Пик Доротеи

26

— А я уже надеялся, что Нора будет нам вместо… дочери, — сказал он с усмешкой, признавая нелепость подобной мечты, но и вынося на обсуждение частицу истины, в ней содержащуюся.

— Ты готовил ее себе в жену, — сказала Доротея. — И правда, она старше, но рядом со мною — подросток. Ах, она забыла свою ажандá. Отнеси ей, пожалуйста.

Предложение странное, подумал Клаус. Однако приятное. Похоже, он пешка — или фишка? — в игре. Но какой…

Следуя пояснению Доры, он поднялся на этаж и вышел на балюстраду библиотеки, полной мрака, которому противилась маленькая настольная лампочка у его закутка, где ему устроили постель, отсчитал третью дверь и вошел в нее, и оказался в коридоре, здесь кончавшемся тупиком. Нажимая на светящиеся кнопки, от чего загорались там или тут лампочки, он иногда протискивался между стеллажами с коробками, мебелью и, похоже было, картинами. В противоположном конце зиял, словно намалеванный, черный квадрат, но в нем нашлась лесенка. Он поднялся под самую крышу.

Могучие стропила держали ее. Пространство заставлено было тяжелой — дубовой, конечно — мебелью под чехлами, напоминая склад или магазин. Полоска света вдали на уровне пола согрела сердце. Он рванулся вперед и пребольно стукнулся локтем о выступивший из ранжира шкаф. И у двери он тоже споткнулся, и произвел грохот.

— Войди, — послышалось.

Ему открылся очень просторный лофт с наклонными окнами. В торце его, в огромном безупречно прозрачном окне мерцали городские огни. Нора сидела за столом над бумагами, одетая в кимоно, а стол окружали этажерки с книгами. Поодаль — постель с балдахином из светло-зеленой ткани; его узел висел в треугольнике, образованном скатами крыши. Постель раскрыта была.

Бóльшую часть этой огромной мансарды занимали спортивные снаряды, в основном гимнастические: бревно, конь, брусья, стенка. И даже боксерская груша.

— Ты очень любезен, — сказала Нора серьезно, взяв из рук Клауса книжечку делового календаря. — Доротея мила.

В зеленоватых глазах женщины стояло ожидание. И, возможно, печаль. Она повернулась к нему на вертящемся стуле: закинув ногу на ногу, бедра поблескивали черными чулками. Шорты выглядели последним препятствием, ничтожной отсрочкой. Противясь желанию, Клаус с деланным интересом оглядывался вокруг, пошел посмотреть из окна на город; там вдали угадывалось озеро и очертания гор горизонта. Проходя, он ударил кулаком в боксерскую грушу — и охнул. Причив себе боль, он вспомнил, что не делал этого тридцать лет.

— У тебя симпатично, — сказал.

— И смешная постель, — добавил, стоя рядом и пробуя коленом матрас. — Альков для королевы!

Нора стремительно к нему подскочила, воскликнув:

— Und für den König![2]

Она толкнула его, рассмеявшись. Падая, он схватился за Нору, и она упала вместе с ним, на него. Он ее обнял, прижался, отдавшись лавине, словно лыжник, сметенный снегом, для которого всякое сопротивление — смерть. Женщина, впрочем, дрожала тоже, она целовала его в рот и шею и двигала спиною и задом под его ладонями, требуя ласки. Мешала одежда. Рука Клауса лежала на гладкой горячей спине.

Вдруг послышался скрип. Несомненно, открываемой двери. Детский ужас им овладел, он голову повернул и смотрел, не открывается ли она. И в самом деле, ручка двери медленно поворачивалась.

— Это Доротея, — просипел он, чувствуя, что потеет, и пот был холодным.

— Ну и что? — заражаясь его беспокойством, зашептала Нора. — Она ведь тебя прислала! Она мне тебя отдала!

Страх перед разоблачением — древний, панический — мешал им разоблачиться. Нора еще ласкала его лицо, но уже неуверенно, остывая, тормоза воспитания скрипели, заведясь от дверного скрипа и от боязни мужчины.

— Мне тревожно, — сказал он. — Я желаю тебя. Пожалуйста, не уезжай. Завтра мы объяснимся с Дорою и уедем ко мне. Сначала на озеро, а потом в Париж.

Нора молчала. Она рядом лежала, подперев голову рукою, смотря неопределенно куда-то, машинально гладя Клаусу грудь, пробравшись к нему под рубашку, словно запоминая что-то напоследок, собирая, может статься, тепло его тела. На время зимы одиночества. Клаус выскользнул из объятий.