Пароль остается прежним

МУХАММЕДОВ РАСКРЫВАЕТСЯ

Полковник Заозерный сидел за столом капитана Ярцева — спокойный и даже, казалось, равнодушный. Лишь бугорок над его бровью пульсировал сильнее обычного.

Рядом стоял начальник КПП, выполнял роль переводчика. До этого полковник обращался к задержанному по-русски и по-английски, но тот не понимал.

Местное наречие оказалось ему знакомым, и он охотно пояснил, что фамилия его Мухаммедов. Абдулло Мухаммедов. Бедный человек. Дехканин. Живет на том берегу. Как перешел границу — сам удивляется. Брат у него тяжело болен. Хотел навестить. Шел ночью к брату в Фирюзевар. Днем невозможно — спалит солнце, а где верблюд у бедного человека? Да, видно, заплутал. Просит отпустить домой: брат тяжело болен, единственный брат, и у него ребятишки.

— Ребятишки, говорите? — переспросил полковник.

Мансуров перевел.

— Ребятишки. Бедный человек. Отпустите. Помочь надо,— запричитал Мухаммедов.

Он знал, что ничего компрометирующего пограничники у него не нашли. Нож в брезентовом чехле,— так ведь у всех ножи!

Мухаммедов, говорил быстро, не сбиваясь, точно повторял заученный урок. Он часто произносил «бедный человек», словно обязательно хотел заставить пограничников поверить в это.

Пока Заозерный не пытался направить следствие в нужное ему русло. Он просто слушал. Нарушитель, сбитый с толку поведением полковника, старался выложить все, что ему казалось необходимым. Он предвидел возможные вопросы и хотел предотвратить их, чтобы иметь возможность отвечать по-своему.

Полковник не мешал.

Мухаммедов рассказал, как перебрался через реку. Он не думал, что это пограничная река. Та, другая, как известно, преграждает дорогу в кишлак к брату. Потом пошли пески. А ведь пески — всюду пески. И вдруг — железная дорога. Он удивился: неужели за те пять лет, что он не был у брата, среди песков проложили рельсы? И тут загудел паровоз. Он увидел вырвавшиеся из ночи огни. Огни надвигались на него. Он испугался и побежал. За барханами различил кошару. Обрадовался, что сейчас все выяснит у чабанов. Но сторожевые псы прижали к дувалу и, спасаясь от них, он очутился в кошаре. Бедному человеку всегда не везет.

— Все? — спросил полковник.

Мансуров перевел.

— Все,— торопливо ответил задержанный.

— Значит вы просите отправить вас к брату?

Мансуров снова перевел.

Задержанный радостно закивал.

— Что же,— заметил полковник,— надо подумать.

Мансуров перевел.

Задержанный прижал руки к груди в знак благодарности.

Полковник достал портсигар.

— Курите.

Мухаммедов охотно протянул руку к портсигару. Рука едва заметно дрожала. Он сидел перед полковником в помятых полотняных брюках и порванной на локтях рубахе. Подпоясывавший ее синий выцветший платок сейчас лежал на столе.

Брюки у Мухаммедова задрались. Полковник видел ступню с высоким подъемом. Еще раньше, когда только ввели задержанного, он на глаз определил, что рост его, примерно, метр семьдесят сантиметров. Значит, младший сержант Ковалдин правильно прочел след.

Мухаммедов медленно повернулся к окну. У него было смуглое лицо, покрытое каплями пота, хотя в этот ранний час еще не было жарко.

За спиной задержанного у небольшого столика сидел майор Серебренников. Вел запись. Он отодвинул в сторону приемник, чтобы удобней было писать, и старался не пропустить ни одного слова из того, что переводил Мансуров. Бессонная ночь, казалось, не отразилась на Серебренникове.

Мухаммедов смотрел в окно. Майор видел его профиль. Нос с небольшой горбинкой. Круглый, низкий подбородок. Яйцевидная бритая голова. Мухаммедову было лет тридцать пять.

Стараясь скрыть волнение, он ждал вопросов. Конечно, он был уверен, что в любом случае вопросы последуют. Заозерный и Серебренников читали его мысли: какой зададут вопрос?

Из своей многолетней практики полковник Заозерный знал, что от этого вопроса будет зависеть многое. Нужно обязательно спросить не то, к чему приготовился задержанный, и он спросил, казалось, самое безобидное:

— У вас, Мухаммедов, большая семья?

— Холост,— ответил Мухаммедов на своем родном языке.

Расчет был правильный: задержанный ответил, не дожидаясь вопроса переводчика. Полковник сделал вид, что не заметил его оплошности. Но сам Мухаммедов не мог этого скрыть. Пальцы судорожно впились в колено.

«Так, значит, вы понимаете по-русски?» — он ждал, что такой вопрос теперь обязательно задаст полковник. Используя те несколько секунд, которые Заозерный молчал, Мухаммедов силился найти лазейку, объяснить почему вдруг ответил на вопрос без переводчика. Он решил сказать, что холост, а вот у брата большая семья и надо помочь, словно не отвечал полковнику, а продолжал свой рассказ. Он так и сделал.

— Минуточку,— спокойно сказал полковник.

Мухаммедов осекся и похолодел: выходит он снова понял!

Полковник молчал. Мухаммедов понемногу начал успокаиваться. И тогда Заозерный сказал Мансурову, глядя в упор на нарушителя государственной границы:

— Свободны, товарищ старший лейтенант. Дальше мы договоримся сами.

Мансуров щелкнул каблуками и вышел.

Вероятно, если бы полковник был уверен, что перед ним опытный агент иностранной разведки, он так не поступил. Мухаммедов же, как назвал себя задержанный, несомненно, первый раз шел на ответственное задание. Теперь полковник должен был не дать нарушителю опомниться.

— Я расскажу, как вы перешли границу,— заметил он и неторопливо, шаг за шагом, восстановил весь путь нарушителя от пограничной реки к кошаре.

Мухаммедов ошалело смотрел на полковника.

— А теперь назовите свою настоящую фамилию,— как само собой разумеющееся, потребовал Заозерный.

Мухаммедов тяжело дышал.

Полковник переглянулся с Серебренниковым. После того, как Мансуров скрылся за дверью, Серебренников положил ручку и не спускал глаз с задержанного. Они с полковником думали об одном: есть ли у нарушителя яд? При обыске в одежде Мухаммедова ампулы не нашли. Но, может быть, яд не в ампуле? Полковник вспомнил: эксперта удивило, что в тканях рта утопленника, которого выловил Шарапов, не обнаружено следов, тогда как химическая судебно-медицинская экспертиза подтвердила отравление цианистым калием.

Есть ли у нарушителя яд? И где? И захочет ли он им воспользоваться? Нужно во что бы то ни стало помешать, если он предпочтет смерть.

Мухаммедов вдруг лихорадочно потянулся ко рту. В тот же миг Серебренников перехватил его руки.

— Откройте рот! — приказал полковник.

Мухаммедов замотал головой, плотно сжимая губы.

— Откройте рот! — строго повторил Заозерный, запрокидывая голову задержанного.

— Осторожно! — прохрипел Мухаммедов.— Там яд!

Он говорил по-русски.

Он хотел жить...

Полковник держал в руках металлическую коронку с пломбочкой на нитке, обработанной специальными химикатами.

Стоило сорвать пломбу, как обнажалась крохотная ампулка на дне коронки. Коронка сидела неплотно и при нажиме сдвигалась Зуб рассекал ампулку, и яд действовал мгновенно.

«Вот почему эксперт не обнаружил следов в тканях рта утопленника!»—подумал полковник.

— Пить! — попросил Мухаммедов и дрожащими руками взял стакан. Бледность постепенно сходила с его лица. Он сделал несколько жадных глотков.

— Разрешите немного отдохнуть? — с едва заметным акцентом произнес Мухаммедов.— Я всё скажу.

Серебренников снова приготовился писать. Нарушитель закрыл глаза и некоторое время сидел не шевелясь. Так, с закрытыми глазами, он и начал рассказывать:

— Моя настоящая фамилия — Ходжиев. Умар Ходжиев... В «Си-Ай-Си»[17] известен еще как агент номер ...— и упавшим голосом он назвал этот номер.

Серебренников записывал.

— Вас, конечно, интересует мое задание?— Ходжиев помолчал.— Я должен был перейти границу и затеряться среди местных жителей. Ни чем не выделяться среди них. Вот видите — моя одежда...

— Продолжайте,— сказал полковник, играя портсигаром.

— Можно закурить? — агент схватил протянутую полковником папиросу и глубоко затянулся.— Я шел без оружия.

— Почему?

— Чтобы не вызвать подозрения.

— Продолжайте,— повторил полковник.

— Моя главная задача — обосноваться пограничном районе.

— Без документов!

Ходжиев сознался:

— Мне должен был передать их один человек. И деньги.

— Где встреча?

— В Энабадском ресторане. Каждый понедельник и четверг с восьми до девяти часов вечера.

— Как бы вы узнали друг друга?

— Я должен был сесть за крайний столик. Заказать чай. Ко мне подойдет человек, покажет на чайник и произнесет следующие слова: «Запрет вина — закон, считающийся с тем, кем пьется, и когда, и много ли, и с кем. Не так ли?» В ответ надо продолжить четверостишие: «Когда соблюдены все эти оговорки, пить — признак мудрости, а не порок совсем». Это — Омар Хайям.

— Каждый понедельник и четверг,— подчеркивая слово «каждый», вставил полковник. — Значит, человек, с которым вы должны были встретиться, мог сразу и не придти?

— Почему? — возразил агент.— Это я мог задержаться.

— Допустим. Но ведь до понедельника или, скажем, четверга тоже надо прожить. Откуда вы знали, сколько придется добираться до Энабада?

— Я умею голодать.

— Почему же вас не снабдили деньгами?

— Переходить границу с деньгами—опасно.

— Ну, а если бы человек, которого вы ждали, не явился? — настаивал полковник.— Как бы вы расплачивались за чай?

Задержанный нервно закашлялся.

— Пожалуйста, говорите.— Полковник заметил, что папироса у нарушителя погасла. Протянул спички.

Ходжиев машинально взял коробок. Повертел в руках.

— Я все сказал.

— Разве у вас не было другой явки?

Ходжиев не ответил.

— И раньше вы ни с кем не должны были встретиться? — допытывался полковник.

— Когда раньше?

— До Энабада.

— Нет. До Энабада надо было добираться самому.— Ходжиев зажег спичку. Скептически оглядел свой наряд.— Вот мой «пропуск». Ну, и еще, конечно, знание языка.

— Так вы ни с кем не встречались? — полковник тоже с удовольствием бы закурил.

— Нет,— спичка в руках задержанного погасла.

— А в поезде?

— Нет.

— Вы торопились к поезду?

— Нет.

— Но вы знали, что будет поезд?

— И да и нет.

— Не понимаю.

— Мне сказали, что возможно будет поезд.

— Продолжайте.

— Если удастся — надо воспользоваться им. Если нет — постараться уйти как можно дальше.— Он, наконец, прикурил и два раза подряд затянулся.

— Куда вы дели шест? — выждав некоторое время, спросил полковник.

— Шест?—Ходжиев сбил пепел.

— Ну, да, шест, которым вы пользовались вначале,— спокойно напомнил полковник.

Агент ответил неуверенно:

— Шест был разборный. Я закопал его в песок по дороге к кошаре,— Он запнулся.

— Мы нашли.— Полковник свел брови. На самом деле шеста пока еще обнаружить не удалось.

Задержанный недоверчиво посмотрел на него.

— Шест оказался полым,— как бы рассуждая вслух, заметил полковник.

Ходжиев молчал. Заозерного вдруг осенило: в шесте — деньги. Он не верил, что нарушителя отправили через границу без денег. Больше курить не хотелось: все становилось ясным.

Агент угрюмо мял в руках коробок.

— Вернемся к поезду,— сказал полковник.— Кто вас должен был поджидать?

Агент сделал нетерпеливое движение.

— Я же сказал: до Энабада встречи у меня ни с кем не было.

— Вы уверены в этом?

— Уверен.

— Также, как в том, что шли за границу без денег? — усмехнулся полковник.

Ходжиев раздавил коробок.

— Ведь я бросил шест... Значит все остальное — правда.

— Остаться без денег — опрометчиво.

Папироса погасла, и нарушитель опять чиркнул спичкой.

— Я разобрал шест и ту часть, в которой деньги, должен был взять с собой. Но торопился и спрятал в песок. А с собой взял другую... Когда обнаружил, что ошибся, ту, с деньгами, уже не нашел: ведь я не старался запомнить место.— Он смял папиросу: — Потому и сказал, что перешел границу без денег.— Хрустнул пальцами: — Как бы я доказал, что у меня были деньги?

На этот раз Заозерному показалось, что он говорит правду.

— Итак, до Энабада у вас не было встречи? — уточнил он.

— Нет.

— И вы никого не видели в поезде?

— Нет. Тамбур, куда я прыгнул, оказался пустым.

— А если бы там был человек?

— Не знаю.

— Вы бы его убили?

— Нет!!!

— Почему?

— Я никого не хотел убивать.

— Но ведь вас могли разоблачить.

— Потому я и спрыгнул с поезда. Услышал, что кто-то есть на платформе — за грузом мне сначала не было видно — и спрыгнул...