Пассат

2

— Вот она выходит из бухты, сэр!

Рулевой «Нарцисса» говорил хриплым шепотом, словно боясь, что в эту шумящую прибоем ночь полный голос может долететь до палубы далекого судна, которое медленно появлялось из-за деревьев и высоких коралловых скал, прикрывающих вход в маленькую укрытую бухту.

О существовании этой бухты знали немногие. И пользовались ею исключительно для противозаконных целей. Она не появлялась на официальных картах восточно-африканского побережья, не фигурировала ни на одной из адмиралтейских карт, и лейтенант Ларримор, командующий «Нарциссом», паровым шлюпом Ее Британского Величества, часто проходил в полумиле от нее. Он даже не подозревал, что перед ним не часть материка, а высокий, узкий коралловый риф со сплетением из пальм и тропических растений на вершине, который прикрывал маленькую, глубокую бухту, способную вместить полдюжины дау.

Дэниэл Ларримор хорошо знал прибрежные воды между Лоренсу-Маркиш и Могадишо, поскольку большую часть последних пяти лет провел, участвуя в неблагодарной задаче по пресечению восточно-африканской работорговли. В последнее время она очень разрослась, сократившись на западном побережье, где более строгое инспектирование, усиление западно-африканской и кейптаунской эскадр превратили вывоз рабов в невыгодное и опасное занятие. Слухи об укрытой бухте доходили до Ларримора, но не подтверждались, и с неделю назад он готов был отмахнуться от них, как от досужих выдумок. Однако в прошлый четверг, когда корабль загружался в порту Занзибара водой и свежим провиантом, один из принадлежащих арабу-подрядчику чернокожих рабов, что носили на борт корзины с фруктами и свежими овощами, украдкой подергал лейтенанта за рукав и прошептал весьма любопытное сообщение.

Из его слов следовало, что укрытая бухта не миф, а надежное тайное убежище, хорошо известное работорговцам. Там можно без опаски погрузить на борт невольников, укрыться во время шторма или штиля, спрятаться при вести о приближении патрульных кораблей. Более того, в ближайший вторник с наступлением темноты Оттуда должна была выйти с запретным грузом пользующаяся дурной славой английская шхуна и отправиться в неизвестном направлении.

Сообщение было подробным и обстоятельным, только негр не стал говорить об источнике сведений, а при настоятельном требовании испугался и попятился, бормоча, что не понимает слов белого человека.

Лейтенант Ларримор колебался, верить ему или нет. Однако сообщение негра не только подтверждало прежние слухи, но и объясняло, каким образом суда, уходившие к западу от преследования, ухитрялись скрываться в темноте, хотя скорость их под парусами наверняка уступала скорости шлюпа. Действия на основе этих сведений в любом случае не могли принести вреда. «Нарцисс» развел пары, покинул на следующий день порт и направился к северу. Ларримор объявил, что следует в Момбасу.

Когда Занзибар скрылся из виду, лейтенант изменил курс и, повернув на юг, держался так близко к берегу, как позволяли рифы. Теперь, поздно вечером его корабль, Покачиваясь на легкой зыби, ритмично бьющейся о темный берег, стоял в засаде; огни были погашены, пары полностью разведены. За едва видным разрывом в длинной неровной полосе коралловых скал и черных джунглей велось постоянное наблюдение.

Погода уже много дней стояла безветренная. Но около часа назад с восходом луны поднялся ветерок, постепенно усилился, разогнал тучу гудящих, жалящих москитов и принес с берега дурной запах, смрадный, тошнотворный, отвратительный.

— Тьфу! — пробормотал рулевой, морщась от омерэения. — Смердит, как прорванная канализация. Видать, набил полный трюм негров, и половина уже померла. Казалось бы, у владельцев дау должно хватать ума не губить половину своего товара.

— Это не дау, — угрюмо ответил лейтенант Ларримор, — Если мои сведения верны, тут птица покрупнее. Смотри…

Работорговое судно медленно двигалось по невидимому проходу. Наконец луна осветила его полностью, и оно предстало уже не темным бесформенным силуэтом, а серебристым видением, медленно идущим по узкому проливу, подняв кливер и фок и промеряя глубину воды лотом.

— Шхуна! — воскликнул рулевой. — Неужто… не может быть… Ей-Богу, сэр, она! Гляньте на форму кливера — провалиться мне на месте, если это не «Фурия»!

— Значит, тот негр был прав, — сквозь зубы произнес лейтенант. — Это Фрост. Наконец-то мы накрыли его с поличным.

И, повернувшись, крикнул:

— Поднять якорь! Убрать передние паруса! Полный вперед!

Грохот якорной цепи заглушил медленный плеск прибоя, замерцали в лунном свете свертываемые паруса, в синеву ночи поднялись искры и дым, по воде за-шлепали плицы.

Увидели корабль со шхуны слишком поздно. Едва выйдя из узкого прохода, шхуна не могла ни остановиться, ни повернуть обратно, ей оставалось лишь прибавить парусов и двигаться вперед. Благополучно миновав отмель, она понеслась под крепчающим ветром, кренясь на левый борт, за ней среди пляшущих волн тянулась мерцающей дорожкой длинная полоса пены.

На мачте шхуны взвился и затрепетал флаг, но чей, в свете полумесяца разобрать было трудно. Потом мичман, поглядев в подзорную трубу, объявил:

— Американский, сэр.

— Так-так, черт возьми, — проворчал лейтенант, — Эта уловка могла бы пройти с западной эскадрой, но со мной не пройдет. У этого мерзавца нет ничего американского, кроме наглости. Бейтс, пугни его ядром поверх мачт.

— Есть, сэр.

Сверкнула вспышка, раздался грохот, и ядро, пролетев над шхуной, подняло столб брызг.

— Они облегчают судно, сэр.

С несущейся впереди шхуны сбрасывали за борт все, что возможно. Брусья, бочки, доски мелькали в лунном свете и исчезали в кильватерной струе. Ветер крепчал. Видно было, как крохотные фигурки, двигаясь по реям, устанавливают паруса наивыгоднейшим образом.

Шхуна даже при легком ветре двигалась быстрее, чем ожидал лейтенант Ларримор; было ясно, что управляют ею очень умело. Он стал сознавать, что хотя на его стороне пар, судно может уйти, если ветер будет усиливаться и дальше. А продолжать преследование Ларримор долго не мог — Адмиралтейство скупилось на топливо, и угля на борту было недостаточно.

— Давайте же! Давайте, черт возьми! — пробормотал лейтенант, очевидно призывая колеса вращаться быстрее. — Нельзя упустить этого мерзавца. Будь он проклят, этот ветер! Если б только…

Ой резко повернулся и отрывисто бросил рулевому:

— Пусть в машинном отделении увеличат скорость на узел. Если возможно, на два.

Однако полчаса спустя шхуна не только шла впереди «Нарцисса», но, казалось, даже увеличила разрыв. И хотя со шлюпа произвели несколько выстрелов, поперечная зыбь вкупе с неверным светом не способствовали меткости стрельбы, и работорговое судно не замедлило хода.

Лейтенант в отчаянии приказал кочегарам повысить давление в котлах до опасной точки, но тут удачный выстрел повредил рулевое управление шхуны и она сбилась с курса. Минут через пять очередной выстрел пробил грот, натянутый брезент лопнул и вяло повис. Пострадавшее судно спустило флаг и легло в дрейф — хотя убрало лишь фок-топсель, оставив остальные паруса на месте.

При виде этого лейтенант угрюмо заметил:

— Рори Фрост, небось, думает, что я родился только вчера. Если он надеется, что этой хитростью заставит меня спустить шлюпку, а потом поставит парус и, пока мы будем возвращаться, пустится наутек, то глубоко ошибается.

И, взяв рупор, крикнул в него:

— Немедленно убрать паруса и выйти на борт!

Ветер домешал разобрать ответ, но рулевой, глядя в подзорную трубу, неожиданно выпалил с проклятьем:

— Это не «Фурия», сэр. Обводы те же, но чуть больше заострен нос, и нет иллюминаторов.

— Чушь! В этих водах нет другого судна, которое… Дай мне эту штуку.

Он выхватил у рулевого подзорную трубу, навел ее на дрейфующее в лунном свете судно с порванным гротом, потом опустил и сдавленно произнес:

— Сто чертей!

— Может, это в самом деле янки, — опасливо заговорил корабельный врач. — Если да, мы здорово влипли.

— Ничего подобного! Это работорговцы — вон как смердит, — резко ответил лейтенант Ларримор. — Я поднимусь туда.

Он снова взял рупор, прокричал команду, и на сей раз ответ донесся разборчиво:

— Не понимай инглезе!

Врач облегченно вздохнул и предложил:

— Попробуйте по-французски.

Однако обращение на французском языке ни к чему не привело, и лейтенант, теряя терпение, отрывисто приказал канонирам вести огонь по блоку подъема кливера шхуны, пока он не будет сбит.

— Хороший выстрел, — похвалил он, гладя, как блок с грохотом падает вниз. — Спустить шлюпку. Я отправляюсь туда.

— Вы не вправе подниматься! — крикнул со шхуны бородатый человек в фуражке. Костюм его был когда-то белым, но теперь даже в лунном свете на нем были видны застарелые пятна пота и грязи. — Я американо!

Я пожалуюсь вашему консулу! Я устрою вам большую неприятность!

Судя по всему, английским он овладевал с поразительной быстротой.

— Жалуйся хоть архангелу Гавриилу, — ответил лейтенант и взобрался на борт.

Пять лет службы в восточно-африканской эскадре приучили Дэниэла Ларримора к ужасам, но он так и не привык к виду и смраду людского страдания. Сталкиваясь с этим, он всегда чувствовал себя, как в первый раз — а то и хуже. Мистер Уилсон, рулевой, крепкий, седеющий моряк, недавно прибывший из Англии, глянул на переполненную, грязную палубу шхуны — и у него тут же началась неудержимая рвота. Врач, когда его ноздрей достиг невыносимый смрад, отвернулся с болезненной усмешкой и ощутил странную слабость.

Судно было переполнено рабами, их изнуренные голые тела покрывали гноящиеся язвы, запястья и лодыжки, растертые тяжелыми оковами, кровоточили или омертвели от туго затянутых, врезавшихся в черную плоть веревок. Люки были перекрыты Железными поперечинами, снизу в них упирались головы мужчин, женщин, детей. Втиснутые в жаркое, темное, душное пространство, словно тюки, они стояли по щиколотку в собственных нечистотах, совершенно не могли пошевелиться и едва дышали, скованные друг с другом; изможденных, измученных людей цепи связывали с гниющими телами тех, кому посчастливилось умереть.

На шхуне находились триста захваченных негров, восемнадцать из них оказались мертвыми, еще дюжина умирающих от болезней и голода лежала под фок-мачтой.

— Поднимите невольников наверх, — распорядился Дэн Ларримор. Ни его застывшее лицо, ни суровый голос ничего не выражали. Он смотрел, как их вытаскивают из узких люков, — одни падали на палубу и оставались лежать неподвижно, издавая слабые стоны, другие еле-еле ползли к сточным желобам и лизали соленую воду почерневшими, распухшими от жажды языками.

Больше половины невольников были дети. Мальчики и девочки от восьми до четырнадцати лет, схваченные людьми своего цвета кожи и проданные в рабство за горсть фарфоровых бус или дешевый нож. Юные, беззащитные существа, не совершившие преступлений против человечности, но представляющие собой выгодный товар, нужные, чтобы растить и убирать сахарный тростник и хлопок на богатых плантациях в далеких землях. На Кубе и в Бразилии, в Вест-Индии и Южных Штатах Америки.

«А мы еще смеем называть себя христианами! — со злостью думал Дэн Ларримор. — Обладаем дьявольской наглостью отправлять к язычникам миссионеров и вести с кафедр ханжеские проповеди. Половина жителей Испании, Португалии и Южной Америки зажигает свечи перед образами, воскуривает ладан, ходит на исповедь, но глуха душой к священникам, церкви и статуям Пресвятой Девы. Как это мерзко! До рвоты…»

Ошеломленная, исхудавшая негритянка проковыляла к лееру, держа в руках тельце ребенка с проломленным черепом. Увидев, что эта ужасная рана еще кровоточит, Дэн спросил:

— Как это случилось?

Женщина покачала головой, и он повторил вопрос на ее родном языке.

— Мой сын плакал, когда приблизился ваш корабль, — прошептала женщина запекшимися губами, — и надсмотрщик, боясь, что вы услышите, стукнул его ломом.

Она отвернулась от лейтенанта и, перегнувшись через леер, бросила тельце в море. Потом, прежде чем Дэн успел остановить негритянку или хотя бы догадаться о ее намерениях, взобралась на леер и прыгнула следом.

Голова ее появилась на поверхности всего лишь раз, и тут воду рассек черный треугольный плавник. Вода забурлила, на ней появилось расплывающееся темное пятно. При свете дня оно было бы красным. Потом акула скрылась, а с ней и женщина. Вскоре мертвых стали отделять от живых и бросать за борт, а мусорщики глубин разрывали их на части и утаскивали вниз.

Со шхуны спустили шлюпки, и ее злополучный груз — ошеломленных, апатичных людей, уверенных, что они просто переходят от одних жестоких владельцев к другим, возможно, еще худшим — переправили на — «Нарцисс» под аккомпанемент пронзительных угроз их недавнего хозяина.

Капитан шхуны Яростно бушевал, призывал проклятья на головы всех военных моряков Британии, кричал, что зовут его Питер Феннер, он американский гражданин, и коварный Альбион дорого заплатит за обстрел его судна. Однако судовой журнал на шхуне велся по-испански, в ящике лежали флаги доброго десятка разных стран, а из документов следовало, что капитана зовут Педро Фернандес, и страна его постоянного проживания — Куба.

— Как вы намерены с ним поступить? — спросил лейтенанта корабельный врач, потягивая бренди из бутылки, обнаруженной в капитанской каюте. Он, как и рулевой, впервые сталкивался с реалиями работорговли. — Если доставить обратно на Занзибар, этого типа продержат там с месяц, а потом отправят, к примеру, в Лоренсу-Маркиш, где его встретят как блудного сына и отпустят, даже не оштрафовав. А идти в Кейптаун у нас не хватит угля.

— Знаю. И поэтому оставлю его здесь.

Капитан шхуны нагло улыбнулся и сказал через плечо своему старшему помощнику по-испански:

— Видишь, Санчес? Они ничего не могут поделать, задержать нас — кишка тонка. Когда уплывут, вернемся и наберем еще рабов. Эти свиньи ни о чем не догадываются. Рог Dios![4] Что за дурачье эти англичане!

Лейтенант Ларримор улыбнулся в ответ, правда, не очень любезно, и ответил на том же языке:

— Но все же они знают испанский — к вашему глубокому сожалению, не так ли, сеньор Перро[5]?

Потом повернулся опять к врачу и продолжал, как ни в чем не бывало:

— Мы далеко от земли, и ветер, кажется, утихает снова. Я утоплю его шлюпки и конфискую паруса. Оставим ему немного воды и пищи — в тех же долях, что он полагал достаточными для этих бедняг. Согласны?

— Согласен! — весело ответил врач. — И с удовольствием присмотрю за этим.

Они допили бренди и вернулись на палубу, где английские матросы снимали паруса и каждый клочок брезента («Пусть шьют себе кливер из постельных принадлежностей», — нелюбезно предложил лейтенант), вынимали из блоков снасти, бросали за борт оружие, флаги и все движимое, опускали оба якоря на всю длину цепей и решительно разделывались с водой и провиантом.

— Скажите спасибо, заявил на прощанье Ларримор, — что мы оставили вам компас.

Восток уже светлел. Лейтенант покинул шхуну и отправился; в шлюпке к себе на корабль. Он не; подозревал, что дау, таившаяся в той же укрытой бухте, незаметно покинула ее, когда погоня достаточно удалилась в море, и теперь шла к югу для назначенной встречи в Месте, представляющем на захватанной карте крохотную точку.