Пик Доротеи

14

Они вошли вместе, а потом Меклер отдалился, похолодел и откланялся, сказав, что сегодня они уже не увидятся. Собственно, репетиции заканчивались, и сегодняшняя — почти генеральная. Остались кое-какие пустячки, они могут послушать, пока не надоест, хотя остановки и замечания тоже интересны, если знать произведение и иметь — Меклер взглянул на Клауса — слух. Штеттер сказал, что отвезет маэстро домой на своем огромном черном джипе. Клаус и сестры хранили верность автобусу.

Меклер дирижировал Малера. Странен был вид огромного пустого зала, утонувшего в темноте, где их никто не мог видеть. Угадывалось, однако, что потолок очень высок, если вообще есть. Несколько темных силуэтов они увидели, но лиц разглядеть не могли. Музыканты быстро выходили на сцену, одетые в штатское платье, и многие в джинсах, и певица была в тишортке… Такова будет и музыка, сказал себе Клаус, однако быстро вошедший — почти вбежавший — Меклер произвел невидимый электрический разряд, нити протянулись от него к музыкантам, они делались все крепче. Оркестр как бы поднялся в воздух и повис организованным отрядом марионеток. Лишь певица поднялась и ушла, — ей предстояло вступить много позднее, но на последних репетициях Меклер требовал присутствия всех — ради единства замысла композитора: партия голоса, видите ли, была в голове и сердце Малера с самого начала, а потому и на сцене ей полагалось материализоваться с первых же тактов. Она и попробовала возразить, но Меклер пресек попытку оппортунизма, сказав: «Мадам, философствовать буду я». Она фыркнула и покорилась.

Гости слушали внимательно, сидя в темноте, прикованные к ярко освещенной сцене, пока не начались остановки и замечания.

— У меня заболела голова, — сказала Доротея, потирая виски. Утомленной выглядела и Нора. Они выбрались в слабо освещенный коридор, где прогуливался сквознячок. Клаус увлек сестер на верхний этаж, на смотровую платформу, откуда открывался вид на залив и город. Мерцали огни, поблескивала вода. Стены крепости были освещены, и высоко возносил свой пик купол страхового общества, самого старого в стране.

— Уютный город, — сказала задумчиво Нора. — Город — дом.

— Вот точное слово, — согласился Клаус. — Нам тут хорошо, потому что мы живем в других городах. Интересно, что сказали бы жители, которые не могут уехать отсюда.

И автобус показался им милым, и шофер в пестрой рубашке был по душе. Он ехал почти не останавливаясь, поскольку пассажиров в столь поздний час не нашлось. Они сошли в тишину и темноту, их недолго провожал своим светом фонарь, висевший над остановкой, но вскоре его луч обессилел.

Серый гравий дорожки едва был виден, он помогал им не сбиться, хрустя под ногами. Когда же они вступили на лесной участок, на мягкую тропинку из хвои, их спуск крайне замедлился. Нора догадалась светить своим телефоном. Она шла впереди, держа Клауса за руку, а он держал за руку Доротею. Та вскрикнула: ветвь ели погладила ее по лицу. Они вышли на лужайку и могли видеть белесые очертания дома, журчание фонтана до них донеслось. Гора Гёте вырезывалась черным треугольником на фоне звездного неба, у подножья ее светились огоньки деревушки.

Они не отнимали еще рук, и Клаус почувствовал, что Нора пожала его пальцы, он не ответил и пожал руку Доротеи. Она не ответила.

В кухне они пили липовый с мятой чай для крепкого сна, не разговаривая, довольствуясь теплом присутствия друг друга. Нора ушла первая в свою багажную комнату, и оттуда уже донеслось пожелание:

— Schlaf Ihr gut.

— Спокойной ночи, — равнодушно отозвалась Доротея.

Клаус один сидел за столом, над которым низко висел стеклянный абажур, бросавший на него светлый круг. Сверху над темным диском выступало изумрудное полушарие. Зеленый свет связал его с юностью, с длинным полутемным залом университетской библиотеки, где он провел столько счастливых часов.

Зеленая лампа была у него и дома, пока однажды в дверь не позвонили. Открыли соседи, и через мгновение комната наполнилась людьми, пахнувшими сапожной ваксой. Один из них зацепил нечаянно шнур, потащил. Стеклянный абажур разбился на мелкие кусочки, уцелевшая оголенная лампочка их освещала скучным канцелярским светом.

Мама всплеснула руками, бросилась собирать осколки совочком и щеткой, а пришельцы с планеты тюрьма рылись в столе, в книгах, в белье, не обращая внимания. Как далеко ушло это время, подумал Клаус. Провидение и судьба были к нему, баловню, пожалуй, милостивы. «Тебе наградою будет твоя жизнь», — вспомнил он библейское, и зябко повел плечами.

В дверях стояла Доротея в короткой ночной рубашке с синей строчкой по краю. Свет от лампы падал так, что под тканью виден был темный треугольник.

— Я проснулась, — сказала Доротея удивленно. — Ты еще не собираешься спать?