП!»

Микаелян резко затормозил и остановился возле шлагбаума.

К машине подошел пограничник, заглянул в кабину. Увидел майора Серебренникова. Доложил: на границе без происшествий.

— Хорошо,—ответил Серебренников,— продолжайте службу.

Газик проскочил завод эфирных масел и въехал в районный центр.

Возле хлопкоочистительного завода пришлось задержаться: взад-вперед маневрировал куцый паровозик. Он толкал порожние платформы, оглашая воздух петушиным криком, и, наконец, скрылся за железными воротами.

Газик прошмыгнул под отяжелевшими проводами, словно специально укутанными почерневшими хлопьями ваты. Вдоль улицы выстроились чинары и тополя с побеленными стволами. За ними блестели оконными стеклами аккуратные домики с синими ставнями. Лениво плескалась вода в арыках, слизывая с берегов опавшие листья.

Видно, местные жители хорошо знали Серебренникова, потому что он едва успевал отвечать на приветствия.

За широкоэкранным кинотеатром свернули на одну из окраинных улочек. Здесь зелени стало меньше, и домишки пошли глинобитные.

Потом поселок оборвался.

Асфальт кончился. Газик затрясся на выбоинах, взметнул пыль. Запахло раскаленным песком.

Бородуля перестал дремать и уставился на крутой затылок майора.

«Ну, что, Бородуля, проснулся?»— начал Микаелян разговор за Серебренникова, и уже в который раз покосился на майора.

Наконец Серебренников повернулся к Бородуле.

Микаелян весь обратился в слух и даже сбавил скорость. Он вдруг вспомнил, что в хозяйственном взводе ничего не могли добиться от Бородули, говорили, что из него двух слов не вытянешь. А майор?

— Надо бы выехать пораньше,— отплевываясь, сказал Серебренников.

— Почему?— спросил Бородуля сонно.

— Пыль была бы свежее.

— А-а...

— На границе говорят: поешь ветерку с песочком— и сыт,— добавил Серебренников.

— А почему?— опять спросил Бородуля.

— Послужишь-на границе подольше — поймешь.

Бородуля вспомнил: что-то такое говорил про границу отец. Отец у него человек заслуженный, тракторист.

Ну, конечно: провожал он его на границу. Ехали они на бричке мимо скошенных лугов. На подводе лежал рюкзак. В рюкзаке сало и хлеб. Рядом дребезжал котелок с ложкой, но совету отца прикрученной к ободку медной проволокой.

Конь шел споро, и Бородуля-старший спешил выложить сыну свои наставления. Он хотел, чтобы Иван служил только на линейной заставе.

«Кто на заставе не служил — границу не видал,— говорил он.—А там, брат, такую школу пройдешь, что потом век не собьешься с пути».

Впрочем, это он тысячу раз говорил. Не только ему, сыну, всем и даже, кажется, в Харькове на областном слете механизаторов. Чудила, одним словом.

Бородуля усмехнулся и сказал:

— У меня отец тоже на границе служил.

— Давно? — поинтересовался Серебренников.

— Перед войной.

— А где, не знаете?

— На Дальневосточной.

Серебренников оживился:

— Я тоже в это время на Дальнем Востоке служил... Есть такая бухта — Находка.

— Командовали?— спросил Бородуля.

— Командовал.

— Всей бухтой?

Серебренников засмеялся.

— Да нет. Немножко поменьше. Отделением.

Бородуля недоверчиво покосился на него.

— А вы что думаете, я майором родился?— сказал Серебренников, подмигивая. — Нет, брат. Я тоже вначале срочную служил. Потом демобилизовался. Потом воевал и тоже рядовым до сорок четвертого года.

— Скажите!—Бородуле вдруг показалось, что они с майором старые приятели.

«Раскалывается!» — подумал Микаелян, включая демультипликатор.

Вскоре майор уже знал, что Иван Бородуля учился десять лет, но окончил лишь семь классов. В колхозе больше был на подсобных работах. Хотели его направить в школу механизаторов. Отказался. Почему? Да все говорили: поезжай, поезжай!— вот он и отказался: своя голова на плечах есть!.. Потом посылали на курсы садоводов, но он решил, что это бабье дело... Сватали за дочку бригадира. Хорошая девушка, между прочим. Да раз сами сватали, какой ему интерес был?..

Солнце прямым попаданием било в машину. Борта накалились так, что до них невозможно было дотронуться. Песок хрустел на зубах. Серебренников протянул водителю зеленые очки.

— Не надо, товарищ майор,— пытался возразить Микаелян.

— Берите!— приказал майор. Он зажмурился, чтобы песок не попал в глаза и спросил сердито:— А где же ваши очки?

Микаелян вздохнул:

— Они у меня, товарищ майор, не держатся.

— Вот только потеряйте эти!— пригрозил Серебренников, и Микаелян понял, что назад очки у него майор не возьмет.

Еще через полчаса въехали на заставу. Серебренников вылез из машины. Капитан Ярцев встретил его у ворот. Серебренников протянул руку.

Дежурный представился:

— Сержант Назаров.

Бородуля высунулся из кабины и, едва увидев громадную фигуру дежурного, сразу признал в нем своего бывшего командира отделения.

Серебренников стряхнул пыль, попросил Назарова принести воды.

Бородуля не торопился сходить. Микаелян сказал:

— Давай, давай, не задерживайся!

— Ладно тебе!— миролюбиво произнес Бородуля и нехотя открыл дверцу кабины. Прикрываясь рукой от солнца, улыбнулся начальнику заставы.

— Почему не докладываете?— строго спросил Ярцев.

Бородуля удивился:

— Так ведь я это... с товарищем майором.— Он ждал, что сейчас Серебренников заступится за него. Но Серебренников тоже смотрел строго.

— Докладывайте, рядовой Бородуля.

Бородуля надулся, но доложил.

Дежурный принес воду. Полил Серебренникову на руки.

Бородуля, прислонившись к машине, вздыхал.

— Покажите рядовому Бородуле койку и пусть займется чем-нибудь,— распорядился капитан Ярцев.

— Есть! — ответил дежурный. — Пошли, Бородуля.

Солдат неохотно повиновался. Перед входом в казарму сержант остановил его и молча показал на щетку. Бородуля поставил на ступеньки вещевой мешок. Кряхтя, стал чистить сапоги.

— Теперь идем.

Сержант повел Бородулю в дальний угол казармы, показал на аккуратно заправленную чистыми простынями койку под свернутым накомарником. К спинке была прикреплена незаполненная бирка. Сержант сказал:

— После обеда заполните. Ясно? И вот что: наше отделение лучшее на заставе.

— Понял,— вздохнул Бородуля. Его не очень-то радовало, что придется служить в отделении сержанта Назарова. Бородуля помнил его по учебному пункту: язва, а не сержант. Просто отдохнул, пока был в хозяйственном взводе. И надо же было опять попасть к этому самому Назарову!..

Часовой по заставе окликнул дежурного:

— Катер возвращается!

Сержант велел Бородуле привести себя в порядок и, придерживая клинок, чтобы не бил по ногам, зашагал к воротам.

Он видел, как Шарапов развернул катер и поставил его против течения. Никита Кошевник бросил чалку — толстый витой канат — на мертвяк. Катер забился, точно пойманная на крючок рыба. Мотор заглох. Шарапов поколдовал над ним и стал подниматься к заставе. За ним медленно передвигал ноги Кошевник.

Шарапов доложил дежурному, что происшествий нет.

Назаров отвел пограничников в сторону:

— Разряжай!

Вахид щелкнул задвижкой магазинной коробки. То же проделал затем и Никита.

Когда шли на заставу, Назаров будто невзначай заметил Шарапову:

— Увидишь Истат, предупреди серьезно, чтобы реже ходила к реке.

— Опять обливалась?—стараясь казаться равнодушным, спросил Вахид.

Назаров подтвердил.

Шарапов вдруг остановился:

— А почему это я должен сказать?

Назаров притворился, что не расслышал.

— И еще скажи, чтобы не грубила часовому у водопоя.

Шарапов отвернулся.

Некоторое время шли молча. Потом дежурный сообщил, что приехал майор Серебренников.

Шарапов обрадовался. У него было много вопросов к майору.

Наряд остановился возле входа в помещение. Дежурный пошел в канцелярию, доложил начальнику заставы, что с границы прибыл катер.

Капитан Ярцев, получив у майора Серебренникова разрешение, направился к наряду.

Шарапов подошел к макету участка, показал начальнику заставы, где река изменила фарватер и где образовалась мель.

Ярцев слушал внимательно: всё это он должен был учесть в службе пограничных нарядов.

Он вернулся в канцелярию и стал что-то писать.

Серебренников оторвался от партийных документов, которые в это время просматривал. Ему показалось, что капитан нездоров. Сидит, низко опустив голову. И скулы, и нос, и подбородок — всё заострилось.

Серебренников подошел к окну, затянутому марлей. Посмотрел на столбик ртути, застрявший где-то около сорока пяти градусов.

Ярцев медленно переворачивал страницы. Воротничок гимнастерки впился в шею и взмок.

Серебренников подождал, пока начальник заставы кончит работать, и спросил, усаживаясь рядом:

— Ты не заболел, случаем, Николай Павлович?

— Нет— сказал Ярцев.

Серебренников смотрел на него пристально, как врач осматривает больного.

— А выглядишь неважно.

— Устал,— неохотно ответил Ярцев.— Заместитель на курорте, вот и верчусь, как белка в колесе.

Серебренников заметил, возвращая протоколы партийных собраний:

— Ночью пойду на поверку. Учти, пожалуйста.

Ярцев кивнул.

В канцелярию вошел Шарапов.

— Разрешите, товарищ майор?

Шарапов что-то придумал, это Серебренников почувствовал сразу.

— Завтра у одного сержанта день рождения, без обиняков приступил к делу Вахид.— Так вот мы хотим отметить и вообще организовать на заставе стол именинника.

Серебренников заинтересовался:

— А ну-ка, садись, садись,— сказал он.

— Стол именинника мы себе мыслим так,— объяснил Шарапов, продолжая стоять.— Сажаем именинника на почетное место за отдельным столиком...

— Вот и ты садись,—повторил Серебренников.

Но Шарапову было некогда:

— Сажаем, значит, именинника с близкими друзьями за отдельный столик. На столике цветы,— тут он запнулся.— В общем есть бумажные у Ларисы Петровны Ярцевой и она обещала... А потом — конфеты, пирог... Пусть солдат чувствует, что он действительно именинник.

— Молодцы!— одобрил Серебренников, тоже поднимаясь,— Ну, а что скажет начальник заставы?

Ярцев вяло повел плечами.

«Определенно он — нездоров»,— решил Серебренников.

— Начальнику заставы мы уже докладывали,— сказал Шарапов,— не возражает.

«Тем более странно, что сейчас он молчит»,—подумал Серебренников и ответил Шарапову:

— Я тоже приветствую. Больше того, буду рекомендовать ваше предложение всем заставам.

Шарапов прищурился, словно представил себе, как будет выглядеть стол именинника:

— Белая скатерть — хорошо... Цветы бумажные— спасибо Ларисе Петровне... Но вот если бы настоящие!..

Зазвонил телефон.

— Ясно, куда клонит Шарапов,— недовольно сказал начальник заставы, поднимая трубку.— Есть в поселке одна девушка и стоит у нее на подоконнике самый настоящий фикус.

— А что,— подхватил Серебренников.— Это идея. У кого фикус?

— Конечно,— ответил Ярцев,— у секретаря поселкового Совета.— И бросил в трубку:— Слушаю!

— Не даст она мне.— Вахид смутился.

— А, Истат Мирзобаева,— вспомнил Серебренников.— Так вы скажите, старшина, что это я прошу фикус,— Он посмотрел на Ярцева.— Не возражаете, капитан?

Ярцев принимал телефонограмму.

— Поздравляю, товарищ Шарапов,—сказал он, вешая трубку.— Вам присвоено очередное звание. И Кошевнику тоже.— Помолчал.— За бдительность в охране границы. И другим...

«Чем же он недоволен?» — подумал Серебренников.