Пароль остается прежним

ОСОБОЕ МНЕНИЕ

Когда полковник Заозерный сказал Мансурову, что дальше обойдется без переводчика, начальник КПП вышел из канцелярии и сел на завалинке рядом с пограничниками.

Никто из солдат ни о чем не спросил Мансурова, и Мансуров ничего не сказал им. Но раз больше не требовалось переводчика, каждый подумал, что нарушитель поддается.

Взметнув облако пыли, на заставу ворвался газик. Он описал полукруг и остановился возле комнаты дежурного. Из машины вышел капитан Ярцев. Открыл дверцу заднего сидения. Кому-то предложил выходить.

«Ефремов!» — узнал Мансуров и сразу вспомнил свою неприязнь к водителю автопогрузчика.

Ефремов, втянув голову в плечи, виновато улыбался. Вслед за ним из машины выскочили Ковалдин и «Амур».

Дежурный, проинструктированный полковником, что-то сказал Ярцеву. Начальник заставы кивнул.

Мансуров подошел к машине и, поймав заискивающий взгляд Ефремова, насупился.

Лицо Ефремова посерело.

Ярцев не слишком любезно отстранил Мансурова.

Начальник КПП отступил в сторону. Ярцев повел Ефремова в помещение.

Петр Ковалдин погладил «Амура» и направился к вольеру. Пограничники на завалинке ждали, когда он освободится и подойдет к ним.

Мансуров, насупившись, смотрел вслед Ефремову.

— Старший лейтенант Мансуров!

Начальник КПП обернулся: на крыльце стоял Заозерный.

— Слушаю, товарищ полковник!

— Пригласите Ярцева в комнату дежурного и зайдите сами.

— Есть!

Пограничники стоя приветствовали полковника.

— Сидите, товарищи,— разрешил он.— Хорошо поработали. Молодцы.

В ответ все заулыбались.

Полковник пошарил по карманам: портсигар остался на столе в канцелярии.

— А закурить найдется?

Несколько рук потянулось к нему. Заозерный выбрал «Беломор» и кивнул на бильярд:

— Почему не играете?

— Это мы сейчас! — сказал кто-то из пограничников. Напряжение минувшей ночи прошло.

Старшина Пологалов приказал сержантам выводить отделения на уборку. Замелькали метлы. Возле цистерны выстроилась очередь с ведрами и лейками.

Из окна ленинской комнаты высунулась вихрастая голова Кошевника. В руках — кисточка. За ухом — рейсфедер.

— Давай, давай! Жми, ребята-а!—закричал он и пронзительно свистнул. Вдруг увидел Заозерного. Вытаращил глаза:

— Здравия желаю, товарищ полковник! — И мгновенно исчез.

Полковник усмехнулся.

В комнате дежурного он внимательно выслушал Ярцева.

Итак, овчарка привела к Ефремову. Ефремов не отрицает, что ехал в тамбуре последней платформы. Вскочил на ходу, потому что поезд отходил раньше времени. Это подтверждают водитель мотовоза и главный кондуктор. Ехал, чтобы поздравить жену с днем рождения. Никого на платформе не видел.

От нарушителя государственной границы полковник узнал, что тот прыгнул в последний тамбур, который оказался пустым. Значит первое несоответствие: Ефремов заявляет, что ехал в этом тамбуре, а нарушитель — что в тамбуре никого не было. Правда, нарушитель оговорился: кто-то был на платформе, за станками, и вначале он не заметил.

Говорил ли Ефремов Ярцеву, что определенный участок пути ехал не в тамбуре и почему? Не говорил... А Ярцев не спрашивал.

Дальше. По мнению Ярцева Ефремов слишком старательно вспоминал подробности, вроде той, как отрывал газету. Конечно, начальника заставы должно было насторожить чрезмерное увлечение деталями: преступники прибегают к такому методу, чтобы запутать следы. Но Ярцев был склонен верить Ефремову, особенно после того, как тот обратился к нему с просьбой провести мимо детей, словно ничего не произошло.

— Так,—сказал полковник.—Ваше мнение, капитан?

Ярцев ответил уклончиво:

— Сложная ситуация.

Мансуров вставил:

— Я, товарищ полковник, не верю Ефремову. Весь он какой-то не наш, словно боится чего-то.

Полковник оставил его замечание без ответа, склонился над макетом участка заставы.

— Вот здесь отметка 1—400,—сказал он.— Смотрите. А здесь рельсы делают крутой поворот. Если спрыгнуть сюда,— он показал то место, где старший сержант Боярун обнаружил след,— пожалуй, с платформы трудно заметить. Видите — сразу загораживает скала.— Достал записную книжку и протянул Ярцеву: — Начертите расположение станков на платформе... Так... Значит, если Ефремов почему-либо решил ехать здесь, нарушитель мог его не заметить.

— Но он же сознался, что ехал в тамбуре,— недовольно сказал Мансуров.

Заозерный продолжал развивать свою мысль:

— Конечно, подозрительно, что нарушитель переходит границу и осведомлен о движении поезда. А Ефремов едет именно в этом поезде, ночью, без ведома пограничников... Кстати, товарищ Мансуров, почему наряд не доложил вам о Ефремове?

— Так ведь он сам говорит: вскочил на ходу,— Мансуров почувствовал, как неприязнь к Ефремову усиливается.

— Ну и что же? — сухо заметил полковник.— Разве наряд не отвечает за отправляющийся поезд?.. Или, по-вашему, завертелись колеса, а дальше хоть трава не расти?

— Я думаю, товарищ полковник, Ефремов догнал поезд за семафором,— высказал предположение Мансуров.

— Но Ефремов видел пограничников,— напомнил Ярцев.

— Вряд ли,— усомнился Мансуров.

— А вы проверьте,— сказал полковник.— Возьмите газик майора Серебренникова и через двадцать минут доложите.

— Есть!

— Подозрительно, что нарушитель прыгнул в тамбур, а на платформе — Ефремов,— продолжал рассуждать вслух Заозерный. Мансуров задержался: — Но как случилось, что Ахмедов — опытный кондуктор — ехал не в этом тамбуре?

Ярцев объяснил, искоса поглядывая на Мансурова:

— Ахмедов сопровождал особенно ценный груз.

— Других причин не было?

— Никак нет.

— Вы верите Ахмедову?

— Верю.

— А вы, Мансуров? — спросил полковник.

— Я тоже верю,— ответил Мансуров.

Заозерный повернулся к Ярцеву:

— Действительно ли ценный груз был на той платформе, где ехал Ахмедов?

— Это подтвердил дежурный по станции,

— Ефремов не знал, что Ахмедова не будет на последней платформе?

— Нет.

— Почему?

— Такое решение Ахмедов принял в последний момент, перед отправлением поезда.

— Ясно.— Полковник постучал по циферблату часов: — Спешите, Мансуров.

Начальник КПП вышел.

— Он давно подозревает Ефремова,—сказал Ярцев.

— А вы?

— Ефремов человек со странностями, но я ему верил.

Полковник спросил:

— Больше не верите?

Ярцев ответил честно:

— К сожалению, товарищ полковник, еще верю.

— Почему, к сожалению?

— Факты...

— Пока фактов нет,— перебил полковник.— Есть стечение обстоятельств. А этого для обвинения недостаточно. Нужны доказательства.

— Вы считаете, товарищ полковник, что Ефремов невиновен? — Заозерному показалось, что Ярцев обрадовался.

— Нет,— сказал он.— Просто необходимо убедиться либо в его виновности, либо в невиновности.

Ведет он себя странно, задумчиво протянул Ярцев.

— В чем заключается эта странность?

— Слишком предупредителен и, как Мансуров говорит, будто заигрывает с пограничниками.

— Почему?

— Я объясняю это тем, что биография у него... тяжелая. Ну, был человек в плену, боится, что потерял доверие.

— Возможно,— согласился полковник.— А не кажется ли вам, капитан, что если бы Ефремов и нарушитель границы встретились преднамеренно, то последнему вовсе не обязательно было прыгать с поезда здесь.— Заозерный опять подошел к макету участка.— Он мог это сделать дальше, когда начнутся сады. В районном центре легче замести следы, чем в песках. И, согласитесь, неразумно менять его на кошару.

— Я подумал, товарищ полковник, что нарушитель мог просто что-нибудь передать Ефремову.

— Исключено.

— Почему?

— Место свидания не надежное.

Полковник прошелся по комнате.

— Выясните у Ефремова, капитан: все ли время он находился в тамбуре... Да, а действительно ли у его жены день рождения? Это вы узнали?

— Никак нет.

— Почему?

— Я докладывал,— напомнил Ярцев,— ее не было дома.

— Надо было спросить ребятишек, скажем, старшую девочку.

— Не догадался, товарищ полковник.

— Это тоже надо узнать.

— Есть!

— Ну вот и узнавайте. Заозерный отпустил Ярцева и хотел вернуться в канцелярию, но в это время доложили, что поисковая группа доставила все части разборного шеста, которым пользовался нарушитель.

— Очень хорошо,— заметил полковник и вскоре уже разглядывал их.

В одной из частей шеста за двойными стенками оказалась советская валюта, аккредитив, облигации трехпроцентного займа и свернутый в трубочку паспорт на имя Умара Ходжиева.

Выходит, задержанный скрыл не только деньги, но и что шел с документами. Выдумал зачем-то версию о встрече в Энабадском ресторане. Теперь полковник не верил в эту встречу. И раз имя Умара Ходжиева вписано в паспорт, значит это — чужое имя... Нарушитель хитрит. Он еще далеко не откровенен. Так, может быть, он все-таки связан с Ефремовым?

Шофер майора Серебренникова — Микаелян — обрадовался, что наконец-то и о нем вспомнили. Отвезти Мансурова на КПП?

С удовольствием!

Газик зарывался в песок. Мансуров прикрывал глаза. Микаелян вспомнил про подарок Серебренникова и, достав очки, протянул старшему лейтенанту.

— Спасибо. Надень сам.

Мансуров думал: почему пограничники не доложили ему о Ефремове?

Газик промчался улицей поселка и замер возле контрольно-пропускного пункта.

Микаелян не любил ждать. На этот раз долго ждать и не пришлось. Мансуров вернулся быстро.

— Поехали.

Вид у него был озадаченный.

Снова пылила дорога. Мелькали дома. Впереди — кирпичное здание станции. Из-за барханов вынырнул мотовоз с неровной цепочкой красных вагонов.

— Стоп! — приказал Мансуров.

Микаелян резко затормозил.

Когда пыль рассеялась, шофер увидел, что кто-то, не дожидаясь остановки поезда, спрыгнул с платформы и побежал к газику.

— Женщина! — удивился Микаелян.

Она бежала неуклюже: приземистая, тяжелая.

— Давай навстречу! — распорядился Мансуров.

Газик рванулся вперед.

— Так это же Ефремова!—узнал Микаелян.

— Останови.

Женщина, задыхаясь, подбежала к газику и навалилась на дверцу кабины. Скуластое лицо ее было искажено. Сухие губы дрожали. Пальцы вцепились в борт машины и, казалось, нет силы, которая могла бы их оторвать.

— Где...— она задыхалась.— Где? — голос глухой.

— Успокойтесь,— произнес Мансуров, пытаясь открыть дверцу, за которую держалась Ефремова.

— Где мой муж? — Он прочел на ее лице отчаяние.— Что вы с ним сделали?

— Да вы успокойтесь,— растерялся Мансуров.

Глаза ее налились гневом.

— Кто позволил?... Я спрашиваю: кто позволил?!

— Успокойтесь. Мы должны были проверить,— неожиданно для себя стал оправдываться Мансуров, будто он задержал Ефремова.

— Ах, проверить! — она словно впечатывала слова.— Его проверить... А вы... а ты...— голос ее гремел: — Ты знаешь, что такое Освенцим, или что такое Дахау?.. Знаешь, что такое селекция?! — Глаза жалят: — Зубы у тебя целы? Ребра целы? Легкие не отбиты?!

Микаелян почувствовал, как холодок прошел по спине.

— Где он? — наседала Ефремова.— Сейчас же везите меня к нему!

Мансуров побледнел: не часто приходилось видеть такое отчаянное горе...

Ефремову принял майор Серебренников Полковник Заозерный все еще был занят изучением документов задержанного агента. Капитан Ярцев остался с нарушителем границы.

Серебренников был в курсе дела. Ярцев доложил, что Ефремов, по его словам, некоторое время ехал за станками. Он, как известно, оказался в поезде без ведома главного кондуктора и решил поставить его в известность. Но перешагнуть с платформы на платформу в темноте не рискнул и вернулся в тамбур.

Старший лейтенант Мансуров тоже разобрался. Оказывается, наряд проверил поезд и, разрешив отправление, перешел на другую сторону полотна, остановившись между третьей и четвертой платформами. Пограничники видели, как кто-то прыгнул в последний тамбур. Они не сомневались, что это Ахмедов, и спокойно вернулись на КПП. Мансуров влепил наряду по пять суток ареста за беспечность.

Всё складывалось в пользу Ефремова.

...Женщина увидела Серебренникова.

— Товарищ майор! — подалась ему навстречу. Как хорошо, что вы здесь! — И сразу заговорила о муже:—Он честный... Честный... Только всего боится. Думает, что не верят... Это так страшно... Я говорю: чего боишься?.. А он боится... Всех боится...Наконец, отходить стал. И вдруг...

Она отстранила стакан, который ей протянул Серебренников. Спросила с болью и обидой:

— За что его?

— Успокойтесь,— сказал Серебренников.

— Он честный! — твердо повторила она, сверкая сухими глазами.— Поверьте!

— Конечно,— согласился Серебренников.— Только зачем было ехать домой ночью? — О нарушении границы и подозрении, которое в связи с этим падало на Ефремова, он ничего не сказал.

— Ночью? — машинально переспросила она.

— Даже если торопишься на семейный праздник,— добродушно сказал Серебренников.

— Праздник? — глаза Ефремовой расширились.— Какой праздник?

— День вашего рождения.

Она некоторое время оторопело смотрела на него, и вдруг по щекам хлынули слезы.

— День рождения! — повторила она, счастливо улыбаясь.— А я завертелась.— Доверчиво сообщила Серебренникову:

— Вот день рождения всех детей помню. А свой...— Из груди вырвался вздох облегчения.— Так вот почему он приехал! А я думала: что случилось?.. Прихожу домой. Только что был, говорят, с пограничниками...

Она смеялась сквозь слезы.

Микаелян увез Ефремовых в поселок.

Мансуров угрюмо смотрел вслед: и всё-таки он не верил Ефремову.

А еще через некоторое время заставу покинул Ходжиев.