Пассат

4

Мисс Холлис поднялась, шурша черным платьем, разгладила темные складки на скромных обручах кринолина и вытерла пот со лба батистовым платком.

Несколько непослушных завитков каштановых волос выбились из строгого пучка и прилипли к стройной белой шее. Геро с неловкостью сознавала, что подмышками и между лопаток у нее проступают влажные пятна.

— В Индийском океане всегда так жарко и неприятно? — спросила она с ноткой отчаяния в голосе.

— Когда дуют пассаты — нет, — ответил капитан Фуллбрайт. — Думаю, их следует ждать в ближайшее время. Может, вам спуститься вниз и надеть что-нибудь полегче? У вас должно быть среди вещей муслиновое платье. Или что-то светлое и более просторное.

— Есть, конечно. Только я не могу носить их, пока не кончится траур. По крайней мере, еще полгода. Это было бы неуважительно к памяти папы. А потом, кое-кто может подумать, что я не…

Голос ее дрогнул, на глазах выступили слезы. Геро сморгнула их, высморкалась и сказала извиняющимся тоном:

— Простите. Это глупо с моей стороны. Но мне без него очень тоскливо. Понимаете, я… мы были большими друзьями.

Капитан Фуллбрайт был удивлен и тронут. Да, в ней все же есть что-то привлекательное, и Клейтон Майо, видимо, это обнаружил. Грубовато сказал:

— Тем более, мэм… мисс Геро, следует поступать так, как ему бы понравилось. А ваш отец вряд ли бы захотел, чтобы вы затягивались в этот душный черный материал. Да еще при такой погоде. Я хотел сказать миссис Фуллбрайт, что это вредно. Вашему отцу хотелось бы, чтобы вы пребывали в добром здравии, а в такой одежде оно у вас быстро ухудшится.

Геро слегка улыбнулась и покачала головой.

— Вы очень любезны, но я не хочу снимать траур по такой пустяковой причине. Заботы о личном удобстве не главное. А потом, вряд ли эта погода продержится долго. Ведь наверняка скоро задует ветер.

— Как я уже говорил — судя по барометру, гораздо раньше, чем нам бы хотелось.

Капитан вытер шею пестрым платком и проводил мисс Холлис на палубу. Обратил внимание на бледность их теней, пузырящуюся смолу между досками и вновь пожалел, что на борту находится Амелия. Да и мисс Геро Холлис!

В маленькой рубке стояла гнетущая жара, но и на открытой палубе было невыносимо. Геро стала в небольшую тень и, опершись о поручень, с тоской поглядела вниз, в прохладную глубину, где длинные, накопившимися за долгое путешествие водоросли колыхались, будто луговая трава.

Из обычных судовых шумов слышалось лишь ленивое поскрипывание блоков «Норы Крейн», медленно идущей по вялой зеркальной зяби, да мерно похрапывал пассажир в тростниковом кресле под тентом. С носовой части верхней палубы доносились приглушенные голоса поваренка и юнги, забросивших крючок на акулу.

Между лопаток Геро скатилась струйка пота, и внезапно вязкая, сонная тишина показалась ей необычайно зловещей, словно жара, дымка и неподвижность объединились, чтобы остановить время и оставить «Нору Крейн» в каком-то странном, бессмысленном промежутке между реальностью и миром грез — обреченной дрейфовать, покуда ее деревянный корпус сгниет, паруса превратятся в пыль, и она бесследно исчезнет под водой…

Геро содрогнулась. От неприятных мыслей ее оторвал звук шагов и веселый голос старшего помощника, мистера Марроуби. Остановись рядом с ней, он дружелюбно заметил, что очень жарко, но до наступления темноты станет гораздо прохладнее.

— Вы это всерьез? — недоверчиво спросила Геро. — Признаюсь, мне кажется, что по ночам бывает еще жарче.

— Да, но должен подняться ветер и, по-моему, очень сильный.

— Капитан Фуллбрайт говорит тоже самое, но пока я не замечаю никаких признаков.

— Однако их можно унюхать. И посмотрите туда…

Он указал пальцем, Геро повернулась и, всматриваясь в гладкую, мерцающую даль, увидела вдали что-то, напоминающее пятно.

— Это ветер?

— Пока лишь его дыхание. Но скоро он задует вовсю.

Капитан Фуллбрайт, возвращаясь с бака, подошел к ним.

Мистер Марроуби послюнил палец, поднял его и сказал:

— Свежает, сэр.

Пятно на воде неслось к ним, покрывая гладкую поверхность мелкой, дрожащей рябью, от легкого дыхания воздуха дрогнули паруса, заскрипели снасти. Впервые за несколько дней «Нора Крейн» стала слушаться руля, и люди ощутили, как в нее вливается жизнь, она пробудилась от долгой дремоты и тронулась вперед. Под форштевнем негромко зажурчала вода.

С верхушки мачты крикнул юнга:

— Эй, на палубе! Парус, сэр…

— В какой стороне? — прокричал в ответ мистер Мар-роуби.

— Справа по носу, сэр. Движется к северу.

Мистер Марроуби поднял к глазам подзорную трубу и вскоре объявил, что приятно увидеть другой парусник, потому что лично он в пустом, море чувствует себя одиноко.

— Что это за судно? Я ничего не вижу, — сказала Геро, приложив ладонь козырьком ко лбу.

— Трехмачтовая шхуна. Но она далеко, вам не разглядеть в этой дымке. Ну вот, и я потерял ее из виду. Она движется, значит, поймала ветер. Скоро он дойдетдо нас, и мы снова продолжим путь.

Не успел он договорить, как новый, более сильный порыв ветра поднял рябь на воде, Летаргия двух последних недель сразу же окончилась. И Геро тут же обнаружила, что стоит одна. Раздавались команды, паруса наполнялись ветром, из-под форштевня тянулось белое кружево пены. Бездыханная жара сменилась соленой, освежающей прохладой, которая принесла громадное облегчение после зноя прежних дней и мучительной духоты по ночам. Судно двигалось снова. Впереди ждали Жизнь и Приключения, Остров Занзибар, Судьба и Клейтон Майо.

К шести склянкам ветер зловеще усилился, два часа спустя он задул яростными порывами, и море побелело от пены.

В каютах под палубами по-прежнему стояла жара, так как все иллюминаторы были задраены, ветер там не чувствовался, ощущались лишь дрожь корпуса, подъемы и падения. «Нора Крейн», наверстывая упущенное время, неслась к северу на всех парусах. Ее раскачивали порывы ветра и волны бурного моря.

Маленькая, хрупкая жена капитана Фуллбрайта легла в койку больше двух часов назад и, сжимая в руке флакон с нюхательной солью, бессвязно извинялась перед своей подопечной:

— Я очень стыжусь себя, — шептала она. — Это никуда не годится… жена моряка! Мистер Фуллбрайт говорил, что я привыкну к качке. Только мне никак не удается. Такой скверный пример для тебя, милочка. Ты правда чувствуешь себя хорошо?

— Отлично, благодарю, — бодро ответила Геро. — Мы снова движемся, и теперь я могу вынести, что угодно. Меня раздражал этот ужасный, бесконечный дрейф. А тебя не угнетает безделье и неподвижность?

— Нет, милочка. Но я не особенно сильная, и может, хорошо, что мы так несхожи. Нам было бы очень скучно. О… О, Господи!…

Миссис Фуллбрайт закрыла глаза, когда судно очень сильно качнуло, и Геро сказала утешающе:

— Я где-то читала, что один прославленный адмирал — кажется, Нельсон — так и не избавился от морской болезни, поэтому тебе нечего беспокоиться. Осилишь холодное питье, если я принесу? Лимонад?

Амелия Фуллбрайт содрогнулась и снова закрыла глаза.

— Нет, спасибо, милочка. Посиди со мной. Мне приятно слышать твой голос. Он отвлекает меня от этой ужасной качки.

— О чем будем говорить?

— О тебе. И твоем молодом человеке.

— Он пока не мой, — торопливо заверила ее Геро.

— Будет твоим, я не сомневаюсь. Похоже, он просто очаровательный. И подходящий во всех отношениях. Жаль только, что такой близкий твой родственник. Двоюродный брат…

— Нет-нет. Между нами вообще не существует кровного родства. Клей — сын тети Эбби от первого брака, и фамилия его отца не Майо, а какая-то длинная, непроизносимая. Он изменил ее, два слога звучали похоже на Майо, и она стала короче. Отец Клея эмигрировал из Венгрии, а бабушка была полька. Видимо, очень красивая, говорят, Клей пошел в нее; правда, и тетя Эбби, должно быть, в юности была хорошенькой. Клею было всего полгода, когда отец его погиб, и папа как-то сказал мне, что это к лучшему. Похоже, он пристрастится к выпивке и азартным играм, и в конце концов какая-то ужасная женщина застрелила его в танцевальном зале — только представьте себе! Для тети Эбби, наверно, эта потеря была тяжелой, но, к счастью, лет через пять она познакомилась с дядей Натаниэлом и вышла за него. Однако Кресси — это моя кузина Крессида — родилась только спустя шесть лет после этого. Только, я думаю, тетя Эбби всегда любила Клея больше. Странно, тебе не кажется? Ведь его отец так дурно обращался с ней, а Кресси — дочь дяди Ната.

Амелия слабо улыбнулась и сказала:

— Некоторые женщины больше любят сыновей.

— Но Кресси такая хорошенькая и младшая в семье.

— Твой дядя наверняка любит ее больше всех.

— Да, это правда. Кресси может делать с дядей Натом что угодно. Он очень не хотел брать ее на Занзибар, боялся, что климат ей не подойдет, и что она заразится какой-нибудь ужасной болезнью, умрет от сердечного приступа или солнечного удара; и тетя Эбби тоже. Он хотел оставить их обеих дома, но Кресси сломила его своими приставаниями. Очень сентиментальная и романтичная девушка.

— А мистер Майо? Тоже романтичный? Надеюсь, он не пошел в отца?

— Нет! — возмутилась Геро. — Нисколько, уверяю тебя. По характеру он в родню тети Эбби, а ее отец был священником. Внешность у него, возможно, романтичная, но человек он здравомыслящий, отнюдь не легкомысленный, как Кресси. Конечно, он намного старше ее. Кресси всего семнадцать лет — нет, уже почти восемнадцать! А Клею двадцать девять.

— Ему самое время жениться, — сонным голосом заметила Амелия. — Надеюсь, милочка, ты не заставишь его ждать слишком долго, а то он будет очень неуживчивым… с молодой женой.

Веки Амелии дрогнули и закрылись, больше она не произнесла ни слова, и вскоре Геро поняла, что компаньонка спит.

Каюта раскачивалась, вздымалась со скрипом и дрожью, потом опускалась с поразительной быстротой под громкий шум, в котором невозможно было отличить стука падающей мебели от ударов волн, перекатывающихся через палубу. Но Геро только жара причиняла неудобство, и ома с радостью поняла, что неистовое движение судна если и не совсем приятно, то гораздо предпочтительнее Вялого дрейфа в последние десять дней. Она убрала все незакрепленные вещи в безопасное место. Получить горячую пищу, пока «Нору Крейн» безудержно швыряло туда-сюда, надежды не было. Геро отправилась в кают-компанию, взяла там бисквитов и вернулась с ними на койку, чтобы последовать хорошему примеру своей компаньонки.

Ночь была отнюдь не спокойной. «Нора Крейн» с убранными парусами и натянутым, чтобы не опрокинуться, спенкером[7], то вставала на дыбы, словно необъезженный жеребчик в поводу, то опускалась, зарываясь носом в бурные волны, и вода заливала ее палубы.

Серый утренний свет с трудом пробивался сквозь густые черные тучи и пелену дождя, полыхали молнии, над взбаламученной водной пустыней раскатывался гром, от ветра скрипел такелаж. Дождь и брызги сократили видимость до нескольких ярдов, море смыло с палуб клипера все, что можно. Шлюпки унесло, шлюпбаки превратились в щепки. Однако шторм не собирался утихать, и капитан Фуллбрайт, не позволяя останавливать помпы, размышлял намного ли его судно сбилось с курса.

Пассажиры «Норы Крейн» благоразумно оставались в койках. Исключение представляла лишь мисс Холлис; она ухитрилась не только одеться, что при бортовой и килевой качке требовало немалой ловкости, но и пройти в кают-компанию. Там выпила кружку холодного кофе, плотно позавтракала солониной, пикулями и бисквитами. Затем, убедившись, что по-прежнему не может помочь Амелии, вернулась к себе в каюту. Но читать или шить было очень темно, к тому же, болтанка исключала возможность этих занятий, оставалось только лежать, глядя в потолок, либо, закрыв глаза, переживать неприятные ощущения долгого подъема по волне, а потом вновь проваливаться с мыслью, что судно уходит в морскую глубь.

Геро всегда считала себя разумной и хладнокровной; однако темнота, непрерывные, оглушающие скрежет, скрип и особенно ужасающие падения в невидимые бездны начали действовать ей на нервы. Вскоре в голову закралась тревожная мысль, что койка с высокими бортами, на которой она лежит, похожа на гроб.

Она читала истории о судах, бесследно исчезающих в шторм; кроме того, в детстве родственник матери рассказывал ей, что по пути в Рио-де-Жанейро видел, как большой корабль под всеми парусами соскользнул вниз между валов и больше не появился — канул в бурный океанический простор. Если такая же судьба постигнет их судно, она узнает об этом лишь когда дверь каюты не выдержит напора, и в нее, кружась, хлынет черная вода. Она не сможет даже вылезти из койки, захлебнется в ней, и все судно с отчаянно пытающимися спастись людьми превратится в громадную деревянную гробницу, которая будет погружаться все ниже и ниже, пока наконец не окажется в липком иле морского дна.

Возможно, неистовая болтанка судна вызвала у Геро легкое умственное расстройство, так как в ее воображении ярко возникла отвратительная картина громадных угрей и спрутов, плавно скользящих сквозь сломанные трапы и каютные двери, чтобы сожрать тела утонувших, и акул, жадно кишащих у слепых иллюминаторов и среди покореженного такелажа…

Усилием воли Геро отогнала омерзительное видение, сердясь на себя за столь нелепые фантазии, и стала думать, стоило ли есть на завтрак солонину и пикули. Чувствовала она себя неважно, и явно не от морской болезни, мистер Марроуби сказал ей, что, привыкнув к качке, человек от нее больше не страдает. А она привыкла две недели назад. Но либо мистер Марроуби ошибался, либо солонина испортилась на жаре, потому что к горлу мисс Холлис подступала тошнота.

Каюта резко накренилась, судно стало подниматься по длинному склону водяной горы и когда достигло вершины, в иллюминатор проник серый свет, по стеклу зашелестели дождь и брызги. Потом нос «Норы Крейн» резко опустился, они снова устремились вниз, в темноту, за стеклом вновь забурлила вода; спуск все тянулся, тянулся, и в конце концов стало казаться немыслимым, что судно сможет подняться вновь; оно вдруг замерло, содрогнулось и закачалось от обрушившихся на палубу сотен тонн воды, потом снова поползло вверх, избитое, изможденное, но все же доблестно сопротивляющееся.

— Я не могу этого вынести! — произнесла Геро в душную, хмурую темноту. — Если останусь здесь, меня стошнит, а я не допущу этого! Ни за что!

Девушка вылезла из койки, ощупью отыскала туфли, обулась и вышла из каюты. Удерживаться на ногах оказалось нелегко, и она поднялась по трапу, ведущему из кают-компании на палубу, уже с головокружением и синяками. Засовы открывались туго, и когда она отодвинула их, дверь никак не поддавалась, потому что ветер дул в нее со штормовой силон. Наконец в минуту затишья Геро удалось распахнуть ее. Она оказалась на палубе и, запыхавшись, тут же насквозь промокшая, слишком поздно осознала невероятное безрассудство своего поведения.

Видимо, решила она, я заболела или спятила, отправляясь на палубу в такой шторм, и чем скорее вернусь в свою каюту, тем лучше. Но подумать оказалось легче, чем сделать, потому что дверь захлопнулась, и ветер снова не давал ее открыть. Геро с ужасом обнаружила, что не может ни ухватить как следует мокрую дверную ручку, ни потянуть, шторм прижимал девушку к мокрой панели и не давал дышать. Она впервые ощутила страх, потому что хотя время близилось к полудню, день оставался почти таким же темным, как ночь; и шторм на открытой палубе оказался гораздо более сильным и страшным, чем она могла вообразить.

Огромные чугунно-серые горы воды с пенистыми гребнями яростно вздымались на фоне черных туч и зигзагов молний, швыряли беспомощное судно туда и сюда, играли с ним будто гигантский кот с раненой мышью. Привязанный к штурвалу рулевой решительно старался вести клипер по ветру; но шторм казался живым существом; он вздымал качающееся судно, ронял вниз, отбрасывал в сторону и подхватывал снова.

Геро разжала дрожащую руку и попыталась протереть глаза от плещущих дождя и брызг; тут кипящий, пенистый вал плеснул через борт и, захлестнув ноги девушки выше колен, сорвал ее другую руку с дверной ручки. Юбки ее липли к телу мокрыми складками, а густые волосы из растрепанного пучка тянулись по ветру, словно длинные ленты бурых водорослей. Она ощутила, как к ней неуклюже прижался грузный мужчина; увидела мокрый плащ и яростное, изумленное лицо. Почувствовала на своей руке его пальцы и услышала сквозь рев шторма отдельные слова:

— Черт возьми… здесь делаете? Эта погода не… прогулок! Уходите! Спускайтесь вниз! Сей…

Ветер уносил слова, гром заглушал их.

Молния вновь расколола небо, и мужчина пронзительно вскрикнул:

— Господи!

Тут Геро увидела то же, что и он…

На них неслось другое судно. Черная шхуна, увлекаемая ветром и неспособная свернуть в сторону; со сломанной фок-мачтой, с тянущимися за кормой тросами. Смертоносная, как бросающийся тигр или скрытый риф.

Пальцы, стискивающие руку Геро, разжались, мужчина бросился к штурвалу, оттеснил плечом ничего не видящего за брызгами рулевого и с усилием стал перебирать рукоятки. Но Геро не могла отвернуться. Не могла оторвать глаз от приближающейся шхуны, она знала, что это смерть. Через минуту — даже раньше — она столкнется с «Норой Крейн», раздастся грохот ломаемого дерева, треск падающих мачт, потом над людьми и обломками забурлит вода, утянет их вниз, и никто не узнает, что случилось. Ей так и не придется принимать решение относительно Клея. Или чего бы то ни было еще. Времени уже нет… уже нет…

«Нора Крейн», повинуясь рулю, отвернула вправо, во впадину между валами, поднялся длинный серый утес воды, обрушился на ее наклонную палубу и захлестнул людей по пояс. Обкрутил мокрые юбки Геро вокруг колен, повалил ее и понес, как игрушку. Она отчаянно попыталась ухватиться за пиллерс[8], но не дотянулась; увидела на краткий, ужасающий миг, что в дальнем конце круто накрененной палубы не осталось поручней, и не за что ухватиться. А потом, ослепшая и оглохшая, покатилась и упала за борт в поток бурной пены.

Плавать Геро никогда не учили, да это теперь и не имело значения, никакой пловец не смог бы противостоять неистовому морю. Гора воды увлекла ее вниз, потом подбросила, дождь и брызги хлестнули ей в лицо. Но едва она успела схватить ртом воздух, как снова очутилась внизу, давясь и барахтаясь. Ее подхватила вторая волна, вынесла наверх и бросила во что-то, обвившееся вокруг ее рук и тела; она неистово ухватилась за это и ощутила в онемевших пальцах веревку.

Какое-то время, показавшееся вечностью, хотя длилось оно от силы несколько минут, Геро сжимала веревку изо всех сил, старалась держать голову над водой и хватала ртом то воздух, то воду, потому что волны бросали ее то вверх, то вниз. Потом наконец веревка туго натянулась, Геро стали тащить из воды, перебирая веревку руками, словно лесу с макрелью, и наконец покрытую синяками и окровавленную, полузахлебнувшуюся, втянули на наклонную, слава Богу, твердую палубу.

Геро ощутила чьи-то руки на своих запястьях и подмышках, потом в голосах, перекрывающих рев бури, услышала странный, совершенно невероятный звук. Смех…

Кто-то хохотал во все горло, затем другой — или тот же самый человек? — произнес:

— Русалка, клянусь Богом!

И засмеялся снова.

Потом вдруг все они заскользили по наклонной палубе в очередном бурлящем пеной валу, весь бурный, мокрый, ужасный мир почернел, и мисс Геро Афина Холлис впервые в жизни потеряла сознание.