Пассат

33

Едва рассвело, над островом разразился шторм, и Рори спросонья показалось, что он все еще слышит барабаны. Но разбудил его шум, оказавшийся скрипом и хлопаньем ставня, сорвавшегося с запора и раскачивающегося под ветром.

Он лежал и прислушивался к шуму с нарастающим раздражением, потому что провел беспокойную ночь и чувствовал себя недовольным, усталым. По какой-то необъяснимой причине у него не шли из головы нелепые утверждения Кербалу относительно барабанов, всю ночь они тревожили его сны и будоражили часы бодрствования так же беспокойно и назойливо, как далекий стук, стихший, когда небо стало светлеть.

Даже теперь, лежа без сна в дождливый рассветный час, слушая вой ветра в пальмовой роще и сводящий с ума стук ставня, он чувствовал, что беспокойство его не совсем улеглось, и с досадой решил, что проведенные на Востоке годы все же привили ему суеверия, которые сочли бы фантастичными в современном суетливом мире с газовым освещением, паровозами и пароходами.

Он не подозревал за собой подобной глупости и недовольно думал, что пустая болтовня седого, очевидно, тугого на ухо старика, могла лишить его сна и вызвать дурные предчувствия. Может, оно и к лучшему, что теперь ему нельзя жить в безопасности на острове и нужно искать другую базу для своей деятельности. Если он позволит себе волноваться из-за суеверий вроде тех, какие вчера услышал от Кербалу, то вскоре станет совсем никчемным!

Рори с раздражением поднялся, вышел поправить ставень и попал под сильный теплый дождь, глядя сквозь серые струи в сторону пляжа, где с грохотом разбивались волны, он подумал, где теперь «Фурия» и на свободе ли еще Бэтти. Видимо, да, если б его схватили, Маджид сообщил бы. К тому же, в городе у него масса друзей, и если он хочет избежать преследования, загнать его в угол будет нелегко. Он будет поддерживать связь с Ралубом, и как только опасность минует, «Фурия» придет в пролив Тумбату за своим капитаном, Бэтти присоединится к ним с Амрой и Дахили, служанкой Зоры, и они возьмут курс на Цейлон или на Целебес.

Бэтти будет жаль расставаться с Занзибаром, но пока при нем Амра, он не перестанет чувствовать себя счастливым. Странно, что мистер Поттер, покинувший без зазрения совести собственных детей на холодное попечение приютов и благотворительных учреждений, в своей небезгрешной старости проникся такой глубокой, самоотверженной любовью к этому ребенку-полукровке, внебрачному отпрыску другого человека. Но причуды человеческого сердца необъяснимы.

С того дня, как девочка впервые попыталась произнести его имя, пальчики ее ухватились за привязанность Бэтти и не ослабляли хватки. Он был ее добровольным, преданным рабом, она деспотически правила им и платила такими любовью и доверием, на какие по праву мог бы рассчитывать отец. И хотя Бэтти иногда отпускал едкие замечания по поводу сдержанного отношения капитана к собственной дочурке, Рори знал, что втайне он рад этой сдержанности, она позволила ему присвоить львиную долю любви ребенка.

Бэтти так сильно противился тому мстительному похищению больше из-за Амры, чем из-за Геро, он прекрасно понимал, к чему оно приведет. Рори понимал тоже, но тогда его так слепила ненависть, что он не думал о последствиях.

Эту кашу заварил я, подумал Рори, но расхлебывать ее буду не только я один — как ни жаль! Бэтти, Амра и Ралуб лишь трое из тех, кому ее придется отведать…

Шторм кончился незадолго до полудня, часа через два небо очистилось, и солнце стало припекать мокрую землю, выпивая дождевые капли с травы и с деревьев, пробуждая запахи тамариска, жасмина и сорванных листьев. К вечеру, когда стало прохладнее, Рори пошел в конюшню и с досадой обнаружил, что его кобыла Зафране все еще страдает от растянутого на прошлой неделе сухожилия. На всем скаку она угодила копытом в крысиную нору.

— Опухоль почти сошла, — сказал Ксрбалу, проводя узловатой рукой по шелковистой коже лошади, — но ездить на ней пока не стоит.

Рори угостил ее сахаром, который Зафранс приняла с благодарностью, и отправился на пешую прогулку. Пошел он вдоль пляжа в южную сторону, к Мкокото-ни, унылая северная оконечность острова ему не (нравилась. Ветер прекратился, было время отлиты, в море не виднелось ни единого судна, поэтому Рори вышел из-за деревьев, пошел по мокрому песку пляжа и двадцать минут спустя там, где длинные низкие мысы тянутся в море, и заросли мангро спускаются длинными рядами к соленой воде, обнаружил каяк, застрявший в расселине между неровными выступами коралловой скалы.

Он лежал, накренясь и накрепко застряв расщепленным носом, над ним жужжала туча мух. Но Рори мог бы пройти, не заметив его, если бы не отвратительный запах: тошнотворный, очень хорошо знакомый смрад гниения, отравляющий свежий вечерний воздух. Фрост подошел взглянуть на разбитое суденышко.

Глянув с гримасой отвращения, Рори было уже собрался отойти, но потом вдруг замер и быстро вернулся обратно. Достал платок из-за пазухи арабского халата, прикрыл им рот и нос и нагнулся осмотреть тело, лежащее, свернувшись калачиком, на дне каяка. Накануне вечером он слышал шевеление в лодке, то была не слабо бьющаяся рыба, а умирающий человек.

Признаки болезни были ясно видны. Рори выпрямился, снял одежду, обмотал вокруг пистолета, с которым не расставался в последний месяц, и, сунув ее в коралловую щель, вошел в воду, смочил платок и обвязал им лицо.

Вернувшись к каяку, он с большими усилиями высвободил его нос из расселины. Взял обрывок веревки из пальмовых волокон, некогда прикрепленный к исчезнувшему парусу, привязал неподвижного пассажира, чтобы он никуда не делся, и, оттащив лодку на глубокое место, затопил там, где она не обнажится даже при полном отливе. Потом отплыл ярдов на сто и принялся нырять, обмывая голову.

Выйдя в конце концов на узкий мыс, он пошел обратно к своей одежде, отложил пистолет, все остальное выстирал в море и разложил на горячем песке сушиться под косыми лучами вечернего солнца.

Воздух уже пахнул только соленой водой и грязевыми норками, где скрывались крабы, когда прилив отступал, обнажая корни мангро. Небо из ультрамаринового стадо светло-бирюзовым, закат пламенел, отбрасывая длинные лучи, отражающиеся в жемчужном кюре и золотящие рифы. Но Рори сидел, охватив руками колени, и ничего этого не замечал.

Рори не сомневался, что каяк, только что затопленный на глубине пятнадцати футов, был тем самым, который он видел накануне вечером. И теперь понимал, почему он казался груженым, почему тот негр покинул его — и был испуган. Негра надо найти как можно скорее, это будет нелегко, у него были почти сутки форы, и если он достиг какой-то деревни, то уже может оказаться слишком поздно. Однако негр был усталым, и есть легкая вероятность, что он лежит, спрятавшись среди кустов и деревьев, набираясь сил, прежде, чем идти вглубь острова.

Рори поднялся на ноги, его просторный хлопчатобумажный халат и жилет почти высохли, он надел их и быстро пошел к тому месту, откуда негр повернул к деревьям.

Лучи заходящего солнца пронизывали чащу высокой травы, казуарин и панданусов на краю утеса пониже рядов высоких пальм. В их свете ярко блеснуло что-то металлическое, и Рори, шатавший сквозь мелколесье, увидел, что это дешевая жестяная коробка, лежащая открытой и пустой возле ветхой хижины из пальмовых листьев.

Хижина была небольшой, небрежно выстроенной, выглядела она так, словно перенесла несколько дождливых сезонов, но поскольку стояла в отдалении от пляжа и была обвита побегами дикого винограда, Рори раньше не замечал ее. Шел он к ней осторожно, но ступать бесшумно в таком месте было нельзя. Внутри ее послышался шорох, затем наружу выполз на четвереньках человек и неуверенно поднялся, щурясь от лучей заходящего солнца. Это был тот самый негр, которого он видел при лунном свете. Узнав его, Рори ощутил огромное облегчение. Успел!

Черная кожа негра приобрела серый оттенок и казалась слишком просторной для его громадного тела. Заговорил он нетвердым, хриплым голосом, словно древний старик или пьяный.

— Джамбо… хабариза кутва? (Привет… какие новости принесло утро?)

— Сиджамбо! День прошел, и наступил вечер, — ответил Рори. — Что ты делаешь здесь, и что с тем, кто приплыл с тобой?

— Умер, — заплетающимся языком ответил негр. — Они все умерли. Наша дау зашла в Пангани, мы увидели, как люди падают на улицах, и быстро отплыли; нас было тридцать восемь. Один человек тайком пробрался на борт и спрятался в надежде бежать от болезни, он принес ее с собой и умер. Но зараза осталась и стала нас косить. В конце концов живыми остались двое, я и араб из Шарджи. Ветер понес дау, швырнул на риф возле устья реки. Тогда мы взяли золото, жемчуг, серебро — мертвецам они ни к чему к спаслись с тонущей дау. Украли рыбацкую лодку, и течение принесло нас через море сюда. Араб заразился и умер, как только мы достигли берега. Я один остался в живых из всех, кто десять дней назад покинул Пангани. Только я!

Негр с усилием выпрямился, держась за дверной косяк хижины, громко, бессмысленно рассмеялся и, указав дрожащим пальцем на фиолетовые холмы Африки, за которые зашло солнце, произнес с одышкой:

— Мое племя и все племена в большой стране за теми горами вымерли — все вымерли. Но я, Оламбо, спасся! Я в безопасности. И разбогател… разбогател…

Он торопливо оглянулся через плечо, словно желая убедиться, что они одни, и понизил голос до хриплого шепота:

— Я зарыл богатство под полом этой хижины, все, кроме двух серебряных монет, на которые куплю еды, и кольца, уже послужившего хорошей платой. Вернусь, откопаю, куплю земли, рабов и стану великим. Но сперва надо найти деревню. Где ближайшая?

— К югу отсюда, — сказал Рори и указал подбородком в сторону Мкокотони. — Только тебе туда нельзя. Здесь у тебя еды нет?

— А тебе какое дело? — злобно спросил негр. — Почему это нельзя? Я богатый и хожу, куда захочу!

Он повернулся, Рори выхватил пистолет из складок жилета и выстрелил ему в затылок.

Грохот выстрела показался неожиданно громким в тихой чаще под высоким навесом из пальмовых листьев, но они отразили звук, и эха не разнеслось. Негр упал ничком и замер.

Рори минуты две ждал, не появится ли у него каких-то признаков жизни. Но пуля вошла в основание черепа, и негр умер мгновенно, ничего не ощутив. Стрелять второй раз не было нужды. Рори сунул пистолет на место, вернулся по своим следам на пляж и со всех ног поспешил к дому. Золото уже стало исчезать с неба, однако нужно было сделать еще несколько дел до наступления темноты. Дел, которыми он предпочитал заниматься сам.

Рори взял из дома спички и керосин, из конюшни охапку соломы, вернулся к заброшенной хижине и распростертому телу человека, умершему, не зная, что болезнь, от которой он хотел спастись, уже наложила на него свою руку.

В чаще шумно щебетали перед сном птицы, сумерки были зелеными, тихими, аромат от куста дикого жасмина смягчал запах экскрементов покойного. У Рори на миг возникло искушение укрыть тело ветвями, повалить на него хижину и предоставить джунглям уничтожить их. Но идти на такой риск было нельзя. Владелец хижины или случайный рыбак мог придти сюда в поисках крова, поэтому он, стиснув зубы, устлал труп соломой, облил керосином его, потом стены и крышу хижины. Порадовался, что солнце и ветер высушили почти всю влагу в столь укромном месте.

В хижину Рори не входил, не пытался извлечь богатство, зарытое негром, хотя достояние тридцати восьми людей из Персидского залива составляло, видимо, значительную сумму — даже за вычетом возможной стоимости жемчужин. Но в данное время эти соображения ничего не значили, они просто мельком пронеслись у него в голове, когда он выплеснул остатки керосина на порог и чиркнул спичкой.

Солома занялась легко, и он стал подбрасывать в огонь опавшие высохшие листья пальмы и гнилую скорлупу кокосовых орехов. Хижина сперва просто дымилась, но вскоре вспыхнула и жарко загорелась с шипением и треском, удушливые клубы дыма поднимались к ветвям над головой.

Пламя ярко пылало в сгущавшихся сумерках. Если не погаснет до темноты, его станет видно за много миль, но Рори не беспокоился по этому поводу, полагая, что вряд ли оно привлечет кого-то с целью погасить его или устроить расспросы.

Тошнотворный запах потрескивающего костра пронизывал сумерки, застревал в горле у Рори, хоть и стоящего с наветренной стороны, прикрыв лицо платком. Он кашлял, давился, однако не уходил, пока не увидел, что воспламенилась не только хижина, но и кусты вокруг нее, и что не осталось ничего, способного сохранить или передать заразу.

Вышел из чащи на свежий воздух Рори уже в темноте, снова отправился к морю, искупался, выстирал одежду и пошел домой с мокрым узлом подмышкой. Пламя еще жарко пылало, искры и дым поднимались выше пальм. Но оно уже шло на убыль и вряд ли могло распространиться, трава, подрост казуарины, пандануса и дикого кофе были зелеными, влажными от дождей и за радиусом самого сильного жара вянули, но не загорались.

Ночь была ясной, тихой, удушливо-жаркой. Рори вынес на крышу раскладушку и улегся там в белом свете луны. Просыпаясь, он всякий раз видел оранжевое зарево среди деревьев на краю утеса и клубы дыма на фоне звезд, ощущал тяжелый запах тлеющей зелени и обугленной плоти. Но барабанов не слышал, и как-то раз, засыпая снова после бессонного часа, подумал, что если накануне действительно били Барабаны Занзибара, то он предотвратил бедствие, которое они предвещали. Но если болезнь достигла африканского побережья, то появятся еще каяки и дау, пролив между островом и материком неширок, его легко переплыть при попутном ветре. Бэтти был прав, когда «Фурия» вернется, надо будет покинуть эти воды, уплыть подальше от болезни, опустошающей Африку.

К утру снова задул сильный ветер. На три дня зарядил дождь. Теплый ливень хлестал шумными водопадами из желобов На краю крыши, струился с пальмовых листьев, превращая землюпод ними в жидкую грязь. Целые стаи летающих и ползающих насекомых проникали во все помещения, и плеск дождя делал Тишину в пустом доме еще более ощутимой.

Выходить было нельзя. Рори без устали бродил по комнатам, строил планы и отвергал их, задумывался, что с Бэтти, почему нет никаких сообщений от Маджида, безопасно ли будет вернуться в Кивулими он все же предпочтительней этого глухого, забытого Богом места.

Но понимал, что-за Домом Тени наверняка наблюдают, к, — и раз никаких известий нет, значит, «Нарцисс» еще в 7 порту. Да и «Фурия», в конце концов, должна зайти за ним сюда, нужно оставаться. Сам виноват. Сам навлек это на себя похищением Геро Холлис.

Размышляя об этом в долгие, праздные часы, он не мог понять, как пошел на такое. Дело тут было не в одной только ярости. Он приходил в ярость и прежде почти так же сильно, как при известии о смерти Зоры; но не терял головы, не вел себя с животной, близорукой глупостью, проявленной в истории с невестой Клейтона Майо. Да и близорукость тут ни при чем, в глубине души он прекрасно сознавал возможные последствия такого поступка и не желал сжигать за собой Все корабли, быть изгнанным с Занзибара. Но все же совершил этот поступок. Обдуманно, в холодном гневе, который невозможно объяснить только смертью Зоры.

Первой его реакцией на весть о трагедии была дикая ненависть ко всем европейцам, презирающим Восток за нецивилизованцость, считающим, что цвет кожи дает им право вести себя здесь, как вздумается, сам по себе ставит их в высший и правящий класс. Ему казалась прекрасной мысль напустить на них пиратов, чтобы те сбили кое у кого спесь, и он дал себе слово, что когда узнает имя конкретного виновника, то задаст ему трепку, которой тот не забудет до конца жизни. Лишь узнав, что это Клейтон Майо, он потерял голову, чувство меры и задумал несправедливую месть, которая теперь грозила ему петлей, превратила его в беженца, прячущегося в пустом, гулком доме на утесе, высматривающего паруса судов и ждущего вестей.

Он подверг риску всех: Бэтти, маленькую Амру, хаджи Ралуба, Ибрагима, Джуму, Дауда, Хадира, добрую дюжину других… и ради чего? Было б легко после ультиматума полковника отозвать людей Омар ибн Омара и удовольствоваться такой трепкой Клейтону Майо, что на этого сердцееда было бы неприятно смотреть несколько месяцев. Поскольку полковник, судя по всему, знает об обстоятельствах смерти Зоры, вряд ли он или отчим Клейтона стали бы выражать недовольство. Наоборот, сочли бы его правым и предали б дело забвению.

Но он, отвергнув здравый смысл, справедливость и блестящие способности к самосохранению, замыслил это несправедливый, архаичный способ мщения, осуществил свой замысел, несмотря на предостережения Ралуба, гневные протесты Бэтти и доводы рассудка. А теперь не мог понять, что толкнуло его на это, и, несмотря на тяжелые последствия, — не жалел о содеянном!

Три дождливых дня, казавшихся прелюдией к новому Потопу, Рори мучился в сыром, безлюдном доме беспокойством, раздражением и воспоминаниями. Однако на четвертое утро тучи разошлись, день выдался удушливо-жарким. Рори вновь отправился туда, гае стояла хижина, и обнаружил, что пепел и головешки затянуло раскисшей землей, густая трава уже пробивается и вскоре скроет все следы пожарища, расплавленную жестяную банку да несколько обугленных костей.

Но зрелище это принесло ему мало удовлетворення, потому что он не мог забыть рассказ негра. А также, что Пангани и многие другие порты находятся близко, значит, будут другие дау, другие беглецы, пытающиеся спастись от заразы, распространяющейся по Африке, словно медленный огонь. Оставалось только надеяться, что Маджид сдержит слово, что торговцы и таможенники позаботятся, дабы ни один человек из зараженного порта не высадился на Занзибар, а получив дурные вести, закроют гавань для всех африканских судов. Ветер, во всяком случае, совершенно прекратился, судя по цвету неба, наступило долгое затишье. В другое время Рори не радовался бы этому из-за палящей жары. Но в данных обстоятельствах оно оказалось Божьим благословением, хотя из-за него «Фурия» надолго задержится, зато и дау с рыбацкими лодками не смогут достичь Занзибара.

Он отвернулся от выжженного пятна среди исходящей паром густой зелени и, слегка успокоясь, пошел искупаться. Хотя вода в море была неподвижной, как промасленный шелк, и вечер не принес ни малейшего ветерка, к нему вернулось беспокойство, а с ним и неприятное ощущение чего-то упущенного. Казалось, он должен был видеть это — и видел, но не смог уловить значения.

Эта мысль преследовала его с назойливостью капающего крана или скрипящего ставня: он в подробностях вспоминал все с тех пор, как увидел выходящего на берег негра, до той минуты, как отвернулся от потрескивающего костра, удовлетворенный тем, что уничтожил все, способное разнести заразу, ничего опасного припомнить не мог. Он ничего не унес оттуда, от костра пошел прямо к морю. Незачем больше беспокоиться. И все же где-то в глубине сознания по-прежнему капал кран и скрипел ставень…

Следующая неделя выдалась жаркой, как никогда в это время года. Даже в полночь на крыше Рори не мог уснуть от жары, и часы медленно тянулись в тишине, не нарушаемой ни единым привычным звуком. Не шелестели пальмовые листья, не били барабаны в разбросанных вокруг деревушках. Даже цикады не стрекотали в пальмовых рощах или густых зарослях, вялый шелест прилива не достигал дома на утесе. Рори иногда казалось, что если он громко крикнет с крыши, его голос услышат в городе, до того жаркими, тихими, безмолвными были ночи.

За всю эту бесконечную неделю он не видел ни единого паруса. Море лежало пустынным, мерцающим, с точками коралловых островков, трепещущими в жаркой дымке, будто миражи в пустыне. Высматривать «Фурию» не имело смысла, она, как и любое парусное судно в этом гладком, как стекло, океане, неподвижно стоит в ожидании ветра. При таком штиле мог передвигаться только «Нарцисс», но и он уже давно не показывался, и Рори подумывал, не отказался ли Дэн от своего намерения и не ушел ли к побережью, и почему нет вестей от Бэтти.

Он хотел было съездить за новостями в Мкокотони, но решил не искушать судьбу и жалел, что Кербалу или его жена редко ездят на базар, от них он мог бы узнать хотя бы деревенские сплетни. Поместье вполне обеспечивало их продуктами, Кербалу изредка ездил в Мкокотони лишь за керосином и солью, за тканью для жены или какой-то мелочью, которые надо покупать на базаре.

Праздность и покой, которым Рори поначалу так радовался, нарушило появление обреченного негра, и долгие, жаркие часы доставляли не столько физические, сколько душевные неприятности. Его угнетало невыносимое, неотступное предчувствие чего-то дурного. Мысль о том негре никак не шла из Головы. Не потому, что он совершил хладнокровное убийство. Это было необходимо, он снова поступил бы так же. Беспокоило его что-то, связанное с негром или с каюком, затопленным возле рифа. Что-то такое, чего он не мог припомнить…

И в последний вечер этой долгой недели, когда потянул легкий, освежающий ветерок, он вспомнил то, что видел и забыл. Те слова, которые пропустил мимо ушей.

О них ему напомнила пожилая, молчаливая жена Кербалу, сама не подозревая этого. Рори по пути в конюшню увидел, что она несет воду из колодца за домом, и пришел ей на помощь, потому что неуклюжее кожаное ведро было тяжелым. Женщина машинально прикрыла нижнюю часть лица хлопчатобумажной чадрой, это скорее было уступкой обычаю, чем попыткой скрыть черты морщинистого, непривлекательного лица. При этом солнце блеснуло на крохотном зеркальце, вправленном в дешевое серебряное кольцо на большом пальце левой руки. При виде его Рори внезапно вспомнил о другом кольце — том, что видел при лунном свете на руке того негра.

Но его не было на пальце, когда негр погиб, и он что-то говорил о кольце; «Все, кроме двух серебряных монет, на которые куплю еды, и кольца, уже послужившего хорошей платой…».

Платой за что?

Рори быстро повернулся к жене Кербалу и требовательно спросил, откуда у нее это кольцо, давно ли она его носит. И ощутил громадное облегчение, когда удивленная женщина ответила, что это свадебный подарок, и носит она его больше тридцати лет. Он внес ведро в кухню, поставил на пол, торопливо вышел, взял деревянные грабли, которыми Кербалу сгребал палую листву, и отправился к месту, где стояла рыбацкая хижина.

Трава уже поднялась над черным пеплом и обугленными головешками на несколько дюймов. Он стал старательно разгребать граблями пепел, просеивать его между пальцами и вскоре нашел два почерневших металлических кружочка. Те серебряные монеты, которые негр отложил для покупки еды в ближайшей деревне. Но несмотря на тщательные поиски, ничего, похожего на кольцо, не обнаружил.

Сходив к дому за лопатой, Рори принялся рыть обожженную землю и в конце концов откопал тяжелый узел из дешевой ткани. Он не представлял, может ли на такой вещи сохраниться толика заразы, но тут было не до осторожности, он развязал грубые узелки и раскрыл накопленное богатство мертвецов с дау, так недавно отплывшей из Пангани. Его, как сказал негр, одному человеку хватило б на жизнь в достатке до конца дней. Золотые и серебряные монеты, несколько ювелирных изделий, парчовый мешочек, набитый жемчужинами. Но кольца не оказалось и там.

Рори зарыл все это обратно в ямку, утоптал над ней землю, забросал ее сором и снова пошел к морю смыть с себя заразу, которую мертвецы могли оставить на своем утраченном богатстве. Но движения его были механическими, потому что мысли обратились к тем часам, которые негр провел на острове. Он недоумевал, почему не подумал раньше, что в этой хижине кто-то мог побывать до него, и почему упоминание о кольце не задело его внимания. Нужно будет расспросить Кербалу.

Занялся Рори этим, как только вернулся домой, и старик безмятежно сказал, что старой хижиной часто пользуется одна бедная женщина из Марубати, она живет тем, что собирает на плантациях волокна кокосовых орехов и опавших листьев, потом продает для изготовления корзин, циновок и канатов. Он сам видел, как она собирала эту дрянь накануне последних дождей. Вне всякого сомнения, женщина заходила в хижину переждать там полуденную жару.

На другой день после появления каяка, подумал Рори. Нашла ее занятой последним человеком с зараженной дау, возможно, разделила с ним еду и оказала Другие любезности за то кольцо. Нужно послать в деревню Кербалу, пусть выяснит. Если это правда, старик должен, будет поехать в город к Маджиду, предупредить, что холера, возможно, уже проникла на Занзибар, а ту деревню надо немедленно изолировать.

Кербалу выслушал его с вытянутым лицом. Но ехать в деревню на кобыле отказался, все знают, что такой лошади у него нет, кто-нибудь из шпиков полковника Эдвардса может обратить на нее внимание и начать опасные расспросы.

— Шпики у него повсюду, — сказал Кербалу, — и осторожность не помешает. Но если твои подозрения оправдаются, если женщина встречалась с тем негром, я возьму кобылу и поеду в город ночью.

Он набросил на осла сложенное одеяло и, усевшись верхом, медленно поехал под жарким полуденным солнцем. К наступлению темноты он не вернулся, и коп Рори услышал, что в ворота стучатся, то вышел с пистолетом в руке посмотреть, кто пожаловал в такой поздний час, и увидел Джуму с Хадиром.

На предыдущей неделе хаджи Ралуб хотел вернуться на остров, но потом ветер прекратился, и «Фурия» провела несколько дней в дрейфе возле Пембы. Прошлой ночью ветерок позволил им достичь определенной якорной стоянки на восточном берегу, там они узнали такую важную новость, что Ралуб хотел отплыть среди бела дня, рискуя быть замеченным с «Нарцисса», но ветер снова утих, и он не знал, когда сможет добраться до Тумбату. Поэтому он послал Джуму и Хадира пешком, а «Фурию» приведет, как только сможет. Если ветер будет благоприятным, то капитан до восхода должен подняться на борт, и они поплывут на восток. Потому что черная холера уже добралась до острова.

— И теперь, — сказал Джума, — будет распространятся с быстротой пролитого на воду масла. Я уже видел ее, эта болезнь смертоноснее целой армии с мечами и копьями. Где бвана Поттер и ребенок?

— В городе, — ответил Рори и посерел лицом при мысли о густом лабиринте улочек, вьющихся по столице Занзибара, застроенных такими высокими домами, что они лишены солнца и свежего воздуха, в них застаивается жара и вонь. Он тоже видел, что такое холера в перенаселенном восточном городе.

— Раз так, — сказал Джума, — я поеду туда с этой вестью и привезу их как можно скорее, потому что едва болезнь доберется до африканского города, у всех будет мало надежды выжить, и нельзя терять ни минуты.

— Нет, — сказал Рори. — Я сам поеду.

— И белые арестуют тебя? Безрассудство! — с презрением сказал Хадир. — Я слышал, белуджи и шпики полковника все еще следят за Домом с дельфинами.

— Тогда ни ты, ни Джума не сможете войти в ворота, потому что вас они тоже знают.

— Может быть, — пожал плечами Джума. — Но если не смогу войти сам, то сумею передать несколько слов. В конюшне есть какая-нибудь лошадь?

— Есть. Возьми ее.

Джума торопливо поел и седлал кобылу, когда Кербалу вернулся с вестью, уже не имеющей особого значения. Рори оказался прав, та женщина из Марубати зашла в хижину и обнаружила там спящего негра. При ес появлении он проснулся. Она разделила с ним еду и воду, а потом и ложе за серебряное кольцо. Возвратясь вечером в деревню, она продала его лавочнику, объяснив, как оно досталось ей, чтобы лавочник не счел его краденым и не заплатил поэтому меньше. Взяв деньги, она попросила кучера на телеге подвезти ее в Мкокотони, где на другой день должна была состояться нагома; и, как сказали в деревне, там она заболела и через несколько часов умерла. Люди, собравшиеся на нагому, узнали об этом, разбежались в панике, разнося с собой заразу, и болезнь уже появилась в другой деревне.

— Теперь нет нужды оповещать Его Величество султана, да хранит его Аллах, — сказал Кербалу. — Болезнь пришла на Занзибар, и нам остается лишь полагаться на Всемилостивейше го. Наша судьба предначертана, и если нам суждено умереть, значит, умрем. Но, думаю, в этом доме мы уцелеем, болезнь свирепствует только в городах и деревнях, где много домов и людей. Вас, господин, она может не коснуться — известно, что белых эта хворь обходит и сильнее всего косит черных.

— Будем молиться Аллаху, чтобы она не достигла города, — сказал Джума и, сев на Зафранс, ускакал в звездную ночь.

Фрост провел ночь без сна, высматривая паруса «Фурии», но пролив между Тумбату и берегом оказался на рассвете пустым, гладким, как полированные полы в безмолвном доме, и за весь день даже самый легкий ветерок не взрябил его поверхности.

К вечеру Рори послал Хадира наблюдать за дорогой, идущей на юг, к городу, а Кербалу — по утесу к Мкокотони на тот случай, если Джума и Бэтти решили плыть на каяке, а не ехать верхом. Сам он спустился к морю и пошел пляжем, хотя было мало надежды, что «Фурия» обогнет северную оконечность острова в такой штиль. Но лучше было ходить, чем сидеть, сложа руки.

К наступлению темноты не показалось ни каяка, ни шхуны, ни всадников; воздух оставался все также неподвижен. Звездный свет казался почти таким же торячим, как солнечные лучи, и барабанов опять не было слышно. Тишину нарушало только пронзительное гудение москитбв. Рори лежал голым на раскладушке под яркими звездами, чувствуя, как от нагретой за день крыши несет жаром и представляя, каково теперь в городе.

Большую часть ночи он провел без сна, надеясь услышать голоса и звук шагов. Но заполночь воздух стал прохладнее, и он наконец заснул, а проснувшись, услышал сухой шелест пальмовых листьев под ветерком. Ни Джумы, ни Бэтти, ни вестей из города не было. Но ветерок продолжал дуть, и к вечеру в проливе появилась «Фурия».

При вести, что Джума уехал в город и еще не вернулся, обычно бесстрастное лицо хаджи Ралуба рассекли резкие морщины, но он фаталистически пожал плечами и занялся погрузкой на борт свежей воды и продуктов, послав человека с подзорной трубой на Тумбату. Предосторожность эту Рори воспринял с мрачной насмешкой, заметив, что хаджи зря старается, лейтенанту Ларримору не нужно полагаться только на паруса, и если его корабль появится, при таком легком ветре им далеко не уйти.

— Да, но можно скрыться в темноте, — ответил Ралуб.

— Возможно. Но пока Джума не вернется со стариком и ребенком, отплывать нельзя.

— Спать будешь на борту? — спросил хаджи.

Рори покачал головой.

— Нет, буду ждать их здесь. Оставь на берегу шлюпку и двух человек, чтобы мы могли подняться на борт в любое время, и будь готов к немедленному отплытию.

— А вдруг бни не появятся?

— Если их не будет к утру, отправлю Хадира выяснить, что случилось с ними.

К утру они не появились, и Хадир отправился в город с заданием купить, одолжить или украсть лошадь, а в городе держаться подальше от Дома с дельфинами и узнать на базаре вести о Джуме с Бэтти, о делах полковника Эдвардса и его белуджей, о местонахождении Ларримора и «Нарцисса».

Тучи снова разошлись, и день стоял нестерпимо жарким, хотя ветер усилился, и «Фурия» дергалась на якорной цепи, словно ей не терпелось покинуть этот прекрасный зараженный остров и нестись к более чистым воде и воздуху. Но уплыть без ребенка и отсутствующих членов команды было нельзя. Не могли они и спуститься южнее, поближе к городу, потому что тем самым усиливали опасность для себя и, возможно, разминулись бы с Бэтти, который направится к дому.

Оставалось только ждать, и они терпеливо ждали два жарких нескончаемых дня, прислушиваясь к пассату, поющему в пальмовых листьях и вздыхающему в казуа-ринах; глядя на пустынную дорогу, и еще более пустынное море. Потом наконец под арку ворот рысью вбежала усталая лошадь, Хадир соскользнул с седла и стер с пыльного лица пот.

— Они не могут приехать, — сказал Хадир. — У ворот Дома с дельфинами стоит стража, и за ним наблюдают шпики британского консула. Бвана Поттера схватили три недели назад, когда он в темноте перелезал через стену в сад. В городе у него много друзей, англичане боятся, что если его посадить в форт, ему позволят бежать, поэтому его отвели в дом и велели находиться там. А если попытается скрыться, его посадят на английский корабль и увезут далеко от острова. Никому не позволяют входить в дом и выходить оттуда, выпускают только слуг покупать еду, и даже их обыскивают и сопровождают. Джуму тоже схватили, он находится в доме…

Хадир замялся, будто хотел сказать что-то еще, но ничего не сказал. Отвел взгляд от Рори, отвернулся и принялся деловито стряхивать пыль с одежды.

Рори встретил взгляд Ралуба, увидел в нем подтверждение собственных мыслей и негромко произнес:

— Это ведь еще не все? Говори.

Хадир с минуту молчал. Руки его механически отряхивали одеаду, на лице появилось встревоженное выражение, и Рори резко спросил:

— Ребенок?

Хадир, не поворачиваясь, покачал головой.

— С ребенком все в порядке.

— Тогда в чем дело? Старик? — с беспокойством спросил Рори.

Хадир опустил руки и неохотно повернулся к обоим.

— Нет. Но, говорят, в городе уже появилась болезнь.

Он видел, как плечи двух рослых мужчин, араба и англичанина, дернулись, напряглись, и поспешил сказать:

— Это просто слух, не знаю, правдивый ли. Но…

Он не договорил, и Рори отрывисто закончил фразу.

— Но думаешь, что да. Где ты об этом слышал?

— У меня есть двоюродный брат, один его друг живет в квартале Малинди, и он говорит, это друг сказал ему; взял с него клятву хранить это в тайне, они боятся, что если станет известно про болезнь, им запретят выходить в город за едой. Брат говорит, болезнь занес в дом раб, которого зачем-то посылали в Мунгапуани, это на берегу в десяти милях от города, он вернулся вчера и через несколько часов умер. Теперь заболел другой, еще двое со страху убежали и спрятались в черном городе, ничего не говоря. Если это так…

— Через неделю будет сотня мертвецов, — мрачно досказал за него Ралуб. — А через две — тысяча!

Усталая лошадь нагнулась, понюхала высушенную солнцем траву. Ралуб снова посмотрел на капитана и спокойно сказал:

— Ждать больше незачем. Отплывем сегодня?

— Нет, — лаконично ответил Рори. — Оставайтесь здесь, пока я не пришлю сообщения.

— Откуда?

— Из города.

— А — Ралуб хитро улыбнулся, словно ждал такого ответа. — Но пока лошадь не отдохнет, ехать нельзя, а морем мы придем в гавань еще до рассвета.

— Судно задержат, а вас всех арестуют.

Ралуб засмеялся и махнул худощавой смуглой рукой.

— Ни в коем разе! Белые много и часто говорят о справедливости, а нужен им только ты. Когда будешь у них в руках, нас они не тронут.

Рори пожал плечами.

— Возможно. Но болезни нет дела до справедливости и цвета кожи! Здесь вы будете в большей безопасности. Взяв меня, они позволят Бэтти, ребенку и остальным уехать, я отправлю их сюда со всеми людьми из дома, кто захочет его покинуть. Ты увезешь их на то время, пока болезнь не кончится.

— У меня предчувствие, что тебя повесят, — печально сказал Ралуб.

— Иншалла! Если угодно Богу! Что предначертано, то предначертано, — произнес Рори с кривой улыбкой.

Ралуб с серьезным видом кивнул и медленно развел руки, выражая улыбку и согласие.

— Воистину так! Поэтому мы плывем с тобой. Разве не все совершается по мудрости Аллаха?

Они поглядели друг на друга; жесткие светлые глаза смотрели в мягкие, темные. Потом англичанин засмеялся и вскинул руку в жесте фехтовальщика, признающего свое поражение.

— Как хочешь, — сказал капитан Рори Фрост. — Плывем.