Пик Доротеи

9

— Я ведь рассказывала тебе, почему же ты не помнишь? — спрашивала Доротея как бы упрекая, но ее голос звучал спокойно, без тени досады. Озадаченный, он проверял склад памяти. Этого случая из жизни Доротеи там еще не было. Вот ее печальный Нью-Йорк, отчаяние, одиночество, единственный номер телефона, по которому можно бы позвонить… Мужчина, с ней сердечно заговоривший.

Поначалу Клаус пробовал возражать, защищая, так сказать, честь своей внимательности (и заодно опасливо проверяя, не портится ли уже и память, мотор и сокровищница, без которой писатель — бедный клиент богадельни).

Неожиданно он понял причину и почувствовал нежность: по-видимому, Доротея мысленно с ним разговаривала, а потом ей казалось, что то или это она рассказала ему наяву. Одиночество некоторых людей велико настолько, что им некому пожаловаться на него.

Присутствие Доротеи было подстать обстоятельствам, временным, разумеется, как и всё в жизни писателя: новый день продолжал предыдущий, и вновь полновесный, без звонков будильника и телефона, без жужжанья компьютера, без официальных конвертов, из которых состоит почта бедняков, приносящая угрозы и поборы всякого рода. Бедность отступила тогда на несколько месяцев, и они казались нескончаемыми.

— Я еще поживу у тебя, — произнесла она, насмотревшись однажды вдоволь на картину полудня: лодка почти не двигалась посреди залива, ветер лениво шевелил ее повисшими парусами, мелкая рябь воды сверкала на солнце. Голубоватая дымка висела.

Ее намерение было ему по душе. Впрочем, если б она объявила другое решение, ему в голову не пришло бы ее уговаривать и удерживать: край, берега и люди дышали свободой, здесь ничего не было своего, — и у Клауса прежде других.

Доротея взглянула:

— Опять ты глупо смеешься!

— Люди от счастья глупеют…

— Сколько же можно глупеть?! — возмущалась она, улыбаясь.

— Быть счастливым — это беспредельно…

— Вот что я тебе скажу: ты просто хвастаешься! Ты, видите ли, такой умный, что тебе можно глупеть, глупеть, глупеть — и ничего!

— Гм.

— Столько смеяться — не пришлось бы плакать!

— От плача люди умнеют…

— У тебя от всего польза!

От спора их отвлекла сцена на озере: с лодки махал рукой человек, а потом послышался удар в корабельный колокол, предназначенный им, несомненно. Взяв бинокль со стола — Клаус использовал его как пресс-папье, — и поймав фигурку в поле зрения, он тотчас узнал Лео Штеттера и помахал ему в ответ. Кораблик задвигался, поймал парусом ветер и заскользил к берегу.

Нельзя сказать, что Клаус обрадовался пополнению общества его и Доротеи. Они еще не насытились друг другом. Однако день созревал, послеполуденная лень призывала к сиесте. Бесплодные часы хорошо занять несложным разговором и чашкой чая.

— Я догадался, где вас искать! — Лео Штеттер прыгнул на низкий парапет, обрезавший сбегавший к озеру склон; волны бились о него в непогоду, и за долгие годы этой работы вымыли в цементе ямки и смыли углы ступенек, спускавшихся к воде.

— Эти места я знаю, как свой карман, — продолжал он, подходя. Он был в парусиновом костюме и наброшенной поверх капитанской куртке.

— Ах, вы не одни, — сказал Лео, еще не кланяясь Доротее и ожидая, что Клаус представит его. Иначе ему пришлось бы извиниться и откланяться. Клаус назвал имя Штеттера, и его подруга… (не слишком ли много он о себе воображает?) протянула руку так, как умела сделать: приветливо и равнодушно, ни на миг не преступая невидимой черты приличия. Впрочем, и Лео воплощал собой куртуазность. Ему предложили напитки; он отказался.

— Мне случается навещать вашего соседа, моего дальнего родственника, — сказал Лео. — Видите вон тот лесной участок, за домом фермера… кажется, Бруно? Там прячется вилла Грегора Меклера, дирижера. Видно, что имя вам незнакомо? Видите ли, он не очень известен за пределами наших кантонов, но мы его любим.

Разговаривая, Штеттер обращался чаще к Доротее, спохватывался, отправлял фразу и Клаусу, и потом опять его уводило в сторону прекрасного пола. Он стал приглашать их в свои виноградники, ближние, как он выразился, где виноград хотя еще и зеленый, но виды на гору Пилатус прекрасны. Из ближних естественно вытекало, что есть еще и дальние. Но и ближних виноградников был выбор: здесь, или за озером, или на южном склоне.

Остановились на Шлиссенберге, — вид оттуда не самый пленительный, но все-таки живописный, а во-вторых, там находятся погреба и винодельня. И когда же? Например, завтра? Почему бы и нет… что ж, очень хорошо, что завтра. В этот миг заиграл Моцарта телефон Доротеи, и она удалилась в соседнюю комнату.

Они поговорили о дирижере, наметили поход и к нему, и тут Лео позволил себе вольность: он поднял с видом учительным палец и произнес:

— Доротея — красивая женщина.

Клаус невольно фыркнул и улыбнулся, понимая его чувства. В этих краях суровый Кальвин не успел вытеснить католицизм, а за Великим Перевалом начиналась Италия со своим жизнелюбием Ренессанса. Доротея вернулась озабоченная, и Штеттер откланялся, так и не установив день посещения погребов Шлиссенберга и музыканта Меклера.

— Мы созвонимся, — сказал Клаус, улыбаясь.