Первая война Гитлера

10. Революция (11 ноября 1918 – начало 1919 года)

Когда 17 ноября 1918 года Адольф Гитлер был выпущен из военного госпиталя в Пазевалке, мир вокруг него изменился. По дороге обратно в Баварию он должен был проследовать через Берлин, с 9 ноября охваченный революцией. В тот день Филипп Шайдеман, социал-демократический политик, которым столь восхищался Вильгельм Штэлин, провозгласил Германию республикой.

Во время войны социал-демократы были разделены по вопросу будущего Германии: должна ли она принять форму конституционной монархии или же республики. Однако требование президента Соединённых Штатов Вудро Вильсона, что он не примет мира с Германией до тех пор, пока монархия не будет упразднена, решило этот вопрос. В тот же день, когда Шайдеман провозгласил республику, Макс Баденский, поддерживавший реформы последний рейхсканцлер и наследник трона юго-западного немецкого государства Баден, объявил – против воли Вильгельма II – об отречении имперской королевской династии. Макс Баденский также объявил Фридриха Эберта, вождя социал-демократической партии, своим преемником на посту канцлера.

Несмотря на любовь, которая у Гитлера появилась к Берлину в течение войны, в этот раз 29‑летний ефрейтор не остановился в столице Германии. Он быстро проделал путь в Мюнхен, где революция смела династию Виттельсбахов, правивших Баварией на протяжении более 800 лет. Революция в Баварии произошла даже раньше, чем в Берлине – 7 ноября, в годовщину большевистской Октябрьской революции в России. В тот день Курт Айснер, вождь баварских независимых социал-демократов, покинувший социал-демократическую партию из неудовлетворённости отсутствием в ней революционного рвения, объявил Баварию социалистической республикой. Таким образом, во главе революции в Баварии стояли радикальные левые, в то время как в Берлине политическое преобразование Германии проводили центристские реформисты из социал-демократов.

В последующие годы Гитлер станет заявлять, что он был чрезвычайно шокирован и у него вызывали отвращение революционные события, разворачивавшиеся вокруг него в Пазевалке, Берлине и Мюнхене в конце 1918 года. В Mein Kampf он станет утверждать, например, что он покинул госпиталь в Пазевалке изменившимся человеком, живо описывая то, как он был возмущён пораженческими настроениями в госпитале и как он был сломлен, услышав о революции. С точки зрения 1924 года он вспоминал, что за революцией стояла "банда презренных и развратных преступников", состоявших большей частью из евреев, и что это там и тогда он решил пойти в политику.

Так ли Гитлер в действительности воспринял революцию, когда он вернулся в Мюнхен 19 ноября? Хотя и существует общий консенсус в том, что он приукрасил детали своего пребывания в Пазевалке для целей пропаганды и что сомнительно то, что он уже там решил пойти в политику, суть его рассказа о событиях конца 1918 и начала 1919 года в целом принимается за правду. До настоящего времени существовало почти всеобщее согласие в том, что главные основы мировоззрения Гитлера были сформированы ко времени его возвращения в Мюнхен. Другими словами, война предположительно "сделала" его. Что было ещё неясным, когда Гитлер вернулся с войны, то было не общий вид, но точная конструкция системы взглядов, которую он возведёт на этих основах. Смысл в том, что мировая война поставила на место всё мировоззрение Гитлера, за исключением точных деталей. Послевоенный период в Мюнхене сводится просто к упрочнению и рационализации его политических взглядов. Эта интерпретация существенным образом основывается на собственном рассказе Гитлера о его жизни между 1914 и 1919 годами. Однако странным образом его рассказ о конце войны и о пяти месяцах, последовавших за войной, полон умалчиваний и противоречий. На самом деле он больше поднимает вопросы, чем даёт ответы.

Даже причины решения Гитлера вернуться в Мюнхен и остаться там не выглядят правдой. Это был город, в который он так долго избегал вернуться, и то место, которое ему совершенно явно не нравилось во время войны. Почему же тогда он вернулся в Мюнхен, а не остался в Берлине, в городе, который очаровал его с первого визита в него?

Гитлер почти определённо вернулся в Мюнхен не по причине какой-либо особенной приязни к городу, но по одной простой причине: он должен был вернуться в Мюнхен, поскольку там находилась демобилизационная часть его полка.

И, похоже, он должен был остаться только потому, что его единственным социальным окружением к концу войны был вспомогательный персонал штаба 16‑го запасного пехотного полка и один или два офицера и сержанта. У ефрейтора Гитлера просто не было друзей или семьи, с которыми он всё еще имел связь, не было работы или жизни, к которой можно было вернуться. С концом войны и неминуемой демобилизацией его полка перед Гитлером, таким образом, также стояло неминуемое разрушение его личного мира. Для того чтобы избежать краха своей социальной сети, он, таким образом, должен был оставаться там, где его суррогатная семья будет демобилизована. То, что Гитлер останется в Мюнхене на несколько лет и что город станет "Городом [национал-социалистического] Движения", вероятно было лишь результатом этих факторов и последующих событий.

***

Оказавшись снова в Мюнхене, Гитлер на самом деле немедленно попытался воссоздать свою социальную сеть полкового штаба. Он вскоре встретился с Эрнстом Шмидтом, своим самым близким знакомым среди вспомогательного персонала полка Листа, который был выпущен из госпиталя незадолго до него. В феврале 1919 года он безуспешно пытался навестить Карла Тифенбока в сельской южной Баварии, а после войны возобновил своё знакомство с Максом Мундом, с которым был вместе ранен на Сомме, время от времени встречая его в местных барах.

Спустя две недели после прибытия Гитлера в Мюнхен, Шмидт и Гитлер, которые оба предпочли не быть демобилизованными, были посланы в Траунштайн вблизи австрийской границы, недалеко от того места, где Гитлер обоснует свою любимую резиденцию, когда будет находиться у власти. Там они охраняли главные ворота лагеря для французских и русских военнопленных солдат, который вскоре должен был быть распущен и который управлялся советом солдат, поддерживавших революцию в Баварии. В конце января или в начале февраля эти двое вернулись в Мюнхен. С 20 февраля в течение двух недель они должны были исполнять караульную службу на центральной железнодорожной станции Мюнхена, использую своё скудное жалованье для посещения оперных представлений при любой возможности. Служба Гитлера в Траунштайне и на центральной станции Мюнхена не ставит под сомнение его заявление, что он вернулся политически полностью сформировавшимся и готовым стать национал-социалистом, хотя технически, по крайней мере, он теперь был на службе революции. Однако вскоре он должен будет вовлечься в активность, которая находится в прямом противоречии с историей, которую он будет рассказывать в Mein Kampf.

***

По возвращении Гитлера в Мюнхен его полк между тем всё еще располагался в Бельгии. После окончания войны он оставался там ещё почти две недели.

13 ноября 16‑й полк вступил в Брюссель. Столица Бельгии была полна мародерствующих пьяных солдат. Задачей 16‑го полка было помочь восстановить какой-то порядок в городе и охранять железнодорожные станции. Что примечательно, люди полка Листа украсили транспортные средства полка и свои пулемёты бело-голубыми флагами Баварии, а не Германии. В час поражения имперской Германии, за которую они сражались больше четырёх лет, их главной лояльностью – или, по крайней мере, демонстрировавшейся – была лояльность к Баварии, не к Германии.

Перед командирами 6‑й запасной дивизии и её подразделений теперь стоял мучительный выбор – как вести себя по отношению к новым режимам в Германии и как реагировать на революционный социалистический солдатский Совет в Брюсселе. Как и армия Германии в целом, они решили сотрудничать с новыми правительствами в Берлине и Мюнхене, которые оба пока оказались довольно умеренными. В основе этого решения у них в большой степени были антибольшевистские убеждения и размышления о том, как лучше всего направить недовольство солдат в своих частях, особенно тех, что из Мюнхена, в сторону от большевизма к более умеренным идеям. Как это сформулировал командир 6‑й армии Германии генерал Фердинанд фон Куаст, целью теперь было сотрудничество с умеренными для предотвращения "распространения террористического большевизма по всей Германии".

Наиболее важным вопросом, стоявшим в Брюсселе перед Максимилианом фон Балиганд, командовавшим 16‑м полком с середины августа, было то, как люди его части будут реагировать на революцию. Выбор полка Листа в качестве подразделения для восстановления какого-то минимального порядка в Брюсселе предполагает отсутствие радикального левого революционного рвения в воинской части Гитлера. Если бы германские военные власти воспринимали 16‑й полк как рассадник воинственной социалистической революционной активности, то его вряд ли выбрали бы для этой задачи.

17 ноября 16‑й полк был последним, покинувшим Брюссель. В отличие от октября 1914 года, когда солдаты полка ехали на поезде в обратном направлении в возбуждённом предвкушении своего боевого крещения, теперь они должны были в течение недели маршировать на восток к границе Германии мимо руин Лувэйна и Льежа. На марше обратно в Германию на военном снаряжении полка Листа неожиданно появились красные флаги, цвет революции. В статье для полковой истории в 1932 году фон Балиганд будет заявлять, что за этими революционными флагами на снаряжении полка стояли прусские солдаты. Это заявление было частью своекорыстной истории, которую также распространяла нацистская пропаганда. В соответствии с этой историей 16‑й полк был дисциплинированным подразделением и, таким образом, являлся островом порядка в океане хаоса в Брюсселе и при отступлении. История 1932 года от Балиганда, тем не менее, имеет мало общего с тем, как он действительно воспринял ситуацию в 1918 году. Во время тех событий он докладывал, что полк Листа "быстро разлагался" и что в нём была обыкновением "растущая недисциплинированность". Более того, в письме к своему начальству он обвинял не прусских солдат, а сержанта из 17‑го полка в появлении на снаряжении красных флагов. Недисциплинированность была обычным явлением не только в полку Гитлера, но и во всей армии Баварии. Кронпринц Руппрехт был повергнут в ужас поведением немецких войск в Бельгии: "Невыразимое отвращение охватило меня; впервые в моей жизни … мне было стыдно быть немцем. Что должны думать о нас бельгийцы и как они должны презирать нас!"

Несмотря на растущую недисциплинированность, большинство солдат 16‑го полка не поддерживали действия сержанта, ответственного за появление красных флагов. Это показали результаты выборов в революционные Советы солдат, которые были проведены во всех вооружённых силах Германии после революции. К концу ноября Максимилиан фон Балиганд смог доложить, что формирование солдатского Совета в 16‑м полку было успешным. В полку Гитлера избрали людей, критически относившихся к радикальным левым, или, как выразился фон Балиганд, "людей с правильными убеждениями, которые производят положительное влияние на своих солдат". Так что радикальные социалисты не имели широкой поддержки в 16‑м полку, когда его солдаты почти уже вернулись домой с войны.

***

Полк Листа пересёк бельгийско-германскую границу 24 ноября. Когда 16‑й полк был уже в Германии, Гитлеру всё ещё надо было некоторое время подождать возвращения своих товарищей в Мюнхен. Германский план демобилизации предусматривал, что части 6‑й запасной дивизии не должны быть перемещены прямо в Баварию, прежде всего для обеспечения организованного возвращения множества военных частей обратно в Германию. Полку Листа было приказано направиться в Бармен, промышленный город к югу от Рура, где родился Фридрих Энгельс, соратник Карла Маркса, и где люди полка Гитлера станут свидетелями революционных беспорядков.

3‑го декабря полк Гитлера прибыл в Бармен, город, находившийся в избирательном округе Фридриха Эберта, первого послевоенного канцлера, а затем первого демократически избранного президента Германии. На этих постах он будет делать больше, чем это было возможно для любого человека, чтобы направить Германию на путь становления либеральной и парламентской демократии. Однако в Бармене местные представители собственной партии Эберта порвали с ним. Они покинули социал-демократическую партию во время войны, чтобы присоединиться к отколовшейся радикальной левой независимой социал-демократической партии. Эта была та партия, разумеется, что проводила революцию в Баварии под руководством Курта Айснера. Как раз после того, как Эберт стал главой правительства Германии и был в процессе организации выборов в Национальное Конституционное Собрание, представители независимой социал-демократической партии в Бармене и в регионе становились всё более радикальными, призывая против учреждения Национального Конституционного Собрания и за диктатуру пролетариата. Существовало мнение, что весь регион был на грани большевистской революции. Практика применения в городах Германии неместных войск, таких, как полк Листа, была направлена на помощь в предотвращении возникновения большевистской революции и братания войск с местными революционными силами. Прежде, чем жалобы местного населения положили конец этой практике, солдатам полка Листа было приказано охранять Бармен – который был полон красных флагов – винтовками с примкнутыми штыками. По всему региону солдаты 6‑й и других дивизий (по приказу или по своей низовой инициативе – это установить трудно) убирали красные флаги среди одобрительных восклицаний местного населения. Развёртывание 16‑го полка и других баварских частей, разумеется, рассматривалось местными революционерами как свидетельство того, что СДПГ объединилась с силами контрреволюции, что привело к призыву одного местного руководителя независимых социал-демократов покончить со всеми соглашениями и ввести диктатуру. Похожим образом в соседних городах местные революционеры угрожали гражданской войной, в то время как в другом городе региона радикальными революционерами был составлен список заложников местных сановников. Всё это означало, что нужно вытеснить из региона воинские части, такие, как 6-я запасная дивизия, а местное население завлечь в большевистскую революцию.

Таким образом, первый опыт людей полка Листа после их возвращения в Германию был связан с городом, в котором часто можно было услышать призывы к большевистской революции. Примечательно то, что они происходили от членов той же самой партии, что стояла во главе революции в Баварии. Мы можем только предполагать, до какой степени этот опыт повлиял на то, как люди из полка Листа в дальнейшем будут рассматривать политическую ситуацию в Баварии и в Германии в предстоящие месяцы.

Часто отмечалось, что сходство революции в Германии с большевистской было весьма отдалённым, поскольку умеренные среди немецких социалистов численно превосходили радикалов. Этот аргумент не обязательно неверен; тем не менее, у него есть эффект ретроспективного взгляда на события. В то время страх перед революцией представлялся достаточно реальным. Важно также помнить, что русская революция также вначале произвела либеральное и демократическое правительство и что большевики смогли захватить власть в ходе своей последующей революции, которая в действительности была coup d'etat^[16] без поддержки большинства. Другими словами, с той информацией, что была доступна действующим историческим лицам в конце 1918 года, и со знанием того, что произошло в России в предыдущем году, в самом деле, представлялось так, что Бармен находится на грани революции, когда люди из полка Гитлера действовали там. И люди полка Листа увидят в Мюнхене через несколько месяцев, что может случиться, если непреклонная революционная группа решит захватить власть, даже без народной поддержки.

***

Рано утром 10 декабря, почти через месяц после окончания войны, первый контингент полка Листа, наконец, покинул Бармен в направлении Баварии. Между 12 и 15 декабря поезда, везущие солдат домой, прибыли в Графинг в предместьях Мюнхена, где им был оказан тёплый приём местным населением, и затем их быстро демобилизовали. 12-го декабря Максимилиан фон Балиганд издал последний приказ своим людям, который дал основание для веры в легенду, в соответствии с которой вооружённые силы Германии не потерпели военного поражения:

Для людей полка Гитлера война, наконец, была завершена. Теперь встал вопрос, собираются ли они также демобилизоваться психологически или же установки и взгляды, приобретённые ими во время войны, склонят их к продолжению своей борьбы при любой возможности. На этот вопрос быстро и уверенно был дан ответ в первой половине декабря, когда искали добровольцев для подразделений 'Grenzschutz Ost' ["Восточная пограничная охрана"]. Это были полуофициальные или добровольные (Freikorps) части, которые предполагалось использовать для защиты восточных границ Германии. В реальности также предполагалось, что они будут защищать интересы немцев в многонациональных граничных землях к востоку от Германии, которые бурлили в горячке насилия после Первой мировой войны. Хотя полк Листа был дислоцирован в Бармене, когда были обнародованы призывы к вступлению в добровольцы, и тем самым его солдаты были уязвимы призывам к большевистской революции, всё же у подавляющего большинства людей не было желания вступить во Freikorps, которые будут сражаться с "большевиками" на Востоке. В действительности не более восьми человек со всего полка, которые все были из роты окопных миномётчиков, поступили добровольцами на службу в 'Grenzschutz Ost' Freikorps. Подавляющее большинство людей не только в полку Листа, но и в целом в вооружённых силах Германии, хотели лишь попасть домой и вернуться к гражданской жизни. Желание мира и возвращения домой перевешивало всё прочее для баварских солдат. Немногие солдаты были восприимчивы к голосам радикальных правых, которые – как Гитлер в последующие годы – возлагали вину за поражение Германии на предателей в тылу.

Были, разумеется, исключения. В частности, некоторые члены полкового штаба, включая Адольфа Гитлера и Эрнста Шмидта, сопротивлялись демобилизации. Макс Аман также остался пока в армии, заняв должность в военном министерстве Баварии. В 1947 году Аман расскажет следователям США в соответствии со своей довольно неправдоподобной линией защиты, что он всегда был аполитичным человеком, что он остался в армии единственно из лояльности к одному из своих начальников: "Мы были перенаправлены в Графинг и там демобилизованы. Подполковник затем попросил меня остаться, говоря: 'Вы мне ещё очень нужны'. Я сказал ему, что я уже был солдатом 6 лет и что он должен отпустить меня, так как я планировал жениться. Он мне ответил, что это продлится ещё 6 месяцев и что у него есть должность, для которой я ему нужен".

Однако даже такие люди, как Ганс Бауэр, который позже стал нацистом, не имели желания остаться в армии. Бауэр был демобилизован уже 16 декабря. Фриц Видеман, полковой адъютант с 1915 года и до того времени, когда его сменил Гуго Гутман, и служивший затем в штабе 6‑й запасной дивизии, покинул армию в декабре после краткой службы в штате 3‑го Баварского пехотного полка. Прослужив в армии Баварии восемь лет, 27-летний Фриц Видеман поступил в университет Мюнхена изучать экономику.

Конечно же, невозможно определить и подсчитать политические убеждения людей в полку Листа в месяцы после его демобилизации. Можно лишь утверждать, что после революции подавляющее большинство людей из 16‑го полка голосовали за тех кандидатов при выборах в солдатский Совет, которые не были радикальными социалистами, и то, что они избегали радикальных правых Freikorps, сражавшихся на Востоке. Всё это наводит на мысль об относительном отсутствии в полку политической радикализации с обеих сторон политического спектра. Это также было знаком того, что на протяжении более четырёх лет войны большинство солдат 16‑го полка, похоже, сохранили свой предвоенный взгляд на жизнь. Другими словами – что война имела примечательно малое влияние на политические воззрения людей в полку Гитлера.

Более того, когда 19 января 1919 года проводились выборы в Национальную Ассамблею (из которых ефрейтор Гитлер, как гражданин Австрии, был, конечно, исключён), люди 16‑го полка голосовали почти в подавляющем числе за партии, поддерживавшие мирную резолюцию рейхстага, и которые затем образуют веймарскую коалицию – другими словами, за партии, которые сформировали основу новой республики: за Баварскую Народную партию (как баварское отделение католической партии Центра было названо после войны), за социал-демократическую партию и за Левых Либералов. Так как голосование было тайным, мы не можем получить точное распределение голосов за Национальную Ассамблею для людей полка Листа. Тем не менее, от 80 до 85 процентов избирателей в призывном регионе 16‑го полка на выборах в Национальную Ассамблею голосовали за три партии, более всего поддерживавшие новую республику.

Была ли эта очень высокая поддержка партий Веймарской коалиции результатом политизации, произведённой войной? Другими словами, такой политизации, которая не произвела радикализм, но такой, что привела к сдвигу политических воззрений от авторитарной монархии к демократической республике? Ответ на этот вопрос – объявленный фундаментальный разрыв с авторитарной, полуфеодальной монархией в пользу либеральной демократии и республики. Существовала тенденция игнорировать результаты выборов начала 1919 года или объяснить их тем, что вследствие заявленных радикальных перемен, происшедших в 1918 году, немцы оказались перед слишком либеральной и демократической системой, для которой они не были готовы. В действительности, этот ответ далёк от истины.

График 2. Поддержка партии Центра, СДПГ и Левых Либералов в национальных выборах в период 1890-1919 гг.

Источник: http://wahlen-in-deutschland.de; Mitchell, Revolution, 187.

Примечание: Голоса за Баварскую Народную партию посчитаны как голоса за партию Центра.

Сравнение объединённых результатов предвоенных выборов для партий мирной резолюции рейхстага и Веймарской коалиции с результатами выборов в Национальную Ассамблею в призывных областях 16‑го полка выявляет, что для большинства электората фундаментального сдвига политических предпочтений за время войны просто не произошло. Совместные результаты выборов для социал-демократов, Баварского отделения партии Центра и левых либералов (т.е. Прогрессивной Народной партии и её организаций-предшественников до войны, а после войны Немецкой демократической партии) в 1912 и в 1919 годах были почти идентичными (см. график 2). В самом деле, если мы проследим результаты выборов для трёх партий между 1890 и 1919 годами, то поразительно видеть, сколь мало влияния имела война на суммарные результаты голосования для трёх партий, более всего поддерживавших переговоры о мире во время войны и бывших наиболее сильными сторонниками Веймарской республики после войны. Что выделяется, так это не период с 1912 до 1917 года, а конец 1890‑х, когда во время аграрного кризиса того периода Католическая партия Центра временно потеряла доверие многих фермеров. Таким образом, этот кризис 1890‑х имел более глубокое влияние на политические предпочтения баварцев, чем Первая мировая война. Примечательно то, что таким образом война не имела какого-либо различимого влияния на политические предпочтения огромного большинства баварцев. Результаты выборов периода 1890-1919 гг. оставляют нас с кажущимся противоречием в том, что после войны огромное большинство баварцев и почти определённо также и людей полка Листа поддерживали через выборы те же политические партии, что поддерживали перед войной, и всё же в 1919 году у выборных урн легитимизировали политическую систему, очень отличавшуюся от той, за которую они голосовали перед войной. Однако это кажущееся противоречие исчезает, если мы посмотрим на базовые ценности и характеристики политических систем предвоенной монархии и послевоенной республики в Баварии. В действительности две системы были гораздо менее различными, чем обыкновенно полагается.

Хотя в предвоенной Баварии и в предвоенной Германии в целом были полуавтократические политические системы, но Бавария имела реформистскую политическую систему, которая очень медленно двигалась к большей демократии, либерализму и равноправию. Крайне важным было также то, что реформистскую систему в целом поддерживала баварская королевская династия, хотя и не всегда с энтузиазмом. Таким образом, нет противоречия между поддержкой предвоенной политической системы, относительным отсутствием критики кронпринца Руппрехта и короля Людвига III среди людей полка Листа во время более четырёх лет войны и поддержкой Веймарской республикой в начале 1919 года. Когда Людвига критиковали в Баварии во время войны, его в целом критиковали (только) за то, что он слишком легко поддаётся пруссакам, в то время как призывы упразднить монархию были ограничены очень небольшим, но очень громким меньшинством. Несмотря на то, что большая часть критики Руппрехтом ведения Германией войны имела место за закрытыми дверьми, его критическая позиция по отношению к Гинденбургу и Людендорфу была известна всем и её очень одобряли в Южной Баварии. Как очевидно из слухов, циркулировавших в сельских районах Верхней Баварии и Швабии в начале лета 1918 года, кронпринц Руппрехт отказался продолжать жертвовать своими войсками в войне, которая уже была проиграна, и после этого застрелил Гинденбурга на дуэли. Более того, когда в 1932 году была опубликована официальная история 16‑го запасного пехотного полка, Ганс Остермюнхнер из 3‑й пулемётной роты одобрительно подчеркнул в своём экземпляре книги все упоминания критицизма Руппрехтом ведения войны Германией. Вкратце, к концу 1918 года монархия не потеряла всю свою легитимность. Партия Центра выступала за реформистскую монархию. По мере того как война шла к завершению, многие социал-демократы, включая их вождя, поддерживали, часто, безусловно, из прагматических соображений, трансформацию Баварии и Германии в конституционную монархию, а не революцию.

Послужной список Руппрехта наводит на мысль, что он, вероятно, стал бы хорошим конституционным монархом, и что баварская военная и административная элита поддержала бы его, если бы союзники не настояли на отмене монархии в Германии. Например, вот что во время войны Руппрехт доверил своему дневнику: "То, что [канцлера Бетман Хольвега] яростно ненавидят прусские консерваторы за его поддержку расширения избирательного права в Пруссии, говорит само за себя". Это было чувство, разделявшееся баварским военным министром, генералом Филиппом фон Хеллинграт. Подобным образом Альфонс Фалкнер фон Зонненбург, директор агентства по печати баварского военного министерства и бывший соответственно ответственным за цензуру, страстно поддерживал демократическую реформу. Даже Макс фон Шпайдель, бывший командир 6‑й запасной дивизии и непреклонный монархист, из прагматических причин желал сотрудничать с Куртом Айснером во время революции, к моменту которой фон Шпайдель был высокопоставленным чиновником в военном министерстве. Через три дня после начала революции бывший начальник Гитлера встретился с Айснером и предложил ему свою поддержку. В тот же самый день он приехал вместе с революционными делегатами к замку, в котором располагался Людвиг III во время начала революции, чтобы уговорить короля Баварии освободить офицеров баварской армии от их присяги на верность ему. Поскольку короля не нашли, фон Шпайдель решил на следующий день сам издать декрет, призывающий офицеров и солдат армии Баварии сотрудничать с новым правительством. Кроме того, после падения Мюнхенской Советской республики фон Шпайдель станет поддерживать амнистию для коммунистических вождей.

Более того, дед Руппрехта уже показал в 1912 году, что династия Виттельсбахов была готова принять постепенную трансформацию в направлении демократического и парламентского правления, когда он назначил политика от самой крупной партии в парламенте Баварии на пост премьер-министра. Этим политиком был Георг фон Хердинг, прежде бывший главой парламентской группы партии Центра в рейхстаге. Когда Хердинг был со временем назначен рейхсканцлером в ноябре 1917 года, хотя он весьма критически относился к Людендорфу, он инициировал первые шаги в направлении конституционной реформы Рейха и также назначил несколько парламентских лидеров на правительственные посты. Подобным образом реформы баварского избирательного права в 1906 и 1908 годах вывели Баварию в международный авангард прогрессивных и демократических избирательных систем.

Готовность по меньшей мере принять либеральные и демократические реформы не была ограничена довоенной баварской управляющей, административной и военной элитой, но и была превалирующей среди многих членов прусских правящих кругов. Например, Герман Риттер Мертц фон Квирнхайм, чей сын станет одним из разработчиков попытки убийства Гитлера в 1944 году, поддерживал введение всеобщего избирательного права в Пруссии во время Великой войны. Более того, когда в 1920 году сооснователь партии Отечества, Вольфганг Капп, предпринял попытку coup d'etat против Веймарской республики, то это не всеобщая забастовка предотвратила победу радикальных правых, как старались убедить сами себя крайние левые, но отказ правительственных чиновников сотрудничать с Каппом. В действительности печатать "правительственные" декреты вынуждена была дочь Каппа на пишущей машинке, которую путчистам пришлось реквизировать из магазина в центральном Берлине, поскольку никто в правительственной канцелярии не желал следовать приказам Каппа. Более того, большинство членов милиции в регионах рядом с Берлином отказались вступить в ряды его войска. (Между тем радикальные левые использовали попытку переворота в качестве оправдания для своих собственных антидемократических попыток захвата власти, создавая "Красную Армию" в 50 000 человек в промышленном регионе Рура, которую разгромили только после военного столкновения, напоминавшего кровавую гражданскую войну).

Таким образом, нет свидетельства того, что большинство людей полка Листа были политически радикализованы своим опытом в Бельгии и Франции между 1914 и 1918 годами или что война фатально снизила легитимность предвоенной реформистской политической системы и общества. Принятие краха государственных институтов Баварии в 1918 году, включая монархию, было результатом не революционной политизации как солдат, так и гражданского населения, но коллективным накопившимся истощением и страстным желанием мира, которое создало апатию, а не гнев во всех вооружённых силах Германии. Нет подтверждения заявлению, что монархия в Германии пала в результате народного давления снизу, которое предположительно предвещало Volksgemeinschaft^[17] национал-социалистов.

Довоенные политические предпочтения людей полка Листа не изменились сильно. У них отсутствовала тяга к политическому радикализму по обоим краям политического спектра. Для большинства людей 16‑го полка, вероятно, предпочтительна была бы конституционная монархия, или, подобно вождям социал-демократической партии, они по крайней мере приняли бы конституционную монархию. Едва ли какие-либо голоса ставили под сомнение институт монархии во время войны. Однако среди людей 16‑го полка было немного твердолобых закоренелых монархистов. Так что члены полка Листа в целом были готовы ужиться с требованием Вильсона об отмене монархии. Они были готовы поддержать новую республику, особенно, поскольку она обещала, как это сделала бы конституционная монархия, провести те же выгодные преобразования, к которым медленно продвигалась предвоенная политическая система в Баварии. Решающим было то, что новой республикой управляли партии, которые уже получили большинство голосов в Баварии перед войной. Другими словами, подавляющее большинство людей полка Листа и баварцев в целом выбрали или по крайней мере приняли новую республику, потому что она совпадала с традициями предвоенной политической системы Баварии.

Точная форма и вид, которые приняли послевоенные демократические устройства Баварии и Германии, для большинства вовлечённых действующих лиц, обладавших множеством различных целей, что лишь отдалённо были связаны друг с другом, возникли непреднамеренно из конфликтов между ними. Однако это скорее общее правило, чем исключение, в том, как возникают новые политические системы и институты. Важным моментом здесь является то, что преобладающее большинство немцев поддерживало новый политический порядок, несмотря на все их различия в видении мира.

Иногда выражаемая идея, что "возможно даже большинство" немцев проявляли "абсолютную враждебность" по отношению к демократии с самого основания республики, таким образом, является безосновательной, как и довод, что конец Первой мировой войны "попросту обозначил относительную передышку", прежде чем народы Европы и Америки должны были вернуться обратно "к сражению для обуздания немецкой агрессии". Ни одна из этих идей не поддерживается развитием политических воззрений людей полка Листа и населения Баварии в целом.

Тем не менее баварский электорат не оставлял никаких сомнений в том, что, поддерживая Веймарскую республику, он не принимал социалистическую республику Курта Айснера. На баварских выборах, проведённых за неделю до выборов в Национальную Ассамблею, за партию Айснера проголосовали только 2,5% избирателей, причём 82% голосовали за три партии, которые образуют Веймарскую коалицию. В сельской местности едва ли кто-либо голосовал за партию Айснера. В Ихенхаузене, бывшим домом для некоторых людей из 16‑го полка, например, не более пяти избирателей отдали свои голоса за его партию. Даже в Мюнхене партия Айснера получила только 5,1% голосов в сравнении с 46,7%, отданных за социал-демократов. Судьба, постигшая партию самоназначенного вождя Баварии спустя неделю на национальных выборах, была столь же ужасной. Только один из двадцати баварцев поддержал Айснера, но более четырёх человек из пяти проголосовали за партии, поддерживавшие Веймарскую республику. Радикальные правые партии-наследники партии Отечества, которая самораспустилась в конце войны, практически совсем не получили голосов в Баварии в начале 1919 года. Даже Балтазар Брандмайер, который затем станет убеждённым национал-социалистом, заявлял в своих мемуарах в 1932 году, что вначале он приветствовал республику.

Будущее Баварии и Германии выглядело блестяще. В отличие от Восточной и Юго-Восточной Европы Первая мировая война была, по крайней мере для Баварии, гораздо менее "основополагающей катастрофой нашего столетия", какой её считал Джордж Ф.Кеннан. Среди большинства общества политический радикализм был серьёзно снижен. Ультра-националистические и протофашистские группы в столице Баварии должны были вернуться туда, где они были до войны, – на обочину политики. Гитлер был близок к тому, чтобы вернуться к рисованию второсортных открыток с видами Мюнхена, чтобы заработать на жизнь. Однако в одночасье дела пошли ужасно неправильно. В несколько месяцев политический ландшафт Баварии кардинально изменится и радикализуется, давая Гитлеру и основание, и аудиторию.

***

События, которые ограничат перспективу мирного и реформистского будущего в Баварии, были запущены 21 февраля, когда Курт Айснер был убит графом Антоном фон Марко-Валлей, радикальным правым бывшим офицером, который, по некоторым сообщениям, чувствовал, что ему нужно проявить себя после отказа в членстве в протофашистском Обществе Туле из-за еврейского происхождения его матери. Как ответ на политическое убийство партия Айснера – независимые социал-демократы – отказалась передать власть партиям, нашедшим столь преобладающую поддержку среди баварского электората. В полном пренебрежении к избирателям они убедили левацкие элементы среди социал-демократов, находившихся перед дилеммой, какой способ действий избрать, присоединиться к ним в учреждении "Центрального Совета Баварской Республики" под руководством Эрнста Никиша, левого социал-демократа, который вскоре перейдёт к независимым социал-демократам и чей путь в 1930-х пересечется с Гуго Гутманом.

Тем временем социал-демократы судорожно торговались за кулисами со всеми политическими партиями и пробовали принимать все меры, чтобы спасти республику.

После того, как СДПГ в итоге смогла собрать поддержку для нового легитимного правительства под своим руководством, включая даже независимых социал-демократов, революционный совет Никиша показал своё истинное лицо и отказался передать власть. По следам убийства Айснера совет уже приказал взять заложников из числа знати Мюнхена. Вскоре в Мюнхене были подавлены как либеральные, так и католические газеты. Эпидемия коммунизма распространилась на Баварию, и в отличие от Берлина, где попытка коммунистов свергнуть демократическое и либеральное правительство Эберта и предотвратить проведение выборов потерпела поражение после четырёх дней уличных боёв в середине января, она создала смуту в Мюнхене и продолжала распространяться. 21 марта Бела Кун создал Советскую Республику в Венгрии, которая продержится до августа.

Новое правительство Баварии, возглавляемое центристскими социал-демократами во главе с Иоханнесом Гофманом, который начал свою политическую жизнь как либерал, между тем сбежало в Бамберг. С каждым днём демократически избранное правительство всё более беспокоилось о том, как забрать власть обратно у нелегитимных, недемократических революционеров в Мюнхене. 14 апреля, в день, когда революционные войска одержали военную победу над республиканской милицией (Republikanische Soldatenwehr), пытавшейся вернуть в Мюнхен либерализм и демократию, чиновник министерства по военным делам в Бамберге предупредил всех своих министров и командование войск Баварии, что "ситуация в Мюнхене с прошлой ночи ухудшилась… Формируется Красная Армия".

Ситуация обострилась ещё более. Революция пожирала своих детей. После столкновений 13 апреля сторонники жёсткого курса сместили Никиша и провозгласили Баварскую Советскую республику по образцу большевистской России и призвали к диктатуре "Красной Армии", образованной из 20 000 рабочих и солдат в Мюнхене. Советская республика распространилась также по сельской местности на юге Баварии. Несмотря на почти несуществующую поддержку народа, решительность коммунистических революционеров позволила им взять контроль над массой городов между Мюнхеном и Альпами, включая Мисбах, Розенхайм, Колбермоор и Кемптен.

События этой второй баварской революции позже были полностью использованы нацистской пропагандой. Даже на допросе после Второй мировой войны Макс Аман всё ещё будет рассказывать мифическую версию своих впечатлений во время революции. Когда неожиданно была установлена Мюнхенская Советская республика, Аман всё ещё работал в военном министерстве. Он заявлял, что в дни Советской республики "наблюдал большевистские марши и расстрелы заложников в Мюнхене". В действительности весьма маловероятно, что заявления Амана достоверны, поскольку единственная казнь заложников произошла внутри школы.

17 апреля возглавляемое социал-демократами правительство Баварии, баварский солдатский совет и вооружённые силы Баварии выпустили срочное воззвание ко всем бывшим членам армии Баварии с призывом немедленно вступить и образовать народную армию для освобождения Мюнхена:

Правительство Баварии заверило людей, что оно не будет требовать от них служить после смещения революционеров в Мюнхене: "Приемлемы условия записи в милицию (Volkswehr) на фиксированный срок. Например, на 14 дней".

Последовали ли ветераны полка Листа призыву к оружию от правительства, за которое голосовало подавляющее большинство баварцев? К несчастью, мы не знаем, сколь много людей ответило на призыв. В целом, в регионах Южной Баварии, где не существовало действительной или кажущейся немедленной опасности захвата власти коммунистами, как например, в районах Швабии, вступило мало людей, в то время как в регионах, где в некоторых городах произошёл захват власти, люди вступали в добровольцы гораздо чаще. Однако, как ясно из доклада от администрации округа Хиемгау к юго-востоку от Мюнхена, где было желание людей служить, оно было строго ограничено целью предотвращения захвата власти коммунистами: "В конце апреля было стремление вступить на несколько дней, чтобы встретить опасность коммунистического правления. За пределами этого люди не желали связывать себя какими-либо обязательствами". Хотя мы не можем знать точное число тех ветеранов 16‑го полка, которые вступили, мы знаем, что в то время, как попытка рекрутировать людей полка Листа в добровольческие корпуса, сражавшиеся на Балтике, была полным провалом, то теперь же записалось значительное число. Всего в баварский Freikorps и местную милицию во время кампании против Советской республики записалось 19 000 человек. Хотя это число было значительным, оно было крохотным по сравнению с общим числом баварских ветеранов Великой войны. Оно было едва больше, чем общее число людей, которые в тот или иной момент времени во время войны были в составе полка Гитлера.

Одним из добровольцев Freikorps среди ветеранов полка Листа был бывший военный доброволец, ефрейтор (Gefreiter) и посыльный. Этим ветераном не был Адольф Гитлер, у которого вовсе не было намерений вступить во Freikorps; это был Артур Родль, военный доброволец, который в 1914 году солгал относительно своего возраста, чтобы ему позволили служить на войне. После ранения в 1‑м Ипре он вскоре вернулся в полк Листа, в конце концов став посыльным к 1916 году. Теперь, в 1919 году, Родль вступил в добровольческий корпус Оберланд. Среди ветеранов, которые вступили во Freikorps, был также Фриц Видеман. Студент экономического факультета покинул Мюнхен после убийства Курта Айснера. В Кемптене, в юго-западном уголке Баварии рядом с Альпами, он поступил в добровольческий корпус Швабен, в котором служил с мая по июнь 1919 года в качестве командира роты. В ходе событий его Freikorps был развёрнут только в самом Кемптене. Он состоял почти исключительно из местных людей, которые мотивировались стремлением скорее защитить свои дома, чем идеологией. Тем временем Фридолин Золледер командовал соединением из восьмидесяти членов Freikorps, которые помогли положить конец власти коммунистов в Ландсхуте и Колбермооре.

Другой офицер из 16‑го полка, который вступил в добровольческий корпус, был Карл Фробениус, протестантский пастор, бывший командиром 4‑й роты, пока он не потерял свой глаз в сражении у Фромелле в 1916 году. Фробениус теперь стал офицером штаба в добровольческом корпусе Эпп, который также включал множество будущих высших вождей нацистов, включая Эрнста Рёма в качестве квартирмейстера, Ганса Франка, Рудольфа Гесса и Грегора Штрассера и его брата Отто. Филипп Энгельгардт, бывший командир полка, чью жизнь, вероятно, спас Гитлер в 1914 году, между тем основал свой собственный Freikorps, добровольческий корпус "Энгельгард" в Эрлангене во Франконии. Людвиг фон Валладе, бывший командир 12‑й бригады и друг Руппрехта Баварского, между тем служил баварским офицером связи в небаварском подразделении (Gruppe Friedeburg) во время кампании против Мюнхенской Советской республики.

Невозможно отобразить точный портрет тех ветеранов 16‑го полка, которые вступили во Freikorps, поскольку списки личного состава Freikoips, по крайней мере те, что хранятся в Военном Архиве Баварии, не содержат сведений относительно предыдущих воинских частей, в составе которых были записавшиеся во Freikorps. Гораздо большее число ветеранов полка Листа – такие, как Ганс Остермюнхнер, бывший снайпером в 16‑м полку, живший рядом с Баварскими Альпами, – похоже, присоединилось к местной милиции (Einwohnerwehren), которая была организована по следам коммунистической революции в Баварии и предназначалась для защиты республики и предотвращения захвата Баварии радикальными левыми. Например, Остермюнхнер, вместе с другими людьми из его местной милиции, должен был охранять от коммунистов мост в соседнем Пенцбурге. К 1920 году в местную милицию, подчинявшуюся правительству Баварии, вступили 300 000 баварцев. Однако в результате требований Версальского договора в 1921 году милиция была распущена. И всё же, при полной осведомлённости местных властей, многие всё равно сохраняли своё оружие. Например, на ферме у Остермюнхнера было шесть пулемётов.

Каким бы ни было точное число ветеранов, вступивших во Freikorps и в милицию весной 1919 года, некоторые, возможно, многие из бывших собратьев по оружию Гитлера, теперь хотели вступить в полувоенные образования, в отличие от конца 1918 года. Защита своих собственных домов от ощущаемой или реальной опасности большевизма по побуждению их собственного демократически избранного правительства была совсем иным делом, чем воевать на Востоке. Так что пример полка Гитлера не поддерживает ту мысль, что деятельность Freikorps в послевоенной Германии была недвусмысленным свидетельством всеобщего ожесточения военного времени фронтовиков, вызванного Первой мировой войной. Скорее это была динамика и логика послевоенного конфликта, нежели всеобщее ожесточение военного времени, вызванное Первой мировой войной, либо некое стремление к единству (Volksgemeinschaft) среди буржуазии Германии, как порой утверждалось, что объясняет относительную популярность Freikorps и милиции в Германии 1919 года – и их желание применять насилие. Если бы было верным, что ветераны, как было сказано, переключили свои жестокие фронтовые навыки на тыл и продолжили вести войну и что фактически все члены Freikorps были "идеологами и агитаторами", то люди полка Листа не ждали бы, чтобы вступить в добровольческие корпуса для защиты своих общин от большевистских революционеров, пока их не будут побуждать к этому власти Баварии. И если бы был верным довод, что все Freikorps и все его члены "были полностью оппозиционны к демократии", а вместо этого они поддерживали и практиковали фашистские черты, то мы не могли бы ответить на вопрос, почему члены Немецкой Демократической партии (DDP), такие, как Фридолин Золледер, и даже некоторые ветераны-евреи сражались во Freikorps. Даже Freikorps Oberland, части которого позже сформируют ядро СА, включали не только Генриха Гиммлера и Артура Родля, который, как мы увидим, станет командиром концентрационных лагерей, но также и нескольких евреев. Даже политизация Гиммлера в сторону фашизма произойдёт только в 1922 году. Так что не было прямой связи от службы во Freikorps к политизации в направлении к радикальному правому фашизму.

Имеет смысл повторить, что призыв к ветеранам полка Листа и других баварских воинских частей вступить в добровольческие корпуса происходил из того факта, что они должны были защищать, а не нападать на послевоенные демократические политические установления. Что заставило их вступить в части Freikorps, был не военный опыт долгой жестокой войны, но призывы центристских партий, которые были партиями выбора для баварцев до и после войны, защитить Баварию от большевизма.

***

1‑го мая регулярные армейские части, милиция и Freikorps, собранные вокруг города, начали движение на Мюнхен. Людям в этих частях раз за разом напоминали, что республика может быть спасена от коммунизма только в том случае, если они будут действовать безжалостно. Им сказали, что федеральный министр обороны социал-демократ Густав Носке издал приказ в начале марта, в соответствии с которым "любой вооружённый человек, обнаруженный воюющим с правительственным войсками, должен быть застрелен на месте".

Большевистский эксперимент в Баварии закончился среди радостных криков населения Мюнхена, когда "Белая" армада регулярных и иррегулярных войск победила "Красную Армию" в море крови и насилия, результатом чего была смерть от 550 до 650 мужчин и женщин. При этом люди полка Гитлера, вероятно, сражались на обеих сторонах очень короткой, но беспощадной баварской гражданской войны. "Красная Армия" смогла нанести потери от пятидесяти до шестидесяти убитых в правительственных войсках Баварии, в то время как сама потеряла около ста человек. Большинство смертей, однако, произошло, когда после происшедшего сражения регулярные войска и Freikorps старались поймать действительных или воображаемых коммунистических мятежников. Хотя конец Мюнхенской Советской республики был кровавым, нам следует сопротивляться искушению преувеличить жестокость "Белых" или "Красных" сил. Правда в том, что более 98 процентов всех "Белых" войск пережили конец коммунистического режима в Мюнхене (для "Красных" войск цифра примерно 97 процентов).

Роберт Хелл, который во время войны служил одним из протестантских дивизионных капелланов под началом Оскара Даумиллера, пережил конец Советской республики в Перлахе, рабочем пригороде Мюнхена, где Хелл был лютеранским пастором. 1‑го мая добровольческий корпус "Лютцов" прибыл в Перлах. Глава подразделения Ганс фон Лютцов остановился в доме Хелла, где его сердечно приняли, в то время как люди Freikorps пытались арестовать настоящих и воображаемых коммунистических революционеров и развешивали плакаты, требовавшие под угрозой смертной казни сдать всё оружие. Когда стало ясно, что Freikorps останется в Перлахе только на несколько часов, жена Хелла стала беспокоиться и подступила к Лютцову со своим страхом репрессий коммунистов после убытия Freikorps. Лютцов сказал ей не беспокоиться, заверив, что он и его люди будут рядом на расстоянии телефонного звонка. За три дня, последовавших за отбытием Freikorps, Хелл и другие "белые" в Перлахе получили несколько угроз за помощь добровольческому корпусу Лютцов. Были также сообщения о деятельности "Красной Армии", основанные на факте или на выдумке, – почти невозможно различить. Эти сообщения включали заявления, что поджигались фермы и что в лесу рядом с Перлахом проводились тайные собрания "Красной Армии". Имя Хелла также появлялось в списке местных высокопоставленных лиц, вероятно, составленном коммунистами как список возможных заложников. Из паранойи или нет, Хелл и его жена к 4 мая боялись за свои жизни. Так что жена Хелла воспользовалась предложением Лютцова позвонить ему при необходимости. Результатом этого судьбоносного телефонного звонка было то, что спустя несколько часов подразделение добровольческого корпуса "Лютцов" арестовало пятнадцать предполагаемых коммунистических революционеров. Когда командовавший арестами офицер проверил имена арестованных людей в поздние часы 4‑го мая, Хелл сказал ему: "Без угрызений совести просто поставьте их к стенке". Когда офицер покидал дом Хелла, то сказал ему, что арестованные живыми не вернутся. Пятнадцать человек забрали в Мюнхен, где на следующее утро их расстреляли во внутреннем дворе одной из самых знаменитых пивных Мюнхена, Хофбройкеллер.

Для людей среди ветеранов полка Гитлера, таких, как Хелл, не война, но скорее опыт недолго жившей Советской республики был основополагающим событием их жизней. Если мы поверим опубликованной в середине 1920‑х в главной газете социал-демократов Vorwarts, реакция Роберта Хелла на Советскую республику был типичной для огромной части общества Баварии. Для газеты Хелл был воплощением всего, что пошло не так во время революционного периода. Наследие недолго прожившей Мюнхенской Советской республики станет трагическим для Баварии, поскольку это помогло успеху радикальных правых и подорвало социал-демократов. Долгое время существовало табу на обсуждение той степени, до которой отношение немцев к национал-социализму и другим радикальным правым движениям главным образом определялось антибольшевизмом и опытом радикальных социалистических революций в Центральной и Восточной Европе, чтобы историки не старались извинить "обычных" немцев за их поддержку Третьего Рейха и не пытались обеспечить оправдание преступлений национал-социалистической Германии.

Примирим участников горячих дебатов 1980‑х (Historikerstreif – спор историков) на тему связи между коммунизмом и национал-социализмом, чтобы позволить наиболее важному в роли антибольшевизма в подъёме нацизма просто войти в сознание "обычных" немцев, а не оправдать их поведение. Равным образом это не приравнивает насилие большевиков с Холокостом или игнорирует собственное насилие Freikorps после войны. Объяснить – не означает оправдать; сопереживать не значит симпатизировать. Хотя существование Мюнхенской Советской республики было conditio sine qua non^[18] для растущей приемлемости протофашистских групп в Мюнхене весной 1919 года, это не снимает какую-либо ответственность за последующие события с праворадикальных групп и их сторонников.

По своему происхождению национал-социализм и фашизм интеллектуально не были ни ответом на большевизм, ни продуктом Первой мировой войны. Однако вовлечение праворадикальных и фашистских политических групп в подавление большевизма в Баварии принесло увеличение легальности, но не масштабной прямой поддержки их политических целей для групп, которые прежде были на окраинах политического спектра. Другими словами, Советская республика позволила праворадикальным группам стать серьёзной политической силой до той степени, насколько люди воспринимали их как оплот против коммунизма, в то же время не обязательно вглядываясь слишком пристально в то, каковы были настоящие политические цели фашизма. Безусловно, это умеренное правительство распорядилось устранить Советскую республику. Однако после краха коммунистического режима паранойя радикальных правых по отношению к большевизму, по меньшей мере, по видимости, представлялась менее безумной. Более того, увеличивающееся число баварцев, которые никогда не голосовали на свободных выборах за праворадикальные партии, начали, по меньшей мере уважать гипернационалистические группы как защитников Баварии от социализма и большевиков, даже если они не были согласны со всем в политике протофашистских групп. Так что вследствие легальности Советской республики возрастающее число баварцев начнут рассматривать праворадикальные группы как надёжный инструмент, или, можно сказать, как полезных идиотов для продвижения своих собственных политических идей, даже если они не поддерживали активно суть идеологии этих групп. С перспективы 1920‑х опыт Баварской Советской республики и большевизма в России был реальным (даже если вероятность большевистского переворота в Германии была весьма незначительной, в самом лучшем случае), в то время как ужасы Третьего Рейха всё ещё были далеко в будущем. Страх большевизма перешёл в паранойю и закрыл глаза многим баварцам на насилие радикальных правых.

Радикальный антисемитизм также увидел теперь резкий рост, поскольку крайне правые изображали правительство Айснера, Совет Никиша и Баварскую Советскую республику как еврейскую уловку, что делал легче факт, что Айснер и большинство выдающихся лидеров Советской республики были еврейского происхождения. Однако иронично то, что две из трёх партий Веймарской коалиции и мирной резолюции рейхстага были традиционными политическими домами германских евреев, а не групп, поддерживавших Советскую республику. Более того, одним из "белых" заложников, расстрелянных "Красной Армией", был еврей. И всё же в националистическом сознании всё большего числа баварцев – и увеличивающегося числа жителей Восточной и Центральной Европы примерно в это же время – большевики и евреи стали равнозначными понятиями. Например, на Терезиенштрассе, недалеко от того места, где Гитлер жил до войны, в июле 1919 к стенам домов были прикреплены куски бумаги размером с визитную карточку, на которых были слова: "Расовый позор! Женщины Германии, опасайтесь евреев! Они будут обращаться с вами как с предметом потребления и осквернят вашу кровь!! Вы хотите иметь еврейских детей?"

Всё же в сравнении с распадавшимися частями бывшей царской империи – где во время революционного периода и последовавшей гражданской войны было убито более 150 000 евреев, в послевоенной Германии произошло относительно мало случаев физического насилия по отношению к евреям. В то время, как множество фермеров в сельской местности Южной Баварии начали жаловаться на еврейских мошенников и спекулянтов во время революционного и послереволюционного периода, они также были склонны исключать из такой критики местных евреев в их собственных общинах. Расовый антисемитизм в то же время почти отсутствовал в сельской местности Южной Баварии, равно как и сельское население не возлагало вину за проигранную войну на евреев. Несмотря на своё членство в антикоммунистической милиции в 1919 году, Ганс Остермюнхнер продолжал поддерживать хорошие деловые отношения с местными еврейским торговцами скотом на протяжении 1920‑х. Арнольд Эрлангер, сын Леви Эрлангера, который служил в 6‑й роте во время войны, заявлял, что в годы Веймарской республики у его отца не было никаких проблем, когда во время путешествий на поезде он молился при помощи ручных "тефиллин" (еврейские молитвенные свитки), обёрнутых вокруг его рук. Он вспоминает в своих мемуарах, что отношения между евреями и неевреями в Ихенхаузене были дружелюбными, когда он рос там в послевоенной Германии:

Расизм и антисемитизм в Мюнхене также были ограничены незначительным, но чрезвычайно крикливым меньшинством. В действительности рядом с расистскими антисемитскими инсинуациями на Терезиенштрассе в ответ появились другие листки бумаги: "Не евреев, но военных спекулянтов и партии Отечества следует обвинять в нашем несчастье. Это они в действительности предатели Отечества. (Смотри разоблачения Эрцбергера) … Расистская ненависть – это идиотизм. … Ваша мегаломания была крахом Германии". Даже Генрих Гиммлер, который в то время был студентом в техническом университете Мюнхена, не был ещё расистским антисемитом во время революционного и послереволюционного периода.

***

В то время как число ветеранов 16‑го полка, присоединившихся к радикальным правым в начале 1919 года, было небольшим, количество присоединившихся к крайне левым было ещё меньше. Так же, как сегодня невозможно полностью приподнять туман истории над вовлечением ветеранов во Freikorps, одинаково трудно установить, сколько людей из полка Листа служили революционному правительству весной 1919 года. Однако, число ветеранов, поддерживавших революционное правительство, было очень небольшим, что уверенно показывают как результаты выборов в Солдатские Советы среди людей 16‑го полка в конце 1918 года, так и результаты баварских и национальных выборов в январе. Тем не менее мы знаем с определенностью, по крайней мере относительно одного ветерана, служившего революционному режиму. Он был бывшим членом вспомогательного персонала полкового штаба. Этот человек был не кто иной, как ефрейтор Гитлер.

Возможно, что это удивительно, но вернувшись в Мюнхен, Гитлер никак не действовал в соответствии со своими позднейшими убеждениями. В действительности его действия на протяжении пяти месяцев после возвращения в Баварию не показывают вовсе никакой последовательности. Они полны противоречий и показывают глубоко дезориентированного человека без ясного душевного компаса, который провёл бы его через послевоенный мир. Гитлер, который в скрупулёзных деталях описал в Mein Kampf все другие периоды своей жизни, на большой скорости проскочил первые пять месяцев после своего возвращения в Баварию, включая период времени Баварской Советской республики, как если бы он что-то скрывал – а у него было много, что скрывать.

Весной 1919 года как солдат, находившийся в Мюнхене, Гитлер служил правительству, которое он позже будет описывать в Mein Kampf как предательское, преступное и еврейское. И он не держался в тени. Вскоре он был избран в Солдатский Совет своей воинской части, запасного батальона 2‑го пехотного полка, и был расквартирован в военных казармах в Обервизенфельд, рядом с тем местом, где сегодня стоит Олимпийский стадион Мюнхена. Менее достоверно на сохранившейся плёнке похорон Айснера мы видим Гитлера с несколькими людьми из его воинской части, идущими за гробом Айснера на похоронах баварского вождя. Мы ясно видим Гитлера с двумя нарукавными повязками: одна чёрная в знак траура по смерти Айснера и другая красная, цвета социалистической революции. Подобным образом Гитлер появляется на одной из фотографий Генриха Хофмана похоронной процессии Айснера, снятой незадолго до произнесения траурной речи в его честь: "Курт Айснер, еврей, был пророком, непреклонно сражавшимся с малодушными и презренными, потому что он не только любил человечество, но и верил в него…" В то время как Гитлер мог легко вступить в общество Туле, которое было вдохновителем убийства Айснера, и в котором было много будущих национал-социалистических вождей, как например Альфред Розенберг, Рудольф Гесс, или Ганс Франк, Гитлер выбрал публично показать свою поддержку Айснеру.

Даже через два дня после провозглашения Советской республики Гитлер снова участвовал в выборах, когда новый режим провёл выборы среди солдатских советов Мюнхена, чтобы обеспечить поддержку Советской республики воинскими частями Мюнхена. Теперь Гитлер был избран заместителем представителя батальона и оставался на этом посту всё время существования Советской республики. Его задачей было обеспечение связи с отделом пропаганды нового социалистического правительства.

Все объяснения, что обычно приводятся для придания смысла поведению Гитлера в этот период, – от предположения, что Гитлер был в то время социалистом, до довода, что он просто искусно скрывал свою истинную суть и в действительности был представителем пангерманских националистических контрреволюционеров, – не являются удовлетвори-тельными.

Если он действительно был убеждённым пангерманским антисоциалистом, антисемитом и гипернационалистом и лишь тайно сотрудничал с новым режимом, чтобы увести людей вокруг себя от коммунизма и социал-демократии, то почему он не вступил во Freikorps вместе со своими товарищами до поражения Советской республики. Более того, Эрнст Шмидт был демобилизован в дни Советской республики, что ясно показывает, что Гитлер мог покинуть свой пост, если бы хотел этого. Отто Штрассер, нацистский вождь, на самом деле позже, когда порвал с Гитлером, задавал вопрос, почему Гитлер, как он, не вступил в войска, положившие конец Советской республике: "Где был Гитлер в тот день? В каком углу Мюнхена прятался солдат, он, который должен был сражаться в наших рядах?" Если Гитлер действительно скрывал свои истинные убеждения и был предводителем всех контрреволюционных людей в части, которые также скрывались, то почему никто из этих людей не сделал заявления в этом отношении, когда Гитлер стал знаменитым? Если Гитлер действительно старался подорвать революцию, оставаясь на своём посту, почему он не стал хвалиться этим в Mein Kampf, а вместо того хранил молчание об этом времени? Между тем, если он действительно был после войны социалистом, как нам увидеть смысл в его антисоциалистических высказываниях во время войны (о чём существуют современные источники, по крайней мере, для 1915 года)? Как нам увидеть смысл в его близости к офицерам полкового штаба и их обожании, которые явно не были социалистами?

Что не учитывает большинство биографов Гитлера, стремящихся доказать, что его политические взгляды и предубеждения почти полностью оформились к концу войны, это то, что поведение Гитлера в целом в месяцы после конца войны было непоследовательным. Невозможно убедительно выстроить существующие свидетельства о Гитлере времени после войны так, чтобы это соответствовало либо изображению Гитлера как социалиста, либо как гипернационалистического пангерманиста и антисемита, каким он станет, по одной простой причине: он не был ни тем, ни другим.

Гитлер был растерян, и его жизнь всё ещё могла развиваться в различных направлениях. Опыт революции как таковой не радикализовал его. Гитлер ретроспективно ввёл опыт революции для того, чтобы подогнать его к его последующей радикализации. Несомненно, что во время революционного периода Гитлер не был человеком без определённых качеств и без биографии, который мог развиться в любом направлении. Направления, в которых он мог бы развиться, были ограничены часто противоречивыми политическими и социальными влияниями: про-баварские чувства из его жизни в Мюнхене в 1913-1914 гг., усиленные его социальным окружением среди вспомогательного персонала полкового штаба конфликтовали с его анти-баварскими чувствами, происходившими из его посещений Мюнхена во время войны; его чтение во время войны, его довоенное окружение в Мюнхене и в Вене, антибольшевистская политика в пользу Эберта его начальников, которых он обожал, его собственные анти-монархические взгляды, и его собственная вера в бесклассовое общество. Гитлера раздирало между этими часто противоречивыми взглядами. С течением времени некоторые влияния должны будут быть устранены за счёт других, если он когда-либо собирался совершить скачок от политически дезориентированного человека к имеющему ясное политическое мировоззрение. Тем не менее, ещё не было предопределено, какие из этих влияний должны быть устранены. Это подразумевает, что влияния на него могли быть собраны вместе иным образом и могли произвести различные политические взгляды, которые включали в себя, но ни в коем случае не ограничивались национал-социализмом.

Не требуется слишком напрягать воображение, чтобы увидеть, как при других обстоятельствах Гитлера мог привлечь уникальный антизападный национал-большевизм Эрнста Никиша, обещавший совместить национализм с социализмом; другие социал-демократические группы, включая некоторые элементы в "Рейхсбаннер"^[19] (полувоенная группа, которая будет создана для защиты республики), которые пытались слить воедино национализм, анти-материализм и социализм; или центристские социал-демократы, которые пропагандировали важность как патриотизма, так и социализма (но вероятно не католическая Баварская Народная партия, либералы или монархисты).

Похоже, что режимы Айснера и Никиша с их принятием национального государства, были приемлемы для Гитлера в виде, который не был истинной Советской республикой. Одна возможность состоит в том, что Гитлер не успел покинуть корабль после смерти Никиша, потому что в то время он полагал продолжение службы в своей части как имеющее преимущества над любой существующей альтернативой, но в то же время он никогда не был полностью в согласии с интернационализмом советских вождей, таких, как Эрнст Толлер. В своём подходе к Мюнхенской Советской республике он, таким образом, возможно, действовал подобно поведению тех немцев, которые никогда полностью не поддерживали Гитлера после 1933 года, но либо рассматривали поддержку его как имеющую преимущества над существующими альтернативами, либо полагали потенциальную цену сопротивления слишком высокой.

Предположение, что Гитлер, вероятно, мог развиться в том же направлении, что и Никиш или даже основное течение социал-демократов, не означает приравнивания либо Никиша, либо социал-демократов к национал-социализму, что было бы абсурдным. Это просто для аргументации того, что будущее Гитлера было неопределённым и что он мог двинуться в направлении диаметрально противоположных политических движений, если они совмещали обещание бесклассового общество с некоторым видом национализма.

Неопределённое политическое будущее Гитлера становится даже менее удивительным, если мы примем во внимание, что интеллектуальные истоки фашизма разделяли главные догматы с не-марксистскими левыми. В соответствии с одним доводом, несмотря на свой вечный сговор с консервативными правыми с тех пор, как фашизм попытался прийти во власть, ранний фашизм был в своих обещаниях, нежели чем в своих конечных приложениях, более социалистическим, чем капиталистическим, более плебейским, чем буржуазным.

Два взаимосвязанных фактора определяли, которое из влияний на Гитлера будет преобладать: как его знакомые станут развиваться политически и послевоенные условия. В этот момент своей жизни Гитлер приспосабливался к людям вокруг себя, поскольку он был в процессе создания "заместительной" семьи (которая была создана, но не была идентичной с людьми штаба 16‑го полка). Понравиться людям из его социального окружения имело для него первостепенное значение, поскольку у него не было жизни за пределами вспомогательного персонала остатков штаба полка Листа. Была смешанная компания людей знакомых с Гитлером, например Эрнст Шмидт – который был членом профсоюза, поддерживаемого социал-демократами, – и тех, кто стали компанией Гитлера после их возвращения в Мюнхен. Каким политическим кругам был открыт Гитлер, таким образом, сильно зависело от выборов, сделанных его знакомыми.

Позже, когда Гитлер полностью развил свои политические идеи и стал диктатором Третьего Рейха, люди вокруг него станут "работать на фюрера", стараясь развить и применить линии поведения, которые понравятся Гитлеру и будут соответствовать его общим идеям. В этой точке, однако, процесс работал наоборот: Гитлер работал для своих знакомых и поскольку их политические идеи и развитие зависели от послевоенных условий и событий, то будущее Гитлера не было предопределено к тому времени, когда он вернулся в Мюнхен.

Вкратце, в то время, когда он вернулся с войны, Гитлер был человеком с неопределённым будущим и идентичностью. Он был человеком, который даже теперь мог качнуться в различных направлениях. Его спутанные идеи относительно мира всё ещё могли быть оформлены различным образом. У Гитлера и людей из его полка всё ещё был выбор. Когда Гитлер вернулся в Баварию в конце 1918 года, его будущее всё ещё было широко открытым.