Пик Доротеи

27

Досадуя на свою боязливость, на коварство Доротеи, на непоследовательность Норы, и снова — на свою раздвоенность, он пробирался через дом в поисках жилища младшей сестры, и понял, что заблудился, когда нужная дверь в коридор — впрочем, она ли? — оказалась запертой. Вокруг стояли сундуки и баулы, мебель под пленкой от пыли, покрытой слоем ее. Кстати, толстый слой пыли или серый? Скульптура или живопись? А?

Кнопки освещения более не попадались, он радовался, что фонарик по счастливой случайности нашелся в кармане куртки, но и с ним он уже больно ушибся об огромный шкаф. Он пошел в обход и обратно, перелезая через брусья стропил, удивляясь, откуда они взялись. Положение усложняется, сказал он себе. Здесь пыльно и холодно. Обстановка чужбины. Не удивительно было б наткнуться тут на скелет незадачливого посетителя, — вора, заблудившегося в семидесятых годах, например.

Увидев зеленый огонек кнопки освещения, он почувствовал, что спасен. Тусклая лампочка вспыхнула в преисподней солнцем, и сразу же нашлась лестница вниз, — а путь к ней заслоняла чудовищная кровать с медными шарами на стойках спинок. Этажом ниже приветливо светилась далекая полоска на уровне пола, несомненно, под дверью. К ней уверенно пошел Клаус и постучал. Голос Доротеи сказал тотчас:

— Войди.

Апартамент сестры поражал чистотой и строгостью линий. Высокие полотняные занавески на окнах. Здесь не было ничего лишнего, даже кровать, вероятно, помещалась в смежной комнате, куда вела дверь и откуда падал овал желтого света. Впрочем, вблизи окна располагался стол-секретер, и рядом другой, круглый, предназначеный для еды.

— Как ты долго, — сказала Доротея, не отвечая на объятие Клауса.

— Я заблудился, — просто ответил он, — для новичка этот дом — лабиринт.

— Для обитателей тоже, — усмехнулась.

Клаус, усевшись на круглый пуф, почти ее рассматривал, настолько она отличалась от Доротеи их первого знакомства и общения.

— Ты чему-то удивляешься, — сказала она. — Неудивительно: ты женщин не знаешь.

«Знать женщин», — подумал Клаус. Возможно ли? Если знать их, изучив, то оказываешься вне отношений, ты спокоен и холоден, и некоторая часть «знания» — вероятно, важнейшая — улетучивается. Оставаясь внутри их, в этой странной — жестокой и желанной — паутине, ты заинтересованный ее участник, и тогда прощай объективность.

«Знать женщин — невозможно», — сделал он неутешительный вывод.

Так же говорят «вы не знаете жизни», имея в виду злые ловушки и способы увертывания от них. Но жизнь ведь не только неприятности. И не только отдача — крови, семени, денег…

Клаус спохватился, заметив, что мысленно пишет, забыв о присутствии Доротеи. Та смотрела на него с удивлением, словно не узнавая, или узнавая в нем кого-то еще или даже другого.

— Мгновение истины, — усмехнулся он. — Возник какой-то философский комок между нами… Простота поэзии затмилась. Доротея, что с нами? Вспомни, как мы встретились.

Доротея помнила. Они увидели друг друга впервые в зеркальном стекле галереи, остановившись оба, привлеченные картиною в ней, изображавшую купальщицу, стоявшую наполовину в воде у каменного парапета. В руке она держала листок бумаги, вероятно, письмо. Чувственно прекрасная женщина, смотревшая им прямо в глаза, их смелостью и заразила: они, повернувшись друг к другу, так посмотрели. Клауса тронула внимательность взгляда, ум его и искорка веселья.

«Мы увидели друг друга в зеркальном пространстве, — пошутил он тогда. — Наши отражения уже познакомились. Так скажите, как вас зовут и кто вы?»

И сейчас повторил:

— Мы увидели друг друга в виртуальном пространстве… Как тебя называть?

Доротея нехотя включилась в игру.

— Разумеется, Доротея, — произнесла она тоном того дня встречи.

Он обнял ее за плечи, стоя сзади, его руки скользнули к животу, к поясу юбки. Он ожидал знакомой волновавшей его дрожи вожделения, каким тело Доротеи отзывалось на его ласку. Однако пупок остался к нему равнодушен, а когда рука едва коснулась Евиной рощи, возлюбленная ее остановила.

— Ах, Клаус, я сегодня ужасно устала… Мне хотелось бы выспаться. У тебя там все устроено? Полотенце я не забыла?

Нарочитая прозаичность вопроса больно ударила.

Ей и в самом деле хотелось остаться одной и подумать о них обоих. Или сразу обо всех троих. Обо всех четверых! — возможных… о четвертом — драгоценном живом комочке, который в ней возникнуть не может, какое несчастье. Пусть тогда он зачнется в самой близкой к ней плоти сестры! Но так, чтобы Клаус не обнимал, не целовал ее, не раздвигал загорелых стройных ног, не…

Клаус же чувствовал, что его место рядом с Доротеей уменьшилось. Его еще, впрочем, не отнимали: для столь радикального жеста нужен живой претендент, он уже объявлялся в виде знаменитости Меклера, но не подошел. Клаус мог бы предположить, почему, но ему не хотелось.

Он поцеловал Доротею, нагнувшись к ней, опираясь на ее колени — и тем делая последнюю попытку к близости, и выпрямился, не ощутив согласия.

И вышел молча.

Он еще собирался побродить по библиотеке, любопытствуя полистать какой-нибудь забытый людьми и историей том, но вдруг почувствовал изнеможение длинного дня и упал на постель. Вынудив себя раздеться последним усилием воли, он дотянулся до лампы, выключил и растворился в океане сна.