Пассат

29

Появление дау положило конец гулянью по площади и выходам за покупками в город, но Геро не видела причин прекращать верховые прогулки по уграм, когда позволяла погода.

Она не могла согласиться, что прогулки по саду являются равноценной заменой и доказывала, что не может быть особой опасности в поездках по пустынным дорогам в то время, когда все незванные гости спят или пребывают в апатии после ночных дебошей, грабежей и пирушек. К тому же, она будет не в одиночестве, ее будут сопровождать Клей и двое грумов, вооруженных пистолетами и карабинами, к тому же, пешие пираты не смогут ни остановить, ни преследовать всадников.

Дядя Нат позволил убедить себя, и утренние поездки верхом продолжались. Они очень умеряли скуку пребывания в четырех стенах остальной части дня. Поначалу были приятными, спокойными, потому что, как справедливо заметила Геро, на рассвете пираты не встречались, и было легко держаться на расстоянии от любой группы пеших людей. Утро после безрезультатного разговора Эмори Фроста с британским консулом выдалось ясным, верховая компания уехала чуть свет — однако вернулась без Геро, с жуткой, почти невероятной историей.

Они выехали, как обычно, за город и незадолго до восхода повернули обратно, чтобы благополучно добраться до консульства, пока улицы сравнительно безлюдны. Потом обнаружили, что узкая дорожка перегорожена хомали, застрявшей в воротах дома, оба грума спешились и пошли помочь владельцу высвободить ее. Но туте полдюжины людей, прятавшихся за воротами, набросились на них и разоружили, а Клейтона сбросили с седла накинутым сзади на плечи арканом. Тут же на дорожке появились всадники, один из них набросил на голову Геро одеяло, стащил ее с седла и ускакал вместе с ней.

— Это Фрост! — бесновался Клейтон, его лицо было серовато-белым от ярости, руки неудержимо тряслись. — Это подлый работорговец Фрост, будь он проклят!

— Ты уверен? — резко спросил коцеул, не обращая внимания на жену, бившуюся в истерике.

— Думаешь, я не знаю его? Этот мерзавец сидел и смотрел, как двое его грязных головорезов стаскивают меня с лошади, а когда я спросил, сознает ли он, что делает, ответил, что даёт мне возможность влезть в его… Черт, я не понял, что он сказал! Этот человек — сумас-шедший, я думал, он хочет меня убить! Вот так он увез Геро. Что будем делать?

— Вызволять ее, — хрипло ответил консул. — Далеко уехать Фрост не мог. Возьмем Эдвардса, Кили, Плэтта, еще с дюжину европейцев и, если потребуется, разрушим его дом. Отправляйся за Линчем, Дюбелем и еще кем-нибудь из молодых.

Но когда они собрали дробовики и револьверы, оказалось, что ни покинуть консульство, ни вызвать подмогу невозможно. Дом густо окружили головорезы с дау. А когда четверо перепуганных слуг выскользнули из садовой калитки, толпа схватила их и избила, решив, что они посланы за помощью.

Мистер Холлис, выйдя на переднее крыльцо, смело предстал перед толпой, выразил возмущение ее поведением и потребовал возможности поговорить с главарями. Но перекричать толпу не смоги, когда она ринулась к дому, вынужден был отступить. Пираты сгрудились у поспешно запертой двери, размахивая саблями и ножами перед окнами, кричали, что убьют его.

Клейтон хотел последовать неудачному примеру слуг, попытаться уйти в какое-нибудь другое консульство, рассказать о похищении Геро и попросить людей, чтобы вломиться в Дом с дельфинами. Но мать вцепилась в него с воплями и плачем, а отчим резко сказал, что это будет самоубийством, которое убьет его мать, но ничем не поможет невесте. Смерть его лишь обострит ситуацию и, возможно, даже приведет к резне всех европейцев; нужно отыскать какой-то другой способ позвать на помощь. Но другого способа они не нашли и не знали, что если б даже сумели как-то подать весть о случившемся, это ничего бы не дало, потому что такие же толпы бушевали перед всеми консульствами и домами европейцев.

Султан удалился в свои покои на верхнем этаже дворца и пребывал там в уединении, глухой к бушующим снаружи беспорядкам, к взволнованным просьбам и протестам, идущим из французского и немецкого консульств, от знатных арабов и богатых торговцев.

— Я ничего не могу поделать, — повторил он принятой в конце концов испуганней депутации арабских землевладельцев и лавочников-индусов. — Эти злодеи намного превосходят численностью мою стражу, а чтобы откупиться от них, требуется очень крупная сумма. В этом году — увы! — моя казна пуста, платить пиратам нечем. Остается лишь терпеть оскорбления и просить Аллаха спасти меня от их коварства. Если б только мы могли предложить им достаточно денег…

Землевладельцы и лавочники удалились обсудить эту проблему, а вечером вернулись с тысячью рупий, оказавшейся первой небольшой долей весьма значительного откупа. Деньги тут же отправили толпе, бурлящей возле консульства, с вежливой просьбой принять их и спокойно вернуться на свои дау; толпа сочла сумму недостаточной, рассовала ее по карманам и продолжала дебоширить с прежним неистовством.

Ночь оказалась беспокойной не только для осажденных в консульствах иностранцев, но и для всего Занзибара. Больше дюжины домов и лавок были разграблены, несколько загородных домов, принадлежащих богатым землевладельцам и шейхам, подверглось нападению, рабов оттуда увели, ценности расхитили.

Наутро к султану явилась еще она депутация, чтобы решить, какой суммой можно откупиться от пиратов, и к вечеру деньги были собраны. Однако дошл и они до Омар ибн Омара и капитанов дау или очутились в сундуках у султана, оказалось загадкой, поскольку в ближайшие часы напряжение почти не ослабло, и после очередной беспокойной ночи город оставался в страхе перед пиратами. Но помощь была близка. Едва рассвет пробился сквозь тучи, появился паровой шлюп Ее Величества «Нарцисс». Полчаса спустя Дэниэл Ларримор и отряд вооруженных матросов шли по улицам города, а крикливые люди, осаждавшие консульства, попрятались в закоулках и притихли.

Дэн отправился прямиком в британское консульство, где полковник Эдвардс скромно завтракал апельсином с чашкой черного кофе, так как в последние два дня было невозможно раздобыть свежих продуктов. Консул тепло принял лейтенанта. Он еще не получал сведений о том, что происходит в других консульствах и, отдав приказ навести пушки «Нарцисса» на флот дау, отправился с Ларримором посмотреть, не нуждаются ли его коллеги и помощи.

Каждый араб на побережье знал «Нарцисс» и лейтенанта, весть об и£ появлении разнеслась мгновенно, и когда полковник Эдвардс со своим эскортом подошел к дому мистера Холлиса, последние нарушители спокойствия уходили в сторону базаров или гавани, несколько оставшихся угрюмо стояли в стороне и не сделали попытки преградить путь.

Слуги все еще прятались в глубине дома, и гостей встретил сам мистер Холлис. Выглядел он постаревшим на десять лет, и полковник Эдвардс поразился его внешнему виду. У встревоженного Дэна в предчувствии беды екнуло сердце, и он хрипло спросил:

— С ней все в порядке?

— Она еще не вернулась, — ответил консул столь же хриплым, но слабым от изнеможения голосом. — Мы по-всякому пытались выбраться и сообщить вам, но нас не выпускали. Прошло вот уже два дня, и мы ничего не знаем.

— Господи! — произнес Дэн хриплым шепотом. — Кресси!..

И схватил консула за плечи..

— Где она? Куда отправилась?.. Где…

Он услышал быстрые, легкие шаги по лестнице, затем сдавленный вскрик, поднял взгляд и увидел Крессиду.

Они, замерев, глядели друг на друга, и тогда Дэй оттолкнул консула. Кресси, оступаясь, побежала вниз, лейтенант бросился навстречу и заключил ее в объятия.

— Дэн… Дэн… О Дэн! — всхлипывала девушка и ничего больше не могла сказать, потому что он целовал ее, обнимая так крепко, что ей было трудно дышать, бессвязно бормотал страстные нежности, совершенно не обращая внимания на прнсутствующих: ее отца, полковника Эдвардса, нескольких встревоженных слуг и двух крепким, бесстрастных матросов, вошедших за ним в холл.

Конец этой трогательной сцене положил Клейтон, бледный, измученный, изможденный, как и отчим. Он услышал голоса в холле из комнаты, где его мать лежала в истерике, то виня себя зато, что пригласила племянницу на Занзибар, то заявляя, что если никто не отважится пробиться через воющую толпу пиратов и вызволить несчастную Геро, она пойдет на это сама, и возмущаясь, почему никто ничего не делает.

Клейтон еще раз прднес своей сокрушенной родительнице нюхательной соли, спустился вниз и обнаружил, что холл полон англичан, а его сестру обнимает молодой человек с безумным взором, одетый в форму военного моряка.

В этом зрелище — в том, как они обнимались, словно все остальное в мире не имело значения — оказалось нечто, доведшее до предела его отчаяние и ярость, он подошел и оторвал сестру от Ларримора.

— Что ты, чёрт возьми, делаешь из себя посмешище? — напустился он на нее. — Тебе надо смотреть за матерью! Марш в ее комнату!

Потом зло уставился на лейтенанта и возмущенно заговорил:

— Вы не особенно спешили сюда, а появясь наконец, только и способны устраивать вульгарную сцену с моей сестрой! Почему не преследуете этого мерзавца-работорговца, не пытаетесь хоть раз принести какую-то пользу? Вы понимаете, что моя невеста больше двух дней находится в его грязных лапах, а мы не могли даже позвать подмогу, или выяснить, что с ней, или… или…

— Перестань, Клей! — резко оборвал его отчим. — Мы понимаем твои чувства. Но всем нам тоже несладко, и оскорблениями тут не поможешь. — Он перевел взгляд на Дэна, разжавшего объятья, но крепко держащего Кресси за руки. — Вы должны извинить моего пасынка, лейтенант, он сам не свой. Мы не могли сообщить вам, и вы, очевидно, не знаете, что два дня назад Фрост с шайкой своих головорезов похитил мою племянницу.

Рассказав о случившемся как можно короче, он добавил в заключение;

— Уверен, вы согласитесь, блокаду дома организовал он, чтобы мы не могли поднять тревоги.

Дэн не произнес ни слова, но глядящая ему в лицо Кресси содрогнулась и крепче сжала его руки. В нем появилось то, что она видела вот уже два дня в лице Клейтона: желание убить. Только у Дэна не было слепой ярости и желания мести, его холодное бешенство было вдвое страшнее.

Полковник Эдвардс заговорил сухим, сдержанным голосом:

— Очевидно, вы правы, все это было ему очень на руку и вряд ли произошло случайно. Хотя, может, он понял, что назревает, и воспользовался этим. Но даже если б вы могли сообщить о случившемся, никто не смог бы вам помочь, мы все находились в осаде. Но, к счастью, появление Ларримора положило ей конец, и думаю, мы можем твердо обещать, что мисс Холлис вернется к вам через несколько часов.

— А что будет с ним? — гневно спросил Клейтон. — Что будет с Фростом? Наверно, как всегда, отпустите его с предупреждением? Вы должны были расстрелять этого мерзавца или выслать отсюда еще несколько лет назад! Это в ваших силах — он британский подданный. Но нет! Вы даже пальцем не шевельнули, чтобы унять его. Но этого спустить ему не должны. Он за это поплатится, пусть даже мне самому придется застрелить его!

Голос его дрогнул от ярости, и отчим спокойно, но властно произнес:

— Клейтон, я сказал — перестань.

Полковник Эдвардс выслушал гневную тираду, не перебивая, и холодно, пристально глядя на пасынка своего коллеги, вспомнил рассказ Феруза Али о смерти любовницы Фроста и несколько подробностей, упомянутых Фростом в кратком, неудачном разговоре.

Так в этом повинен юный Майо! А Фрост поступил в соответствии с древней заповедью «Око за око и зуб за зуб». Другого мотива столь недостойного и бессмысленного поступка не могло быть. Фрост неспособен сунуть голову в петлю из-за вожделения к какой бы то ни было женщине. Тем более к мисс Геро Холлис, на взгляд полковника, слишком рослой, прямолинейной и неженственной, чтобы ее можно было назвать роковой женщиной.

Он не оправдывал жестокую расплату за счет неповинной жертвы и считал оба случая несравнимыми. Майо, вероятно, можно простить за решение, что шлюха из Дома с дельфинами — законная добыча. Судя по тому, как обернулось дело, можно что-то сказать и в защиту другой стороны. Если б Фрост отделал этого молодого человека кулаками или хлыстом, даже поручил бы это своей команде, полковник не стал бы его винить. Однако недостойная месть, которую он избрал, не может быть Оправдана никакой обидой.

Эдвардс оглядел с холодным неодобрением красавца Клейтона и бесстрастно сказал:

— Вам не потребуется самому сводить счеты, мистер Майо. Я уже предупредил Фроста, что если в городе будут продолжаться антиевропейские демонстрации, сочту его ответственным за это и позабочусь, чтобы его повесили без суда. Слово свое я намерен сдержать.

Он повернулся на каблуках. Клейтон шагнул вперед.

— Подождите! Я с вами.

Полковник остановился.

— Пойдемте, если хотите. Но вы понимаете, что мы не сможем сразу отправиться на выручку мисс Холлис, хотя я полностью понимаю ваше беспокойство. Сперва нужно покончить с одним неотложным и более важным делом.

— Господи! Что может быть более важным, чем вырвать ее из рук этого проходимца? Вы всерьез собираетесь расхаживать по городу и произносить речи в такое время, когда на счету каждая минута?

— Полагаю, — ответил полковник Эдвардс, — что по прошествии двух суток еще несколько минут — да собственно говоря и часов — вряд ли будут иметь для мисс Холлис большое значение. Но для жителей города будут, и я первым долгом обязан подумать о них. Лейтенант Ларримор предъявит капитанам дау ультиматум, чтобы они к вечеру собрали свои команды и покинули остров. Когда пираты дадут согласие, он возьмет своих людей, столько вооруженных белуджей, сколько можно будет освободить от других обязанностей, и пойдет освободить мисс Холлис и арестовать Фроста. Если вам это кажется бездушным промедлением, могу лишь сказать, что мне очень жаль, но общественный долг выше личного дела. Через час можете явиться в мое консульство и сопровождать нас к дому Фроста.

— Спасибо! — вспылил Клейтон. — Я отправляюсь туда немедленно, и если вы не пойдете со мной, то, думаю, пойдут другие! Я могу взять с полдюжины белых людей, которые будут рады оказать мне помощь. Черт! Неужели думаете, я стану ждать хотя бы лишнюю секунду?

— На вашем месте я, очевидно, испытывал бы то же самое. Однако надеюсь, что вы передумаете, поддюжины людей мало что смогут поделать против десятка с лишним, запершихся в доме, способном выдерживать осаду. Вы не принесете ни малейшей пользы и, возможно, много вреда. Положение мисс Холлис и без того скверно, ни к чему, чтобы все европейцы в городе знали о нем и сплетничали, строили догадки. Должно быть известно лишь то, что Ларримор и матросы с «Нарцисса» арестовали Фроста за его причастность к беспорядкам. Советую подождать и отправиться туда вместе с нами.

— Вы правы, — согласился мистер Холлис, не дав пасынку ответить. — Не стоит ухудшать положение.

— Вот именно. Возможно, это даже хорошо, что все европейцы в городе беспокоятся о себе, и сейчас им не до чужих дел. Мисс Холлис вернется задолго до того, как этот интерес у них пробудится, а все, что станет известно впоследствии, можно будет отвергать, как нелепые слухи. До встречи, мистер Майо!

Полковник кивнул мистеру Холлису, вышел на солнечный свет, а Дэн снова обнял Кресси, легонько поцеловал, разжал объятья и последовал за консулом.

Два часа спустя сильный отряд матросов и белуджей под командованием Ларримора, в сопровождении полковника Эдвардса и мистера Майо перекрыл оба конца тихой улицы, где заброшенное португальское кладбище являлось небольшим зеленым оазисом среди хмурых арабских дойов. Но в Доме с дельфинами оказались лишь горстка слуг да маленькая девочка, она топнула ножкой на вторгшихся, а когда они не ушли, стала с плачем звать маму.

Слуги не имели понятия, где находится хозяин дома, сказали, что за последние три дня никого из команды «Фурии» в доме не было, и они решили, что шхуна отплыла в Момбасу или в Персидский залив. Сиди никогда не говорил с ними о своих делах, и они ничего не знают о его передвижениях.

Лейтенант оставил у дома стражу и вернулся в гавань, где узнал, что «Фурия» снялась с якоря больше двух дней назад и взяла курс на юг. Но куда именно, никто не мог сказать.

Геро вез поперек седельной луки не Рори, а Ралуб, он держал ее железной хваткой, полузадушенную толстыми складками попоны, мешающей ей вырываться, так как большая часть сил уходила на борьбу за каждый вдох.

Услышав плеск волн, девушка поняла, куда они приехали. В следующий миг кто-то вскинул ее на плечо, будто свернутый ковер, и наконец поставил на ноги. Она освободилась от душной попоны и обнаружила, что вновь находится на борту «Фурии». Только не в капитанской каюте, а в гальюне, под замком. В маленький световой люк могла бы пролезть разве что обезьянка.

Геро провела там много часов; она знала, что шхуна плывет, но не представляла, куда и зачем ее везут. Могла только предположить, что Рори Фрост спятил и пошел на трюк, которого не мог совершить в прошлый раз — похитил ее ради выкупа. Поскольку она не могла вообразить, что кто-то покусится на ее добродетель, ей ничего больше не приходило в голову. Обнаружив на полу тарелку с едой, графин вина и кружку, девушка пришла в ярость. Значит, в этом тесном, недостойном помещении ей находиться долго.

К еде она не притронулась, и так как для сиденья было только одно место, просидела на нем большую чаеть дня, с каждым медленно тянущимся часом злясь все больше и мысленно твердя резкости, которые скажет Фросту при первой же возможности.

Возможность эта представилась лишь вечером, и Геро находилась уже не на «Фурии», а в Доме Тени.

Она услышала, как шхуна бросила якорь, и задумалась, где они могут находиться. «Фурия» как будто весь день плыла по ветру и, должно быть, достигла побережья Африки. Лишь потом девушка догадалась, что судно отошло от острова, как бы направляясь куда-то на юг, а потом, когда скрылось из глаз, описало дугу и подошло к Кивулими с севера.

Через несколько минут после всплеска якоря кто-то прошел по каюте, и в замке щелкнул ключ. Геро выпрямилась во весь рост и вышла с надменным видом. Но вертевшиеся на языке слова остались невысказанными, потому что освободил ее Джума, а не капитан «Фурии».

— Мисси сойдет на берег, — сказал Джума, блистая знанием английского и улыбаясь так радостно, словно принес добрые вести, и в нынешней ситуации нет ничего неблагоприятного.

Солнце касалось горизонта, тучи, появившиеся днем, снова разошлись, и закат был розовым, золотистым, абрикосовым. В саду Дома Тени щебетали перед сном птицы, запах цветов был густ, как дым кадильницы. Но Геро было не до красот, не до цветов и птиц.

Она не видела ни капитана Фроста, ни мистера Поттера и не знала, что мистер Поттер впервые в жизни поссорился с капитаном.

— Я против этого! — заявил Бэтти. — Если хочешь вышибить мозги этому треклятому гаду, я охотно помогу. Но в том, что он сделал, вины мисс Геро нет, и я против, чтобы она расплачивалась за поступки своего жениха. Сам знаешь, я не святой, но и не такой подлый сукин сын!

Рори долго смотрел на него, потом пожал плечами и отвернулся. Бэтти, надеявшийся вывести его из себя, спустился вниз, кляня всех женщин, и отвел душу в ссоре с коком.

Если б только, думал Бэтти, капитан дал волю чувствам, устроив кулачную драку или напившись вдрызг, то, может, с его лица исчезло бы то жесткое, ледяное выражение, появившееся, когда он узнал о смерти Зоры, и к нему вновь вернулось бы чувство меры. Но Рори не поддавался на провокации и хотя всю неделю пил постоянно и много, алкоголь, казалось, лишь усиливал его холодную ярость.

— Остолоп, лиходей, похититель! — бормотал Бэтти, воздерживаясь от более сильных выражений из опасения, что услышит Геро, и скрывался внизу, чтобы не встретиться с ней взглядом.

Внутри Кивулими походил на городское жилище Фроста или любой большой арабский дом на Занзибаре: центральный двор, открытый небу и окруженный ярусами веранд с колоннами. Винтовые лестницы с низкими железными перилами Поднимались от четырех углов двора, соединяя веранды друг с другом, и комната, в которую Джума привел Геро, во многом походила на ту, что она видела в Доме с дельфинами. Но только вход не завешивался портьерой, а закрывался толстой дверью, которую Джума за ней запер.

Девушка оставалась более разгневанной, чем испуганной, хотя слышала, как повернулся ключ, и понимала, что является пленницей. Три выходящих на море окна были открыты, зеркала в золоченых рамах, занимающие большую часть одной стены, отражали небо, верхушки деревьев и морской простор, поэтому комната казалась вдвое больше. В ней стояли широкий диван-кровать, завешенный противомоскитной сеткой, несколько инкрустированных столиков, два резных сандаловых кресла, пол вместо ковров покрывали циновки. Вторая дверь в конце комнаты вела в выложенную каменной плиткой ванную, а третья оказалась запертой.

Геро подошла к центральному окну и посмотрела вниз. Бежать таким путем невозможно. Стена гладкая, отвесная, выложенная камнем терраса находилась в тридцати футах внизу. Девушка повернулась, задумчиво посмотрела на противомоскитную сетку и простыни (одеял не было) и решила, что сетка слишком тонка и не выдержит ее тяжести, а простыни, даже если их связать, окажутся слишком короткими. Но с помощью ножа их можно распороть пополам, и тогда…

Эта возможность столь ободрила ее, что когда наконец Джума появился с лампой и ужином на подносе, она смогла немного поесть с довольно спокойной душой и нарастающей уверенностью, что Фрост остался в городе для обсуждения условий ее освобождения.

Дядя Нат, очевидно, будет вынужден уплатить запрошенную сумму, но Геро надеялась — Фрост недолго будет пользоваться приобретенной таким образом добычей. Даже в таком беззаконном уголке мира, как этот, похищение человека должно караться, и если власти до сих пор не могли судить его за прошлые преступления из-за отсутствия улик, теперь их будет достаточно. Дядя Нат и полковник Эдвардс позаботятся, чтобы он подучил за это в лучшем случае долгое тюремное заключение. А если его засадят в камеру, такую же тесную, неудобную, унизительную, как то помещение, какое он отвел сегодня ей, то поделом ему! Это унижение до сих пор воспринималось слишком остро, и Геро жалела о нелепом побуждении, заставившем ее навестить его несчастную дочку в Доме с дельфинами. Нужно было ожесточить сердце, избегать всего, что связано с Фростом. Впредь она будет умнее.

Геро собралась уже погасить лампу и лечь спать в нижней юбке и лифчике вместо ночной рубашки, когда снаружи донеслись голоса и стук копыт. Через несколько минут послышались шаги по лестнице, и в замке снова повернулся ключ. На сей раз вошел Рори.

Он закрыл дверь, и прислонившись к ней спиной долгое время молча смотрел на Геро. Девушка не сказала ему тех резкостей, что хотела. Не сказала ничего, потому что вдруг испугалась. А когда он наконец направился к ней, она с острым приступом панического страха осознала, что он пьян. Пьян и опасен.

Фрост шел решительно, но нетвердо, словно по палубе в ветреную погоду. Голос его тоже был решительным и нетвердым, и она не верила ни единому слову из того, что он говорил.

Клей на такое неспособен! Это ложь. Низкая, мстительная, ложь! Он наверняка не имел своих комнат в городе… он сказал бы ей… Дядя Нат знал бы. Фрост говорит — верхний этаж дома в тихом тупике, с отдельной лестницей, отдельным выходом на улицу, где Клей принимал нескольких близких друзей и заключал тайные сделки. Где встречался с Терезой Тиссо и другими женщинами…

— Как ты думаешь, кому я продал винтовки? Кто их заказал? Твой честный, благородный жених! И, наверное, он посинел от страха и ярости, узнав, кто спас тебя в шторм, на каком судне ты находилась. Неудивительно, что ему не хотелось заходить ко мне самому или с отчимом, благодарить меня. Готов держать любое пари, он постарался представить меня в самом дурном свете, чтобы и тебе не могло прийти это в голову!

— Вы лжете, — сказала Геро. — Лжете!

— Думаешь? Спроси его, сколько он загреб на этой сделке. Он заплатил мне хорошую цену, но это ничто в сравнении с тем, что содрал сам с Баргаша и его сторонников. Спроси своих подружек из Бейт-эль-Тани, сколько они заплатили ему за эти бесполезные винтовки. И не думай, будто твой благородный Клейтон не знал, для чего они предназначались. Он давно был любовником Терезы и знал, что она замышляет! Тереза делала это ради интересов мужа, не говоря уж о родине и процветании французских плантаций на Бурбоне и Реюньоне. А Клейтон Майо — ради денег. Денег и ничего больше!

Геро еле слышно произнесла:

— Теперь я знаю, что вы лжете! Или наслушались нелепых россказней о ком-то другом. Базарных сплетен. Клею такое и в голову не пришло бы. Он не нуждается в деньгах. Он…

Рори неприятно хохотнул.

— Не знаю, нуждается или нет, но любит он их очень. Это не единственное дело, какое я имел с ним. Я покупал и возил для него рабов, он хорошо на этом нажился и возненавидел поклонника сестры из страха, что Дэн может все узнать, если будет часто появляться в вашем консульстве!

— Вы знаете, почему так говорите, правда? Потому что он ненавидит и презирает вас — и всех работорговцев. Потому что он хотел бы вашего изгнания с острова!

— Что он ненавидит меня, я знаю. Поначалу это входило в условия сделок: официально он ненавидит меня и делает вид, будто жаждет моего изгнания. Так он чувствовал себя увереннее. Если бы отчим узнал о его делах, то отправил бы домой в третьем классе и не стал бы с ним больше разговаривать. Но со временем притворная ненависть перешла в настоящую, потому что он стыдился того, что делает, побаивался, что я проговорюсь. Да, он меня ненавидит, и это вполне естественно. Я «тот, кто знает». А пока он платит, мне плевать, что он говорит или думает. И он платил! Но тут другое дело. Он счел, что раз Зора арабка-рабыня и «содержанка», то можно схватить ее на улице, пользоваться ею несколько дней для своих грязных удовольствий, а потом выгнать с горсткой монет в виде платы. Ну, теперь он узнает, каково это, когда его девушку схватили на улице, обошлись с ней, как с уличной шлюхой, а потом вернули обратно с толстым кошельком в виде платы за перенесенное. Это несправедливо, не так ли? Несправедливо к тебе. Но я и не должен быть к тебе справсдзи-вым. Как твой достопочтенный возлюбленный к моей… к матери Амры.

— Вы совершаете ошибку, — тяжело дыша, прошептала Геро. — Клей не… Вы пьяны!.. Вы лжете!..

Потом ей хотелось завопить, но она понимала, что на крик никто не придет, что это будет потерей времени — и дыхания, нужного для другого: для попытки урезонить его и потом для столь же безрезультатной попытки оказать ему сопротивление.