Первые перелеты через Ледовитый океан

Расчёты оправдываются

Погода продолжала нас радовать. Внизу все еще проплывало огромное Медвежье озеро, заполненное плотным льдом. По-прежнему внизу простиралась безжизненная голая земля коричневого оттенка. Без леса и кустарника она казалась выжженной пустыней, хотя это сравнение не совсем точно, если учесть льды на озерах. Скоро будет три часа, как Саша спит, я лишь делаю вид, что по горло занят штурманскими делами,— погодка отличная, видимость — лучше не надо, а поэтому ориентироваться и выдерживать маршрут ничего не стоит.

Мне скоро нужно сменить Чкалова и следовало бы малость отдохнуть, но будить Александра Васильевича жаль — он очень много затратил сил на участке от Кольского полуострова до островов Канадской Арктики. Пусть поспит еще на новом, облюбованном им месте — прямо на днище фюзеляжа. Под головой его стопка книг и в их числе «Гостеприимная Арктика» Стефансона, к которому мы собираемся долететь. Ноги штурмана протянуты куда-то под заднее кресло запасного управления самолетом.

Я пробираюсь к Валерию, разглядываю угрюмые северные пейзажи. Многочисленные приборы пилотской доски указывают, что у сердца «АНТ-25» — мотора — нормальный пульс. Курс по компасу — 130°. Можно подумать, что мы летим куда угодно, только не на юг. Но взгляните на карту магнитных склонений — для этого района оно равно плюс 45°, и поэтому становится ясно, что самолет двигается именно на юг, и никуда больше. Обороты мотора на высоте трех километров сбавлены до 1480, и это кажется слишком неестественным, просто диким: почти нет шума и нет того задорного звона, который стоял непрерывно в течение предыдущих 42 часов полета.

В кабине спокойно, на расстоянии до 2—3 метров можно разговаривать. И, пользуясь этим обстоятельством и хорошей погодой, мы с Валерием болтаем без умолку.

— Кажется, что мы в тренировочном полете проверяем работу мотора и приборов,— улыбаясь, говорит Чкалов.

— Конечно, в тренировочном,— отвечаю я.— Если собираешься лететь через Южный полюс, то этот самый полет считай за учебный...

— Для юга, Егор, нужна другая машина! Понял? С герметической кабиной! Такую нужно заказать.

— На это, Валерий, уйдет года два-три...

— Ну и что же? Пусть!

— Как это пусть?

— А мы, Егор, пока что на этой старушке вокруг шарика крутанем...

— С посадками?

— Может, с дозаправками в воздухе... Думаю, Андрей Николаевич сумеет такое изобразить.

— Умеешь фантазировать,— говорю я командиру и переключаюсь на наши будни: — Не пойму, в чем дело с радиостанцией — нет нужной отдачи в антенне. И никто ни слова не шлет нам сведений о погоде.

— В чем же дело, товарищи радисты? — спрашивает с хитринкой Валерий.

— Пока причины не нашли...

— Это негоже... В Америку с неисправной радиостанцией нельзя,— заключает командир.

Я ухожу к штурманскому месту. При отличной погоде от безделья тянет ко сну. Положив голову на столик, незаметно засыпаю. Но спать пришлось недолго — Чкалов, покачивая самолет, быстро поднял меня на ноги. Сейчас ровно 19 часов. Бужу Белякова, отдаю ему бортжурнал, а сам отправляюсь менять командира на вахте летчика.

В 20 часов справа к маршруту круто подошла жирная и извилистая река Маккензи, выносящая свои воды в Ледовитый океан. Река уже очистилась от льда, но большие разливы говорят о недавнем половодье и начале весны в этих местах. Внизу появляются отдельные гряды невысоких гор. Это отроги хребтов, расположенных в районе реки Маккензи. По мере увеличения высоты появляются огромные образования кучевой облачности самых фантастических форм. Начинает побалтывать. Направляю машину между облачными грядами, постепенно набирая высоту, так как мы подходим к горным вершинам высотой до трех километров.

Валерий продолжает дремать в спальном мешке, а Саша упорно докапывается до причины скверной работы радиопередатчика.

Тем временем погода стала ухудшаться. Откуда-то слева надвинулся солидный циклон, преграждая нам путь. Справа на горизонте виднеется просвет. И так как видимость по горизонту еще большая, я решаю, что лучше всего уклоняться вправо с постепенным набором высоты, а затем, когда высота полета будет больше высоты облачности, свернуть на прежний курс. Идти напрямую в облачность мне не хотелось, так как температура на высоте 4400 метров была минус 15°. А недавний опыт показал, что можно обледенеть и при более низкой температуре, чем сейчас.

С каждой минутой обстановка обостряется. Циклон над горами, вершины которых достигают уже четырех километров, не позволит в случае обледенения уйти вниз, в теплые слои воздуха, а перепрыгнуть через высокую облачность мы не сможем. Антиобледенительная жидкость для винта закончилась. Запасы кислорода иссякают. Впереди — ночь.

Что делать? Лететь ли дальше, или возвратиться немного назад и сесть на один из аэродромов Канады? Или пробиваться в Америку? Благо запасы бензина еще есть, материальная часть работает отлично. Даже радиостанция, много часов практически не работавшая, исправлена умелыми руками Белякова. Оказалось, что кто-то из нас, когда пролезал между бортом фюзеляжа и радиопередатчиком, задел за провод антенны и сделал надрыв. Только поэтому ток в антенне был мал. Теперь все исправлено, но нам никто не отвечает по условному метеокоду, который давно повез в Америку наш старый товарищ — «король репортеров», корреспондент газеты «Правда» Лев Борисович Хват. Иногда Саша ловит отрывки каких-то сообщений на английском языке, но он им еще не овладел. Однажды штурман поймал сообщение какого-то радиолюбителя об очень скверной погоде в районе Прибрежных гор. Эту телеграмму Беляков разобрал отлично, так как она была передана на французском языке.

Обо всем этом я думаю, продолжая набирать высоту. К 21 часу самолет идет на 5500 метрах. Сверху точно навес из высокоперистых облаков, просвечиваемых солнцем.

Саша надел кислородную маску. Валерий почувствовал высоту, проснулся и полез к заднему сиденью тоже подышать оживляющим газом.

Внизу появились на короткое время разрывы в облачности, и я заметил, что нижний слой ложится на вершины горных хребтов.

22 часа 50 минут. Высота — 6 километров. Похолодало, Наружная температура минус 20°. Только теперь нам стало ясно, что внутреннее отопление кабины самолета не эффективно, когда мотор в последней части пути работает на пониженных оборотах, чтобы экономить бензин, как того предусматривают графики Тайца и Ведрова. Не удивительно поэтому, что вода, а точнее, некая смесь в резервном бачке застыла. С другой стороны, увеличить обороты двигателя ради повышения температуры в кабине самолета — тоже не выход, так как тогда не хватит бензина, чтобы достичь США.

После 46 часов полета на 4—5 тысячах метров лететь на высоте до шести километров не шутка даже для таких закаленных летчиков-испытателей, как Чкалов.

Я прошу командира сменить меня хотя бы на короткий срок. В 23 часа Валерий прилагает последние силы, чтобы совершить виртуозную смену вахт. Он сильно побледнел, из носа пошла кровь. У меня закружилась голова, и я долго отлеживаюсь на баке, за спиной летчика. Чкалов прильнул к кислородной маске. Кровотечение еле остановилось. Я едва дополз до свободной кислородной маски и сразу освежился и набрался сил.

А облачный барьер так и заставляет подворачивать вправо. Командира это сильно беспокоит, и он, покачав самолет, пригласил меня к себе. Я снова сменяю командира. Но на высоте шести километров передача управления физически настолько тяжела, что пульс повышается до 140 и сердце слегка покалывает. Лишь кислород снова приводит меня в работоспособное состояние. Оглядываю контрольные приборы мотора: все нормально. Только водомерный поплавок немного опустился: запасная смесь замерзла и водяной насос работает вхолостую.

Беляков сообщает, что кислорода осталось в запасе не более чем на один час полета. Я зову к себе командира и штурмана. Мы обсуждаем, как лететь дальше, учитывая, что долго без кислорода на высоте шести километров лететь опасно, особенно после двух суток непрерывного полета.

Штурман принес карту со вторым вариантом маршрута, который был нами предусмотрен перед вылетом. Его основная идея — пересечь Скалистые горы поперек и достигнуть Тихого океана до наступления ночи, а затем снизиться и следовать вдоль берега в темное время суток, держа курс на Сиэтл, Сан-Франциско.

— Только так, Егор! — бледный, усталый, медленно говорит Валерий.— К Тихому пробивайся, к Тихому! А мы с Сашей ляжем, чтобы все остатки кислорода тебе... Понял?

— Понял-то, понял... А как вы-то без кислорода?..— боязливо спрашиваю друзей.

— Лежа выдержим... За нас не бойся,— подтвердил штурман.

Я даю полные обороты мотору. Больше 6000 метров наш безотказный «АНТ-25» не берет. Держу курс к Тихому океану. Облака окутали самолет. Начался очередной полет вслепую, по приборам. Очень сильно швыряет машину, и трудно удерживать намеченный курс к Тихому океану. На высоте 6100 метров вышли за облака. В 22 часа 50 минут меня сменяет Чкалов и, брея верхушки кучевых облаков, продолжает полет поперек Скалистых гор. В 23 часа 55 минут я опять принимаю от командира вахту летчика и вскоре врезаюсь в мрачную темную стену облачности. Через 45 минут слепого полета кончился кислород, без него пилотировать самолет на шестикилометровой высоте очень тяжело, хотя я и тренированный летчик. А мои милые друзья, Валерий и Саша, прижавшись друг к другу, сиротливо и смирно полулежат возле радиостанции, приемник которой штурман держит включенным и упорно ждет вестей от канадских и американских метеостанций.

Я смотрю на часы. 0 часов 48 минут 20 июня среднего гринвичского времени. Значит, наступило утро? Нет, по-местному времени скоро будет вечер, а потом и ночь.

Уже более трех с половиной часов мы идем к Тихому океану и, по всем расчетам, должны пересечь горные хребты. Начинаю снижение. На высоте 4000 метров сквозь разрывы нижних слоев облачности вижу воду.

После всех мук и лишений, кислородного голодания, после 48 часов полета мы наконец вышли в район, где обледенение нам не страшно: можно уйти ниже к водам теплого океана, а там плюсовые температуры. Теперь важно не вскочить в грозовую облачность.

Валерий и Саша оживились. Штурман дает мне новый курс — 108°, рассчитывая постепенно подойти к берегу. Я опускаюсь до 3500 метров, чтобы мы, жители длиннокрылого корабля, подышали воздухом высокогорного курорта.

Александр Васильевич выглядит устало, но своих строгих требований к нашему брату, пилотам, не снижает, напоминая, какой следует держать курс. Саша говорит, что Чкалову нужен отдых, так как у него снова пошла кровь, когда он лазил в крыло, чтобы переключить краны бензиновых баков. Я поглядел на нашего Чапая — у него тоже был видик не из лучших.

— Вы оба ложитесь, пока есть возможность лететь на курортной высоте,— посоветовал я Белякову.

Чкалов послушался и лег на койку, а Саша все время вертелся около меня, поджидая разрыва в нижних слоях облачности и в тумане, скрывавшем берег.

В 1 час 20 минут слева увидели какие-то острова. Они угрюмы, скалисты и многие покрыты снегом.

Мелькнули тихие воды — не видно беленьких полосок от пенящихся волн. Солнце скрыто облаками уже много часов, и поэтому невозможно определить точное местоположение самолета. Внизу снова все закрыто облачностью и туманом. В 2 часа 25 минут и Сашу потянуло ко сну. Он растянулся на полу кабины.

Через час штурман проснулся. Увидев тусклое солнце почти на горизонте, он секстантом измерил его высоту. Откуда-то спереди и чуть справа вылезла любопытная луна и, словно подсмеиваясь над нами, то прячется в верхних слоях облаков, то вновь выглядывает. Беляков взял и высоту луны. Лучше не придумаешь — астрономические расчеты могут дать прямо точку местонахождения. И действительно, через двадцать минут Саша официально объявил, что подходим к северной оконечности островов Королевы Шарлотты.

В четыре часа Валерий проснулся. Этому богатырю достаточно было короткого отдыха, чтобы вновь сесть за штурвал краснокрылого «АНТ-25».

С большим удовольствием сдаю вахту летчика своему другу, обращая его внимание на то, что красненький «чертик», указывающий уровень жидкости водяного охлаждения мотора, чуть ниже оптимума, а в резервном баке некая смесь, точнее, ее остатки замерзли. Ко всему прочему, термометр воды отказал, и теперь очень важно не перегреть мотор и не выпарить воду.

Кислорода нет ни грамма. Запасы масла загустели. Бензина остается на 10—15 часов, в зависимости от того, как будем выдерживать режим высоты, скорости, оборотов мотора и величину шага воздушного винта, какую температуру подогрева карбюратора и какой состав смеси горючего и воздуха в нем будем поддерживать.

Но вся сумма больших и маленьких неприятностей, перечисленных мною командиру, мало подействовала на отличное, озорное и задорное настроение Валерия: он отчетливо представлял себе, что взамен всех горестей я одновременно «дарю» ему острова Королевы Шарлотты, которые, по астрономическим вычислениям Саши, вот-вот появятся под самолетом.

Пожелав Чкалову и Белякову хорошего пути и отличного настроения, я забираюсь в спальный мешок и мгновенно отрешаюсь от мира сего.

Уже четвертый час третьих суток непрерывный победный гул мотора «АНТ-25» господствует в кабине самолета и стал органичным, привычным для членов экипажа Чкалова.

Как малейший перебой сердца заставляет человека беспокоиться, так и самые незначительные вздрагивания мотора АМ-34Р немедленно обращали на себя внимание пилота, и он, быстро осматривая контрольные приборы, старался установить причину нового поведения двигателя. Но Чкалов спокоен: компасный курс— 128°, воздушная скорость— 135 километров в час, высота — 3250 метров, наружная температура — минус 8°. Мотор давно не надсаживается и даже не гудит. Он, скорее, мурлычет, как сытый кот, которого поглаживает доброжелательная рука.

Валерий набивает «капитанским» табачком трубку, закуривает и, посматривая вниз сквозь редкие просветы облаков, замечает далекий берег, у которого бьют волны штормующего океана.

Командир и штурман горюют об одном — вторые сутки полная неизвестность о состоянии погоды. Очень это странно, так как и передатчик и приемник радиостанции «АНТ-25» уже давно приведены в порядок. Беляков регулярно, по установленному коду, передает донесения о благополучном полете, но «квитанций» о приеме не получает ни от Канады, ни от Америки, а от своих станций мы уже так далеко, что и надеяться на прием их телеграмм бессмысленно.

Между тем облачность нижнего яруса постепенно поднимается, и самолет в вечерних сумерках неторопливо влезает в пасть многослойной облачности. Внизу все реже мелькают разрывы, но ничего не видно, так как земля уже не освещается солнцем.

Чкалов наверняка думает сейчас о своих спутниках-друзьях, о штабе перелетов, о наших семьях, которые, очевидно, все страшно обеспокоены, не зная толком о ходе нашего полета после того, как мы вошли в область Канадской Арктики с ее «полюсом недоступности».

Узкая пасть облачности, все плотнее сближаясь, темнеет, а преодолевший многочисленные препятствия за 53 часа непрерывного полета «АНТ-25» шаловливо покачивается с крыла на крыло или подскакивает вверх, а затем падает вниз, словно веселящийся ребенок со скакалочками в руках.

В кабине стемнело. Валерий включил освещение и навигационные огни самолета.

— Егор, вставай, вставай!

Чувствую сквозь сон сильную руку Чкалова и вскакиваю с совершенно заспанной головой.

В самолете светло, и я долго не могу сообразить, где нахожусь. Часы показывают по московскому времени 6 часов 20 минут, а вокруг нас уже властвует ночь.

Прошло 54 часа от начала полета; при смене вахты летчика я не бросаюсь в тесноту, мучающую нас изнурительными неудобствами. Теперь меняющий спокойно сидит за спиной уставшего и не спеша делится всякими новостями, рассказывая прежде всего, что видел во сне. А ожидающий смены освещает ему все, что происходило в полете.

— Плохо, Егор, со связью, никто и ничего, — говорит мне Валерий, как о чем-то совсем обыкновенном.

— А мне представлялось во сне, что ты и Саша все время трещали по телефону, разговаривали то с нашими домашними, то с Эрнестом Кренкелем и Иваном Папаниным, то с послом Трояновским, который просил Белякова говорить по-английски, а не по-французски... — говорю я другу.

— А почему они не хотели друг с другом разговаривать по-русски? — недоумевает Валерий.

— Видимо, ты не все сны можешь отгадать, коли тебе не ясно.

— А ты-то сам, Егор, понимаешь?

— Конечно, понимаю.

— Ну так зачем Сашка болтал по-французски, а посол — по-английски?

— Для солидности, во славу международного этикета.

— Я думал, ты после полюса поумнеешь, Егор... Ну чего наболтал? Подумай, голова, более суток нет связи... А ты... трепаться... Давай лучше садись! Видишь, облака совсем сходятся! — уже сердито кричит командир, уступая мне пилотское место.

Усевшись за штурвал, чувствую, насколько легче стал самолет и каким он стал послушным, быстро реагируя на действия рулей.

Солнце скрылось совсем. Куда ни кинь взор, темно. Наружная температура минус 7°. Включаю лампочку освещения водомера-«чертика». Питание приборов-гироскопов включаю на мотор.

«Вот дьявольщина! — думаю я.— Опять слепой полет, да еще ночью, да еще над океаном».

В 6 часов 30 минут самолет незаметно влез в облака, и действительно начался слепой полет. Медленно набираю высоту. Изредка высовываю в боковую форточку кабины голую руку и чувствую покалывающие удары ледяной крупы. Лучшего и ждать не нужно — влага без нашего вмешательства превратилась в вещество, не грозящее самолету. Проверив состояние бензина, выключаю свет пилотской кабины. Фантастически красиво засветились фосфоресцирующими циферблатами десятки приборов. Они кажутся одушевленными, живыми — так быстро и тонко подмечает каждый из них все, что делается внутри и снаружи самолета.

Проходит напряженный час. Ледяная крупа влетает в открытые окна кабины и приятно холодит лицо и руки.

Темпетарура на высоте 4500 метров минус 20°, но от напряжения в слепом полете я сильно разогрелся, и мне стало жарко. Расстегиваю куртку.

Командир беспокойно спрашивает:

— Что с тобой, Егор?

— Вспотел...

— Прохватит, чертушка! — кричит Валерий мне на ухо.— Простудишься, сибирячок...

Но мне стало легче. Только пересыхает горло и страшно хочется пить. Валерий не нашел воды, предлагает лед.

— Ну что же, давай пососем леденец...— благодарю я Чкалова.

Командир принес вторую порцию льдышек, и мы наслаждаемся ими, как дети.

Вскоре самолет вошел в более спокойные слои воздушного океана и ведет себя как паинька: летит устойчиво, не требуя больших физических усилий для управления. Мы запакованы в двойную коробку. Одна коробка — сплошные облака с ледяной крупой, другая — длинная ночь. Вместе они создают полную изоляцию от мира. Радио по-прежнему ничего не сообщает. Словно вымерло человечество, погибла цивилизация, а мы упрямо верим в чудо, надеемся наперекор всем трудностям достичь заданной цели.

— Ты чувствуешь, как скучно? — спрашиваю командира.

— Как в карцере,— грустно улыбаясь, устало отвечает мне Валерий.

— Иди ложись,— предлагаю я другу, заметив справа тусклый проблеск луны.

В это время подошел Саша:

— Егор Филиппович! Я настроился на радиостанцию Беленгейм. Держи по радиокомпасу курс на него...

— А куда выйдем?

— Он ведет на Сан-Франциско.

— Это хорошо! — заключил командир.

Вскоре «АНТ-25» на высоте 4500 метров выкарабкался из туч, которые под лунным светом ежеминутно преображались то в причудливые матовые горы, то в уснувшие города с готическими постройками, то вдруг создавали бесконечную отару белоснежных овец, сбившихся в тесную кучу под ударами ураганного ветра.

8 часов 22 минуты. Наружная температура минус 20°, а в кабине минус 9.

Беляков произвел подсчет расхода горючего. Если верить показаниям бензиномера, то осталось 718 литров бензина, что обеспечит 6—8 часов полета при условии точного соблюдения режимов, предусмотренных жесткими графиками Тайца и Ведрова.

Лампочка, укрепленная на передней части моторного капота, окутывает тусклым светом стекло, а заодно и пропеллер. Поэтому впереди, в туманной каше, виднеется какой-то огромный спектр в виде сияния, которое мы никак не догоним. Гашу лампочку. Сияние сгинуло, а на лобовом стекле передней кабины появилась, как в зеркале, вся задняя часть самолета. Оглядываюсь назад, вижу «сонную» картину. Чкалов и Беляков спят, освещенные многими лампами. В кабине, как после боя в окопах, беспорядок. Стало корежить от одиночества. Но что могут сделать мои друзья, чем помогут? Ничем, но все-таки приятно, когда видишь, что они рядом, живые, добрые. Самолет снова окутало облачностью, и его начало так швырять и подкидывать, что, забывая обо всем, весь отдаюсь пилотированию. Через полтора часа слепого полета справа снова тускло засветила луна. Добавив мотору оборотов, я вскоре вывел «АНТ-25» в новый промежуток облачности. Вверху были не толстые высокослоистые облака. Мотор опять получил облегчение и мирно бормотал, высказывая удовлетворение показаниям приборов.

Около 10 часов проснулся штурман. Саша по радио просит Сиэтл, чтобы его радиостанция работала для пеленгации с самолета. Вскоре Саша передает мне записку: «Смотри на радиокомпас и веди по нему». Я понял, что работает радиомаяк Сиэтл и его пеленговая зона почти совпадает с компасным курсом. О лучшем и мечтать грешно: свой путь мы теперь контролируем двумя способами — по радио и по магнитным компасам.

Луна осела к горизонту и густо покраснела. Через полчаса она стала совершенно раскаленной и быстро скрылась, словно почувствовав стыд за свою плохую помощь нашему экипажу. Стало темнее, зато над нашими головами замелькали мириады звезд. Небо не отличается от нашего московского, и я вскоре нахожу Полярную звезду. Восток все более розовеет, резко очерчивая границу облачности. Кажется, что там огромный зубчатый хребет.

Саша связался с Анкорейджем, но не может разобраться в том, что принял. Наверное, передают на английском языке, в котором мы не смыслим. А ведь должны с нами держать связь по цифровому коду. Видимо, произошел какой-то конфуз. От обиды Беляков никак не придет в себя. Валерий все еще спит. Моя вахта затянулась. Я никак не рассчитывал, что она, начавшись в 6.30, затянется до самой посадки. Но мне веселее оттого, что наступает утро. Освежаю свое пересохшее горло льдом и любуюсь тем, как звезды одна за другой постепенно гаснут, а вдалеке из-за горизонта вылезает Юпитер. С каждой минутой полоса слева все более светлеет и ширится. Я уже могу выключить освещение внутри. Оставляю только одну нижнюю лампу бензиномера.

В 11 часов солнце выскочило из-за облаков и, словно проспавшее свой нормальный час подъема, торопится наверстать, оглядывая, что тут наделали за его пятичасовое отсутствие. И вместе с солнцем я вижу внизу двухслойную облачность. Та, что повыше, более плотная, нижняя же представляет собой разрывающийся туман. В 12 часов внизу заблестели огни прибрежных городов. Я снижаюсь до трех тысяч метров, различаю какую-то бухту и горы. Валерий и Саша безотрывно смотрят в иллюминатор левого борта и с радостью констатируют, что начался берег настоящей Америки. Расчеты оправдываются целиком.