Пассат

37

Геро не знала, когда отплыл «Нарцисс», но Бэтти увидел в жарком небе клубы дыма, взял подзорную трубу Рори и провожал шлюп взглядом, пока тот не исчез из виду. Потом облегченно вздохнул — капитан и мисс Геро остались на острове, а он смертельно боялся, что на шлюпе уплывет кто-то из них или оба.

Наконец-то Дэнни и его матросы покинули гавань! И от Занзибара до Кейптауна путь долгий — а обратный еще дольше, потому что ветер будет встречным! Вернуться они могут не раньше, чем через несколько недель. Бэтти склонялся к мысли, что произойдет это месяца через три — Дэн получит приказ ждать, пока эпидемия на Занзибаре не кончится, и окончание «долгих дождей» принесет юго-восточные ветры чтобы «Нарциссу» легче было возвращаться под парусами — и таким образом сократить скупому адмиралтейству расходы на топливо. А теперь, когда угрозы вооруженных матросов и пушек нет, вполне возможно, что охраняющие форт белуджи клюнут на взятку и позволят капитану бежать. «Фурия» стоит в гавани, готовая к отплытию, и теперь ее некому задерживать или проверять. Можно будет сниматься с якоря, как только Амра…

Поток мыслей Бэтти оборвался, словно имя девочки оказалось широкой пропастью, внезапно разверзшейся на тропинке, по которой он с удовольствием прогуливался; он не хотел признаваться в этом даже себе, но видел, что девочка не идет на поправку (мистер Поттер даже мысленно не смел выразиться определеннее).

Она маленькая, думал Бэтти, но для своего возраста крепкая, сильная. Не то, что туземная детвора, гаснущая при первых признаках болезни, как свеча на ветру. Амра скоро поднимется; мисс Геро позаботиться об этом. Мисс Геро не даст ей умереть; она настоящий боец. Как воспротивилась всем, когда ее хотели вернуть к дяде. И когда намеревались отправить в Кейптаун! Нет, умереть Амре мисс Геро не даст!

Бэтти с содроганием вспомнил об иссохшем тельце, раньше казавшемся таким сильным, а теперь едва заметном под тонкой простыней. Усилием воли отогнав эту мысль, он отложил подзорную трубу, прикрыл ставни от жгучего солнца и лег поспать, потому что нес последнее ночное дежурство, пока Геро спала, и уступил ей место возле больной через час после рассвета.

Утро стояло жаркое, тихое, поскольку пассат тоже уснул; но в полдень он пробудился, к вечеру принес густые дождевые облака и погнал по улицам города дурно пахнущие тучи пыли. В Доме с дельфинами захлопали незакрепленные ставни, Амра беспокойно зашевелилась, и когда Геро коснулась девочки, та ухватилась за ее руку горячими слабыми пальчиками и горячечным шепотом попросила:

— Расскажи… расскажи…

— О чем, голубушка? Что ты хочешь послушать?

— Рассказ про… про…

— Про русалку?

— Нет… про человека… который сеял… яблочные семечки.

— Про Джонни Яблочное семечко? Ладно, дорогая. Только обещай лежать тихо, как мышка. «В давние-давние времена…».

— Нет! — девочка слабо дернула руку Геро. — Это… неправильно. Нужно говорить: «Это подлинная история из настоящей жизни…».

Шепот оборвался; но сердце у Геро радостно екнуло, она подумала: «Ей лучше! Определенно. Говорит осмысленно, узнает меня!» (Накануне девочка никого не узнавала и слабым голоском обращалась в бреду к Зоре на смеси арабского, суахили и лондонского просторечья). Это ведь должно означать, что ей лучше?» А вслух произнесла:

— Да-да. Я забыла. Извини, милочка…

И вновь принялась рассказывать, теперь уже, «правильно». Амра довольно вздохнула, закрыла глаза и вскоре, убаюканная негромким, преднамеренно монотонным голосом, погрузилась в сон.

Ветер завыл под дверью, ставни захлопали снова, оглашая тихий дом своим стуком. Геро осторожно поднялась и вышла на веранду; во дворе она услышала голоса, перегнулась через перила и увидела женщину в белом платье и широкополой шляпе, украшенной розами и лентами. В следующий миг хлынул ливень, женщина и голоса исчезли за струями воды. Но Геро узнала шляпку и, жестом велев Дахили занять свое место, подобрала юбки и пустилась бегом по веранде и винтовоц лестнице, думая, что только Оливия способна так нелепо одеться при сильном ветре и перед самым дождем.

Миссис Кредуэлл, придерживая шляпку одной рукой, все еще спорила со сторожем. Геро коснулась ее руки, она повернулась и, нисколько не удивясь, сказала:

— А, Геро, вот и ты. Я как раз говорила этому глупому старику, что хочу повидать тебя, и… Ой, милочка, какой шум! Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить. Здесь я едва слышу свои мысли!

Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать грохот ливня, но больше всего она была занята тем, чтобы держать шляпку прямо и не замочить платье. Только Оливия способна на это, снова подумала Геро, удивляясь тому, как рада ее видеть. Казалось, она целый век не видела ни одной белой женщины, хотя прошло меньше недели…

— Пошли наверх, — пригласила Геро, взяв гостью за руку.

Комната, где несколько месяцев назад она снимала черную арабскую накидку, была темной, угрюмой, сильно пропахла плесенью, зеркало с пятнами от сырости отражало дождевые струи и раскачивающиеся за окном призрачные пальмы. Но шум ливня здесь был не так слышен, ветер проникал легким сквозняком, раздувал шторы и рябил ворс персидских ковров на полу.

— Не могу решить, — сказала миссис Кредуэлл, морща лоб от умственных усилий, — с дождем лучше или без дождя. Приятно, когда он начинается, но прохлады почти не приносит, так ведь? А струи его совсем теплые! Как девочка, Геро? Доктор Кили говорит…

— Он знает, что ты пошла сюда? — перебила Геро.

— Вообще-то нет, но…

— Оливия, почему ты здесь? Напрасно осталась. Другие уже уплыли?

— О, несколько часов назад. Еще утром, и сейчас, небось, все жутко страдают от морской болезни. Такой ветер!

— А ты почему не уплыла с ними?

— Не захотела, — простодушно ответила Оливия.

— Но ведь холера…

— Геро, ты, в конце концов, осталась, так почему не остаться мне, раз я хочу этого? Джейн, конечно, пришлось уплыть из-за близнецов. Она хотела, чтобы Хьюберт тоже уплыл, но он сказал, что не может бросить свою работу. И я решила, что раз он остается, останусь и я; в конце концов, Хьюберт мой брат.

— Они не должны были позволять тебе этого. Не имели права.

— Они и не позволяли, — откровенно призналась Оливия. — Уговаривали меня, уговаривали, но я не поддалась; Сказала, что мне будет гораздо лучше здесь, чем страдать от морской болезни в крохотной каюте, где будут Джейн, близнецы и еще невесть сколько матерей с детьми. Это истинная правда. А кроме того, это походило б… на дезертирство. Надеюсь, ты понимаешь.

— Да, — сказала Геро.

— Я так и знала, что поймешь. — Поблекшие щеки Оливий залились румянцем смущения, и она неуверенно заговорила: — У остальных другое дело. Им нужно думать о детях или… А у меня никого нет; только Хьюберт, так он никогда особо не беспокоился обо мне. Поэтому, в сущности, уплывать незачем. Кто-то должен остаться, показать всем этим несчастным людям, которые хотят уплыть, но не могут, что мы не все удрали. Больше ничего сделать для них нельзя.

— Да, — неторопливо произнесла Геро, видя Оливию в новом свете и думая, неужели нужно разразиться бедствию, чтобы высветить лучшее в людях, считавшихся глупыми и сентиментальными. Ни того, ни другого отнять у Оливии было нельзя. Но глупость, склонившая ее предпочесть ужас эпидемии морской болезни в переполненной каюте, и сентиментальность, подвигнувшая остаться, чтобы приободрить «всех этих несчастных людей», которым она бессильна помочь, превратились по воле обстоятельства в смелость — бездумную смелость. Оливии явно не приходило в голову, что она может заразиться, идя по зловонным улицам или заходя в дом, где ребенок болен брюшным тифом. Оливия не умна, но добра и великодушна; этого, думала Геро, часто раздражавшаяся ее вопиющей глупостью, достаточно — даже более, чем достаточно!

— Ты, наверно, удивляешься, почему я не заходила раньше, — сказала Оливия. — Но узнала я о тебе, только провожая Джейн с близнецами. Кресси рассказала мне все. Доктор Кили тоже был там, он сказал, что держишься ты хорошо, но Кресси запрещали выходить из дому — конечно, не считая пути к «Нарциссу» — из-за опасности заразиться, поэтому она не могла видеться с тобой. Ей очень хотелось, но ее не пускали; и тетю твою тоже. Неудивительно, брюшной тиф — болезнь очень опасная и заразная.

— Вот поэтому, — сказала Геро, — не следовало приходить, и я должна немедленно отправить тебя домой.

— Обо мне беспокоиться не нужно, — с серьезным видом заверила ее Оливия. — Я уже переболела им. Мортимер — мой покойный муж — и я заразились в Брюсселе во время медового месяца. Он умер, а я поправилась и думаю, второй раз не заражусь.

Может быть; не знаю. Но вот ходить по городу, где ежедневно столько людей заболевает холерой не стоит, этой болезнью ты не переболела.

— Да, конечно. Но говорят, у европейцев к ней более сильный иммунитет, чем у африканцев и азиатов, и уверена, это правда. Мы с Терезой пили кофе, когда проводили остальных, она говорила, многие из этих бедняг стали красить лица белой краской, веря, что болезнь набрасывается только на темнокожих. Так что…

— С Терезой? — резко перебила Геро. — Мадам Тиссо не уплыла?

— Нет. Кажется, она не особенно любит детей и когда узнала, что придется делить каюту с фрау Лессинг, маленькими Карлом, Ханшсн, Лоттой и младенцем, миссис Бьернсон, ее тремя девочками и… В общем, Тереза сказала, что смерть предпочтительней, и она осталась. Смешная. И очень смелая, прошлой ночью одна из ее служанок умерла, но даже это не заставило Терезу передумать, хотя было время собрать чемодан и уплыть с остальными. Она просила передать, что восхищается твоей смелостью и прекрасно понимает занятую тобой позицию.

— Ишь ты! — произнесла раздраженно Геро.

— Мы все понимаем, — сердечно заверила ее Оливия. — Это очень благородно с твоей стороны, дорогая — учитывая, кто отец ребенка. Да и кто мать. Но, как я сказала Терезе, это вряд ли вина бедной девочки, дети не отвечают за родителей, а больной ребенок всегда должен получать сочувствие и помощь от любой разумной женщины. Тереза говорит, что если тебе потребуется какая-то помощь, она вполне готова ее оказать.

Можешь сказать мадам Тиссо, — холодно произнесла Геро, — что ее помощь мне не нужна.

— Я сказала, — призналась Оливия. — Заверила, что пока тебе вполне хватит моей помощи, но…

— И твоя тоже, дорогая Ливви.

— Но, Геро…

— Нет, Оливия! Здесь тебе нечего делать, Амра не знает тебя и, увидя незнакомое лицо, испугается. Но я очень благодарна за твое предложение. Это очень любезно с твоей стороны. Но приходить сюда ты больше не должна, Хьюберт не одобрит этого, и ходить по улицам, когда в городе холера, очень опасно.

— А, опасно! — раздраженно отмахнулась Оливия. — Если на то пошло, ты, по-моему, не болела брюшным тифом, однако не осталась дома и не удрала в Кейптаун. Да притом я не хожу, а езжу. Ладно, не стану донимать тебя просьбами разрешить мне остаться, раз не хочешь этого. Но, если помощь тебе понадобится, обещаешь позвать меня? Теро, пожалуйста.

— Непременно, Ливви. Обещаю. А теперь мне пора, не хочу оставлять Амру надолго. Когда она… когда ей станет лучше, я непременно зайду к тебе.

— Значит, она поправляется? — Да. Надеюсь. Не знаю, — сказала Геро. — Я… я думаю…

У нее перехватило горло, и она не смогла сказать, что думает. Не смогла даже произнести «до свидания», вымученно улыбнулась вместо этого и быстро ушла, предоставив миссис Кредуэлл самой находить выход.

Бэтти и Ралуб, стоя на углу веранды, о чем-то разговаривали, голоса их были еле слышны за шумом дождя, и хотя вряд ли они могли услышать легкие шаги Геро, оба тут же повернулись и умолкли. Геро остановилась.

— Что стряслось? — спросила она, встревоженная выражением лица Бэтти.

— Ничего, — спокойно ответил по-арабски Ралуб. Тогда почему… Бэтти, Амре хуже?

— Дело не в ней, — неохотно ответил Бэтти. — В нем.

— В нем? О ком это вы?

— О капитане Рори. Я предложил этому гаду-белуджу в форте сто монет, чтобы он устроил побег. Белудж говорит: «Покажи деньги». Я показал, он сгреб их, потом заявил, что ему очень жаль, но капитан дал Эдвардсу слово, что не станет бежать, поэтому так его не вызволить.

— Я же говорил тебе, — спокойно сказал Ралуб. — Это вопрос его чести.

— Ерунда! — отмахнулся Бэтти. — Слушать не хочу эти глупости! Я бы попытался выкупить его и раньше, только знал, что пока Дэн здесь, это бесполезно; теперь лейтенанта нет, и все будет на мази. Если б я мог сказать пару слов капитану — всего парочку!..

— Это ничего б не дало, — успокаивающе сказал Ралуб. — Ты напрасно потратил бы время и деньги. Но он дал слово не бежать только из форта, а держать его там дольше, чем необходимо, они не станут. Как только он выйдет за ворота…

Араб умолк, смущенно кашлянул и бросил на Бэтти предостерегающий взгляд. Он вспомнил, что Геро, хоть и стала в доме своей, может иметь иное мнение на арест капитана Фроста. Но Бэтти был слишком встревожен и рассержен, чтобы обращать внимание на предостерегающие взгляды.

— Знаю, знаю! Ты говорил мне. Как только он выйдет из форта, его можно будет отбить. Допускаю. Но гораздо легче вызволить его теперь! «Фурия» готова к отплытию, и никто не может ее задержать.

— Бэтти, вы уплыли бы с ним? — спросила Геро.

— Не говорите ерунды! — гневно обернулся к ней Бэтти. — Как бы я уплыл, пока Амра больна?

Ралуб обнажил в улыбке белые зубы.

— И думаете, что он уплыл бы без вас? Плохо вы его знаете!

Бэтти хмуро поглядел на обоих и плюнул через перила веранды.

— Хорошо, хорошо! Но я не могу примириться с тем, что капитан заперт в какой-то вонючей кутузке!

— Там ему ничего не грозит, — рассудительно сказал Ралуб, потом вежливо кивнул Геро, повернулся и спустился на улицу.

Дождь еще шел, когда появился доктор Кили. Уже стемнело, в комнатах горели лампы, туман вползал в окна и двери теплыми призрачными струйками, очертания знакомых предметов расплывались в нем, и все выглядело каким-то нереальным. Кровать девочки, тонкая простыня, служившая одеялом, были влажными, словно побывали в воде, на кожаном переплете книги, которую Геро читала утром, появилась похожая на изморозь пленка плесени.

Шум дождя заглушал все остальные звуки и создавал странную иллюзию тишины Геро видела, как мотыльки и другие насекомые вьются возле лампы, задевая крылышками стекло, но не слышала их, и даже кокосовая циновка на дверном проеме вздымалась от сквозняка беззвучно.

С тех пор как начался дождь, Геро то и дело казалось, что девочка перестала дышать. Она наклонялась над Амрой, напряженно ловя легкий звук неглубокого дыхания. Услышав, успокаивалась, и говорила себе, что ведет себя глупо, ведь это хороший признак, что девочка может спать так спокойно.

— Кажется, ей лучше, — сказала Геро, уступая свое место доктору, и даже не заметила, что произнесла это вызывающе, словно не сомневалась в собственной правоте.

Но Бэтти, наблюдавший от двери за лицом доктора, понял, что надежды уже нет. С этим пониманием внутри у него что-То распалось и безвозвратно исчезло. Уходящий средний возраст, последние остатки сил пришли к концу. Он внезапно стал стариком, и впереди его ждала только дряхлость.

Доктор Кили ушел, сознавая, что уже ничего не сможет сделать, и жался, что не убедил Дэна Ларримора подождать еще один день. Но, может, оно и к лучшему, холера распространяется с невероятной быстротой, и даже воздух города пахнет смертью. Он уже видел эпидемии, но такой еще ни разу. А это только начало!

Геро не следила за лицом доктора, как Бэтти, боялась того, что может в нем увидеть. Но прислушивалась к сдержанному, ничего не выражающему голосу и механически отвечала. Когда врач ушел, она опустилась у кровати на колени и стала читать молитву, которой ее учила мисс Пснбери:

— Молим Тебя, Господи, освети нашу тьму и по великой милости Своей избавь нас от всех угроз и опасностей этой ночи…

Бэтти Поттера молиться никто не учил, но он тоже обращался к Богу с мольбами, однако не теми, что Геро, потому что не ждал чудес и не просил их.

— Пусть она умрет легко, — умолял Бэтти, — и повстречается со своей матерью.

Стоявшие на веранде женщины, седеющая Дахили и маленькая, полная Ифаби, кивнули и пошли спать. Лампы гасли одна за другой, и в конце концов свет остался только в комнате девочки. Старинные часы-луковица показали полночь.

Лампа вспыхнула ярче от внезапного порыва ветра, хлестнувшего дождем под темные арки веранды, старик наконец шевельнулся, подошел к ссутуленной Геро и коснулся ее плеча.

— Пора вам спать, мисс Геро. Я здесь, так что укладывайтесь, будьте умницей.

Обращался он к ней, будто к Амре. Геро подняла голову и попыталась улыбнуться; лицо ее в желтом свете лампы выглядело бледным, изможденным, почти детским.

— Это несправедливо, Бэтти, — гневно прошептала она. — Несправедливо!

— Будет, будет, — вполголоса сказал старик. — Вы очень долго сидите здесь; все дело в этом. Поспите, так вам станет легче.

— Я не засну. Амра может… проснуться и позвать меня.

— Много толку будет от вас завтра, если не поспи-те, Не надо утомлять себя до чертиков, сами знаете. Идите, мисс Теро. Если понадобитесь, позову.

Геро устало поднялась, уходить ей не хотелось, но она понимала, что Бэтти прав, что без отдыха не сможет сменить его на восходе.

— Напомните Дахили, чтобы разбудила меня, ладно, Бэтти?

— Разве я когда забывал? Спите спокойно, мисс.

Он проводил ее взглядом, и когда портьера опустилась за ней, а пламя лампы снова стало ровным, медленно, неуклюже сел на стул, поставленный возле кровати, и осторожно взял грубой, узловатой рукой вялую ручонку Амры — пусть девочка знает, что он здесь, и не беспокоится.

— Бэтти не знал, когда Амра умерла, потому что тоже очень утомился, стук дождя убаюкал его, он заснул легким старческий сном, а девочка отошла легко, как он и просил в молитве. Проснувшись, Бэтти обнаружил, что лампа тускло горит в сером рассвете, а пальчики в его руке окоченели; поднимать женщин и будить Геро он не стал.

Незачем, подумал Бэтти. Пусть поспит.

И стал негромко напевать под нос, поглаживая неподвижную ручонку, ту монотонную, немелодичную песенку, которую Геро слышала однажды на «Фурии», и которая так нравилась Амре: