Императрица Екатерина II: сотворение себя


Екатерина II правила Россией долго — тридцать четыре года! В 1794 году, за два года до смерти, императрица писала своему давнему адресату во Франции Мельхиору Гримму: «Скажу вам, во-первых, что третьего дня, 9 февраля, в четверг, исполнилось пятьдесят лет с тех пор, как я с матушкой приехала в Россию... Следовательно, вот уже пятьдесят лет как я живу в России, и из этих пятидесяти я, по милости Божией, царствую уже тридцать два года. Во-вторых, вчера при дворе зараз три свадьбы... Да, я думаю, что здесь, в Петербурге, едва ли найдется десять человек, которые бы помнили мой приезд... Вот какая я старуха!»

Поразительно восприятие времени! Екатерина считает, что она видит уже шестое поколение своих современников, но для нас они — одно, «екатерининское поколение». Да и сами они — современники Екатерины II — воспринимали себя как людей одного екатерининского века. Эти чувства, объединявшие и дряхлых стариков, рассказывавших о том, как они детьми видели Петра Великого, и юношей — приятелей последнего двадцатичетырехлетнего фаворита императрицы Платона Зубова, и старух, помнивших, как Екатерина приехала в Россию в 1744 году, и девиц, которые только что вышли в свет, фокусировались на самой императрице, которая дала свое имя целой эпохе русской истории XVIII века...

Эта женщина производила на людей неизгладимое впечатление. Французский посол при русском дворе граф Л.-Ф. Сегюр вспоминал, как он в 1785 году был на своей первой аудиенции у Екатерины И. Человек немолодой, опытный дипломат, он приготовил официальную приветственную речь и выучил ее наизусть. Сегюр писал потом, что как только он вошел в зал и увидел императрицу, ее богатое одеяние, ее «величественный вид, важность и благородство осанки, гордость ее взгляда», то так поразился всем этим, что тотчас позабыл свою речь.

С ним произошло то, что испытывали многие люди, впервые увидавшие императрицу, — ведь посетители оказывались перед женщиной необычайной, поразительной, слава о которой несколько десятилетий гремела по всему миру! Учтем также, что эти встречи происходили в торжественной обстановке, на фоне сияющего великолепия ее дворцов, соответствовавших всемирной славе российской государыни.

Но проходила минута-другая, и спокойная речь государыни, ее дружелюбный, даже ласковый тон разбивали лед смущения и скованности, новый знакомый Екатерины чувствовал себя рядом с ней легко и свободно. Он вдруг замечал, что величие и достоинство в этой женщине может легко и органично сочетаться с присущими ей простотой и любезностью. Еще через несколько минут гость, преодолев смущение и приглядевшись к императрице, замечал, что действительно мемуаристы, которых он начитался перед поездкой в Россию, были правы: она совсем не ослепительная красавица, но все-таки какой у нее прекрасный цвет лица, какие роскошные каштановые волосы, голубые, живые и умные глаза, чувственные губы, а во всем ее облике столько грации и прелести!

Вслушавшись в то, что она говорила на прекрасном французском языке, гость делал вывод, что императрица — умница. Принц К. Г. Нассау-Зиген писал: «Разговор ее очарователен, и когда он касается серьезных предметов, то меткость ее суждений свидетельствует об обширности и правильности ее ума». А вот она весело засмеялась шутке собеседника, что-то ответила ему в тон, и стало ясно, что Екатерина обладает тонким чувством юмора, а веселый, заразительный смех ее говорит о характере легком, натуре оптимистичной и жизнерадостной.

За этим стояла настоящая философия поведения, особая «гимнастика» для души, которая, как и у каждого человека, порой погружается в меланхолию: «Надобно быть веселой, — писала Екатерина госпоже Бьельке. — Только это одно все превозмогает и переносит. Говорю это по опыту: я много переносила и превозмогала в моей жизни, однако смеялась, когда могла». Она была убеждена, что веселый характер — признак гения, а уж в своей принадлежности к редкой породе гениев она не сомневалась. Впрочем, не будем обольщаться — государыня часто хандрила, болела, бывала мрачна, хныкала. Но это видели только ее слуги да секретари, для всех остальных: «Я чувствую себя очень хорошо, я весела и легка, как птица!» Это умение скрывать плохое настроение от окружающих достойно подражания! А теперь посмотрим, откуда же прилетела в Россию эта «птица»?

...Екатерина не любила праздновать свой день рождения. «Каждый раз, — писала она в 1774 году Гримму, — лишний год, без которого я могла бы отлично обойтись. Скажите по правде, ведь было бы прекрасно, если бы императрица оставалась в пятнадцатилетием возрасте?» Итак, будущая Екатерина, принцесса София Августа Фредерика (дома ее звали Фике) родилась 21 апреля 1729 года в прусском городе Штеттине (ныне Щецин, Польша), в семье коменданта крепости князя Христиана Августа Ангальт-Цербстского. Он служил прусскому королю, но одновременно являлся суверенным германским владетелем из древнего, но обедневшего германского княжеского рода Ангальт-Цербстских князей. По линии же матери, княгини Иоганны Елизаветы, Фике происходила из знаменитого Голштейн-Готторпского герцогского рода. Брат ее матери являлся шведским королем Адольфом Фридрихом.

Детство принцессы было обычным для детей высокопоставленного круга. Она получила домашнее, довольно поверхностное образование: ее учили французскому языку, танцам, светским манерам, рукоделию. Зато на всю свою жизнь она запомнила свою воспитательницу — француженку Бабетту Кардель. У этой девушки-эмигрантки были золотое сердце, возвышенная душа, кротость и доброта. Екатерина ее очень любила. Образованная, начитанная и умная, Бабетта сумела привить девочке любовь к книге, за что Екатерина была впоследствии ей бесконечно благодарна. Напротив, с родителями у Фике отношения не сложились. Затянутый в мундир отец держался от детей на расстоянии, был немногословен и суров, а мать, выданная замуж в четырнадцать лет за сорокадвухлетнего генерала, увлекалась балами, нарядами и, как вспоминала с грустью Екатерина, «совсем не любила нежностей». Непоседливая и легкомысленная, Иоганна Елизавета обожала бывать в гостях, часто и подолгу разъезжала по замкам своих многочисленных германских родственников, прихватив с собой маленькую Фике. Эта кочевая жизнь с ранних лет выработала в Екатерине умение ориентироваться в быстро менявшейся обстановке, научила приспосабливаться к обстоятельствам, к быстроте и легкости знакомства с самыми разными людьми. При этом у девочки не образовалось устойчивого понятия дома, родного уголка, малой родины, что впоследствии облегчило ей привыкание к жизни в России.

Фике, как и все девочки в те времена, считалась обузой в семье. Родители знатной дочери думали лишь об одном: как бы найти ей выгодную партию, устроить за хорошего мужа — непременно за какого-нибудь принца или ландграфа. И желательно, чтобы он был не совсем уж дряхл или уродлив и непременно богат. Поисками жениха Иоанна Елизавета была озабочена с тех самых пор, когда стала ясно, что Фике выжила после тяжелых детских болезней и выглядела миловидной. В начале 1744 года неожиданный праздник пришел в семью Христиана Августа: русская императрица Елизавета Петровна пригласила Фике и ее мать посетить Россию. Это означало только одно — императрица выбрала Фике в невесты для своего племянника и наследника престола Петра Федоровича — сына старшей дочери Петра Великого Анны и герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха.

Когда в начале 1742 года он приехал в Петербург, то удивил русский двор своей хилостью, умственной неразвитостью и, как бы сказали теперь, педагогической запущенностью. И хотя с Петром занимались специально нанятые учителя, среди которых выделялся академик Якоб Штелин, успехи наследника были более чем скромными. Учение его не интересовало, он предпочитал компанию своих лакеев и горничных, потворствовавших его скверным наклонностям и капризам...

Со страниц мемуаров Екатерины Петр предстает юношей неразвитым, грубым, неуемным в проказах, трусливым и капризным. И хотя многим характеристикам его, данным в этих мемуарах, верить нельзя, немало из сказанного императрицей о Петре подтверждается другими документами. При этом Петр Федорович не был злым по природе, часто он проявлял добрые чувства к окружающим, но с детства страдал от одиночества и страха, живя в мире своих фантазий и заблуждений. Военным забавам он посвящал все свое время. В итоге он выглядел профессиональным солдатом, прекрасно знал и любил военное, точнее, строевое дело, предпочитая его всем другим. Тогда же особенно стали заметны прусские пристрастия Петра, во всем подражавшего своему кумиру Фридриху II. Как часто бывает со слабыми людьми, только в строю, в окружении таких же, как и он, Петр чувствовал себя спокойно и уверенно.

Сразу скажем, что взгляд Елизаветы пал на Фике совсем не случайно: императрица давно и упорно искала в Германии — «питомнике невест» — подходящую для племянника девушку из древнего, знатного, лучше небогатого (не будет капризничать!) рода, у которой не было бы никаких родственных связей в России и которая стала бы во всем зависеть от щедрот российской государыни, великодушно принявшей ее под свое крыло. Фике идеально подходила для этой роли. И вот в январе 1744 года она с матерью отправилась в Россию. Фике сразу же очаровала эта страна, могучая и красивая. Пока они ехали от границы, перед ней разворачивались бескрайние снежные поля России — будто листы бумаги, на которых ей предстояло писать свою жизнь. Она восторгалась истинно королевскими почестями, оказанными ей уже на границах империи, в Риге, стремительной ездой по гладкой зимней дороге, роскошными подарками императрицы, вроде великолепной шубы с царского плеча.

Она была покорена и ласковым приемом, оказанным ей при русском дворе. Живая, умная девушка сразу же понравилась императрице Елизавете Петровне, сумела она завоевать симпатии и многих людей из ее окружения. Фике поначалу даже удалось подружиться со своим будущим женихом, великим князем Петром Федоровичем. Словом, не прошло и месяца, как императрица одобрила свой заочный выбор и соизволила оставить Фике в России, чтобы обвенчать ее с племянником. Воодушевленная головокружительными перспективами, Фике засела за русский язык, день и ночь она твердила по-русски символы православия и 28 июня 1744 года в Успенском соборе Московского Кремля приняла крещение по православному обряду, став Екатериной Алексеевной. Иоганна Елизавета писала мужу, что дочь их держалась молодцом, ясным и твердым голосом и с хорошим русским произношением, удивившим всех присутствующих, прочла Символ Веры, не пропустив ни одного слова, и что все в церкви при виде этого всплакнули от умиления. 29 июня Екатерина стала невестой, а потом и женой великого князя Петра Федоровича.

Но вскоре девичьи мечты Фике о будущей прекрасной жизни в России разбились вдребезги. Первые десять лет жизни в России оказались для нее самыми трудными. У Екатерины сразу же не сложилась семейная жизнь: «Никогда, — писала она впоследствии о себе и муже, — мы не говорили между собой на языке любви». Нет, она полюбила бы своего избранника — у Фике было горячее, чувственное сердце, да с детства ей дома вдалбливали мысль, что принцессы не вольны в своем выборе и обязаны любить тех, на кого им укажут родители. Но муж оказался совершенно неготовым, точнее, непригодным к супружеской жизни. Старше ее на год, Петр был до смешного инфантилен, слабоволен, постоянно занят играми в солдатики, дрессировкой собак. Он видел в девушке, которую ему назначила в жены тетка Елизавета, в лучшем случае товарища, наперсницу своих мальчишеских игр, а не возлюбленную или любовницу. К тому же Петра плохо воспитали, и он вел себя как капризный, взбалмошный ребенок, совершенно не считался с Екатериной как с человеком, женщиной, часто бывал с ней груб, никогда не интересовался ее делами и мыслями. Не то что мужем, но и товарищем Петр оказался никудышным: стоило императрице Елизавете прогневаться на молодых супругов за какую-нибудь мелочь, как он, не колеблясь, предавал жену, сваливая всю вину на нее.

У Петра же отношения с теткой не сложились. Поначалу императрица испытывала к племяннику самые теплые чувства, ухаживала за ним во время болезни, но не стремилась сделать Петра своим реальным помощником и держала его в стороне от важных государственных дел. За Петром был установлен довольно жесткий контроль, его ограничивали в деньгах, свободе передвижения и выборе занятий и развлечений. Нестойкий по характеру, Петр не был способен сопротивляться давлению императрицы, поэтому он жил двойной жизнью — не возражая тетке, прикрывался ложью, отчаянно трусил, но при этом ненавидел все, что исходило от Елизаветы Петровны, что было связано с ее жизнью, с Россией. Впоследствии неприятие политики императрицы, армия которой воевала в Семилетней войне (1756 — 1763) против кумира Петра Федоровича прусского короля Фридриха II, сделало из наследника русского престола скрытого врага России, страстно желавшего победы прусской армии. При этом Петр был упрям, капризен, но несамостоятелен. Он постоянно попадал под чье-нибудь влияние, был полон чужих идей. Но это не были идеи его жены — с ней он не считался...

Погоревав о своей судьбе, Екатерина освоилась со своим положением и пришла, как она писала в мемуарах, к жестокому выводу-приговору в отношении своего суженого: «Обуздывайте себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину; думайте о себе, сударыня!» В общем, семейная жизнь у нее не получилась, но жить-то нужно было, тем более что императрицу интересовали не переживания и чувства супругов, а реальный результат этого брака — ведь в это время Романовых было всего трое: Елизавета, Петр и Екатерина. Естественно, про сидевших в тюрьме Романовых из другой ветви (свергнутого Елизаветой Петровной малолетнего императора Ивана Антоновича, его сестер и братьев, а также родителей) совсем не вспоминали. Между тем прошло девять месяцев после свадьбы, потом еще девять раз по девять месяцев, а наследников у молодых так и не было! Это вызывало недовольство, а потом раздражение императрицы, думавшей о продолжении рода Романовых! При этом супругов строго контролировали: они ни одной ночи не проводили вне своей спальни, им приходилось жить в окружении и под неусыпным присмотром доверенных людей императрицы. В ответ на недоуменные вопросы государыни Екатерина указывала на своего мужа, не проявлявшего к ней интереса. Словом, как писала Екатерина, наступил момент, когда государыня распорядилась найти способ обучить супругов-недотеп тому, что шутя делают даже хомячки.

В конце концов странная эта история закончилась рождением у Екатерины в сентябре 1754 года сына Павла. Это породило впоследствии многочисленные слухи и сплетни. До сих пор многие считают, что настоящим отцом мальчика является не Петр Федорович, а придворный Сергей Салтыков, с которым у Екатерины возникла любовная связь. Скажем прямо, сомнения в том, что Петр Федорович являлся настоящим отцом Павла Петровича (императора Павла I), не развеяны и до сих пор, тем более что сама Екатерина в своих мемуарах таинственными полунамеками и недоговоренностями не опровергает эти сомнения, а даже усиливает их.

По натуре живая и впечатлительная, Екатерина не могла выдержать той скучной для нее, пустой и церемонной жизни двора, которую ей, супруге наследника престола, навязывали. К тому же муж был увлечен своими военными занятиями и незатейливыми развлечениями в кругу выписанных из Голштинии офицеров и солдат (из них организовали особый голштинский полк в Ораниенбауме — загородном поместье Петра Федоровича) и часто оставлял ее одну. «У меня, — писала потом Екатерина, — были хорошие учителя: несчастье с уединением». Постепенно от скуки Екатерина увлеклась чтением, переходя от романов к серьезным научным сочинением и энциклопедиям. Особо сильное воздействие на ее ум произвели произведения Вольтера и других просветителей, горячей поклонницей идей которых Екатерина оставалась всю жизнь. С годами чтение Екатерины стало более систематичным и осмысленным, она читала книги уже по разработанному ею и одобренному сведущими людьми плану. Все эти «домашние университеты» не были просто времяпрепровождением скучающей молодой женщины: знания шлифовали ее ум, давали ему пищу, помогая сначала в мечтах, а потом и в жизни идти к высокой цели — влиянию, власти, славе. Ощущение интеллектуального превосходства над окружающими, чувство своей избранности было сильно развито в ней, а честолюбие Екатерины уже в молодые годы пылало жарким пламенем.

После рождения великого князя Павла у Екатерины появилось больше свободы: теперь в ней, выполнившей долг — родить наследника, при дворе не особенно и нуждались. Императрица Елизавета забрала новорожденного Павла к себе и сама занималась его воспитанием, надеясь со временем передать ему трон. Поэтому Екатерине удалось постепенно, шаг за шагом, отвоевать «пространство для жизни», право оставаться одной в своей комнате, писать, распоряжаться временем по своему усмотрению, устанавливать дружеские отношения с молодыми придворными кавалерами и дамами.

Это было непросто — ведь с самого начала своей жизни в России Екатерина оказалась в изоляции: за ней постоянно следили, стоило ей подружиться с какой-нибудь служанкой или фрейлиной, как эту девушку тотчас убирали от жены наследника. И это, как ни странно, пригодилось Екатерине: такая жизнь приучила великую княгиню к изворотливости, хитрости, терпению, скрытности. На практике она постигала великое искусство политика: управлять собой, выжидать, сдерживать себя, иметь на плечах всегда холодную голову. Как ей было трудно! Она была женщина страстная, эмоциональная. Один из современников писал о Екатерине: «Весь состав ее казался сотворенным из огня, от коего малейшая искра в силах произвести воспаление, но она тем огнем совершенно управлять умела».

Как Екатерина описывает в мемуарах, она и появившиеся у нее друзья пускались на разные хитрости и проделки, особенно летом, когда двор жил в Петергофе и контроль семьи наследника ослабевал. Так, вечером Екатерина отправлялась якобы спать, а сама вылезала в окно, там ее уже ждали приятели, и они уезжали до утра куда-нибудь повеселиться. Иногда вся эта компания залезала в комнату Екатерины, и в разговорах проходила вся ночь. Как-то раз всем страшно захотелось есть, Екатерина заказала у прислуги несколько блюд и потом потешалась, видя, как слуги страшно поражены необыкновенному ночному аппетиту великой княгини.

Впрочем, она сумела наладить связи не только со своими ровесниками, но и с многими влиятельными людьми елизаветинского двора, среди которых особенно выделялся канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, опытный и умный сановник. Он первым разглядел в Екатерине политика, точно оценил ее незаурядный ум и честолюбие. В 1757 году канцлер сблизился с ней, желая использовать Екатерину в своих политических расчетах. В это время императрица Елизавета Петровна все чаще и чаще болела и могла скоро умереть. А с приходом к власти мужа Екатерины Петра III, враждебно настроенного к Бестужеву (из-за нелюбви последнего к Пруссии и Фридриху), канцлеру грозила опала, а может, и Сибирь. План Бестужева был прост: Елизавета умирает, и Бестужев помогает Екатерине на пути к престолу обойти мужа — законного наследника покойной царицы.

Однако в 1758 году планы Екатерины и Бестужева разоблачены. Елизавета была в бешенстве, узнав об интригах канцлера и супруги наследника за ее спиной. И все же Екатерине, в отличие от Бестужева, сосланного в деревню, повезло — переписка Екатерины с канцлером о возможном отстранении Петра Федоровича от престола и воцарении самой Екатерины была вовремя уничтожена. В какой-то момент казалось, что разгневанная вскрытым заговором Елизавета Петровна вот-вот расправится с женой наследника, но тут Екатерина проявила необычайное мужество, сама явилась к императрице и сумела оправдаться, выскользнуть из затягивающейся вокруг ее шеи петли.

Страшный опыт разоблаченной заговорщицы все-таки пригодился Екатерине через несколько лет. Примечательно, что тогда Бестужев не до конца оценил политические способности своей молодой партнерши. Из бумаг Екатерины видно, что не Бестужев водил ее за нос, думая, что при новой государыне он станет первым лицом в империи, а она его, лишь подыгрывая Алексею Петровичу в роли покорной ученицы мудрого наставника. На самом же деле Екатерина ни с кем не собиралась делиться властью и не собиралась сдаваться, если ее противники вдруг начнут добиваться успеха. В письме английскому послу Ч. Г. Уильмсу, замешанному в заговоре (кстати, он ссуживал Екатерину деньгами, и в некотором смысле она была завербована англичанами!), Екатерина писала: «Вина будет на моей стороне, если возьмут верх над нами. Но будьте убеждены, что я не сыграю спокойной и слабой роли шведского короля (ее дядя Адольф Фридрих при вступлении на трон был ограничен в правах. — Е. А.) и что я буду царствовать или погибну!» Это стало ее кредо на всю остальную жизнь.

Императрица Елизавета Петровна умерла в Рождество 25 декабря 1761 года. Ожидаемых всеми осложнений не произошло, Петр III Федорович вступил на трон. Вообще Петр III — трагическая фигура русской истории. Человек не особенно умный, взбалмошный, эмоциональный, он не был злодеем или фанатиком. Ему не повезло в жизни, он не сумел прижиться в России, до конца жизни остался немцем, мечтая когда-нибудь вернуться в свою Голштинию, да и в России он жил заботами и памятью о далекой родине. Мечтой жизни Петра было желание наказать Данию за то, что она в начале XVIII века отобрала у Голштинии герцогство Шлезвиг. А великое предназначение судьбы — стать императором мировой державы — не казалось ему счастьем. Петр не скрывал своей антипатии ко всему русскому: православию, образу жизни русских. Став императором, он сразу же настроил против себя широкие слои общества и армии своими пропрусскими пристрастиями. Он тотчас вывел Россию из войны с Пруссией, более того, заключил с Пруссией осуждаемый всей Россией мир, без всяких условий отдал королю уже присоединенную к России Восточную Пруссию и приказал армии готовиться к «войне мести» с Данией. Для этого он заключил союз с Фридрихом II.

После вступления на престол Петр III демонстративно игнорировал свою жену, к которой давно не питал никаких теплых чувств. Имя императрицы-супруги даже не было упомянуто в манифесте о восшествии Петра III! По столице гуляли слухи, что император хочет развестись с ненавистной женой и заточить ее в монастырь или в крепость. Петр, не скрываясь, проводил время со своей любовницей, фрейлиной Елизаветой Воронцовой, на которой хотел жениться. Сам по себе роман мужа с Воронцовой не особенно огорчал Екатерину — супруги давно жили раздельно, у Екатерины тоже бывали любовники: сначала С. В. Салтыков, потом польский посланник С. А. Понятовский, а в 1760 году она сблизилась с артиллерийским капитаном Григорием Орловым, имевшим влиятельных друзей в обществе и пользовавшимся (вместе со своими четырьмя братьями-богатырями и забияками) особой популярностью в гвардейской среде. Близость с Орловым принесла Екатерине не только сладость горячей взаимной любви, но и редкое для нее ощущение надежной защиты — она знала, что верный ее рыцарь готов для нее на все.

К лету 1762 года наступило время убедиться в истинности клятв возлюбленного — отношение Петра III к Екатерине стало почти враждебным. 9 июня за официальным обедом, в присутствии двора и знатных гостей, император позволил себе публично оскорбить свою супругу-императрицу. Все восприняли это как сигнал к ее грядущей опале и разводу. И тогда Екатерина решила действовать, точнее, она согласилась на план переворота, который братья Орловы и их друзья давно вынашивали и не раз предлагали ей. Идея свержения Петра III находила к этому времени активную поддержку в гвардейской среде, ибо Петр III всего за несколько месяцев своего царствования сумел настроить против себя очень многих. Екатерина же, с присущими ей расчетом, хитростью и способностью к интриге, наоборот, усилила свое влияние, что, в конечном счете, позволило ей благополучно осуществить дворцовый переворот. Впрочем, Петр сам подготовил свое свержение. При этом император, убежденный в непоколебимости своей самодержавной власти, и не думал считаться с общественным мнением, несмотря на многократные предупреждения своих приближенных и даже своего кумира Фридриха II о грозящей ему опасности. Он оставался по-прежнему беспечен и самонадеян.

Рано утром 28 июня 1762 года Екатерина бежала из Петергофа в Петербург, где ее ждали мятежные гвардейцы. Ее приход к власти напоминал радостную манифестацию. Так ненависть толпы к Петру III Екатерина сумела обратить в свою пользу: она стала полновластной самодержицей, не дав шансов аристократам устроить иначе — возвести Павла Петровича или ограничить ее власть. Тотчас ей присягнули сенаторы и другие сановники и вечером того же дня, надев гвардейский мундир, верхом на своем любимом коне Бриллианте, она выступила в поход против своего мужа, находившегося тогда в Петергофе. В острой ситуации тех дней Петр III повел себя непоследовательно, трусливо и беспомощно. Он упустил время, не сумел ни бежать, ни организовать сопротивления мятежникам — а ведь он был законный государь, внук Петра Великого. В письмах к наступающей на него с войсками жене он слезно просил о пощаде, писал, что готов обменять российский трон на жизнь в эмиграции вместе с Воронцовой, проявляя тем самым очевидную политическую наивность.

Армия Екатерины заняла Петергоф, Петр III отрекся от престола, дал себя арестовать и увезти в Ропшу, в охотничий дворец. Его охраняла команда гвардейцев во главе с Алексеем Орловым — братом фаворита Екатерины Григория. Во время мятежа, который не сопровождался кровопролитием, Екатерина, в отличие от мужа, проявила редкое мужество, самообладание, смелость и неистребимый оптимизм.

Впрочем, начало ее царствования все же не обошлось без кровопролития. В начале июля 1762 года в Ропшинском дворце умер бывший император Петр III. История смерти несчастного императора покрыта тайной. 7 июля 1762 года произошло то, что одни историки называют убийством, а другие внезапной смертью Петра, умершего от инсульта или, как писали в официальных документах, от «геморроидальных колик». В пользу первой версии об убийстве Орловым и его пьяными товарищами царя свидетельствуют несколько присланных А. Орловым из Ропши лично Екатерине писем. В одном из этих писем Алексей Орлов просит простить его ради брата Григория и не назначать расследования, так как «принес повинную». Никакого расследования впоследствии так и не проводилось. Екатерине в конечном счете был важен результат — смерть Петра, щекотливой для нее династической проблемы более не существовало. Поэтому она ничего не предприняла ни для предотвращения назревавшего в Ропше несчастья, ни для его расследования. Такова была логика политической борьбы. Нет человека — нет проблемы!

Как и в Ропшинском деле, неясна роль Екатерины в драматической истории гибели другого ее соперника — бывшего императора Ивана VI Антоновича, сидевшего в заточении с 1741 года и убитого в августе 1764 года при попытке подпоручика В. Я. Мировича освободить его из крепости Шлиссельбург. Этой истории предшествовало несколько разоблаченных заговоров в среде дворянства в пользу Ивана Антоновича и поездка Екатерины II в Шлиссельбург. Там она виделась с таинственным узником, а после этого подписала новую инструкцию охране секретной тюрьмы, в которой и сидел бывший император. Согласно этой инструкции, страже предписывалось уничтожить секретного узника при первой же попытке его освобождения кем бы то ни было. Примечательно, что ранее в инструкциях такой пункт отсутствовал... А после этого Мирович попытался освободить Ивана Антоновича, и стража, как раз согласно букве новой инструкции, умертвила несчастного. Есть серьезные подозрения, что Мировича, недовольного своей жизнью и мечтавшего «выскочить наверх», кто-то спровоцировал на эту авантюру. С арестованным Мировичем обошлись на редкость гуманно — его не пытали, как это было принято в политическом сыске даже за невинные проступки, следствие продолжалось недолго и его быстро свернули. Но затем с преступником поступили сурово — его казнили, что страшно поразило современников, уже отвыкших от публичных казней, отмененных за двадцать лет до этого Елизаветой Петровной. Кажется, кому-то было выгодно спрятать концы в воду. Интересно, кому? После переворота 28 июня 1762 года фельдмаршал Б. X. Миних пошутил, что никогда не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Ропше, другой — в Шлиссельбурге, а третья — в Зимнем дворце. Не прошло и двух лет, как шутка стала анахронизмом. Словом, мы можем сказать, что край белоснежной мантии Екатерины был испачкан кровью...

Став императрицей, Екатерина II оказалась в довольно затруднительном положении. У нее не было формальных прав на престол, на языке законов того времени она была типичным узурпатором: свергла законного монарха — своею мужа и закрыла дорогу к трону своему сын)' Павлу — прямому наследнику отца, Петра III. Но зато у Екатерины II была власть и страстное желание править. Кроме того, у нее были идеи, она много знала, хотя и не имела опыта государственной деятельности. Но «герои революции 28 июня», ее сподвижники по перевороту — гвардейцы, опьяненные успехом и вином, — в полной мере почувствовали свою преторианскую силу, свое «право» свергать и возводить царей и поначалу несколько свысока относились к «своей государыне». Осенью 1762 года Екатерина писала своему бывшему любовнику Понятовскому: «Я должна вести себя весьма осторожно... последний гвардейский солдат, видя меня, говорит про себя: это дело моих рук!» Однако в этой опасной для каждого начинающего политика ситуации Екатерина II проявила незаурядный ум, огромное терпение, волю, хитрость и изворотливость. Она сумела, никого не обижая, взять реальную власть в свои руки и крепко держать ее до конца. Символично, что, когда накануне дня коронации в 1762 году ювелир И. Позье, немного смущаясь, промолвил государыне, что изготовленная им корона получилась тяжеловата из-за обилия бриллиантов, Екатерина успокоила его, сказав, что как-нибудь она уж продержит «эту тяжесть» в течение четырех-пяти часов коронационной церемонии. И действительно, она продержала «эту тяжесть» не только во время коронации в Успенском соборе Московского Кремля, но и еще тридцать четыре года — до последнего дня своей жизни...

Серьезная опасность власти Екатерины II исходила не столько от гвардейцев, щедро награжденных ею за свой июльский «подвиг», сколько от аристократической оппозиции во главе с воспитателем наследника престола графом Н. И. Паниным, тонким политиком и изощренным царедворцем. Он мечтал об ограничении власти императрицы особым высшим Государственным советом, состоящим из аристократов, и пытался провести эту идею под видом реформы Сената и высших органов власти, работавших тогда неэффективно. Екатерина почти одобрила проект Панина, но в последний момент, уже подписав указ, вдруг, ведомая особым «чутьем самодержца», оторвала нижний край документа — там, где стояла ее подпись. Самодержавие осталось неизменным.

Важным этапом в жизни Екатерины стал 1767 год, когда для обсуждения нового свода законов она созвала в Москве так называемую Уложенную комиссию, составленную из депутатов от разных слоев русского общества. Государыня обратилась к представителям разных областей России с особым наказом, в котором выразила свои политические взгляды и предпочтения, определила цели, к которым должна стремиться Россия. Деятельность комиссии и наказ стали настоящим триумфом Екатерины II, получившей в Европе репутацию просвещенной монархини. И хотя наказ — произведение неоригинальное — копировал многие идеи Ш. Монтескье и других философов Просвещения, значение его в истории России неоценимо. В нем Екатерина отчетливо сформулировала идею преобразования, превращения России в сословную абсолютную монархию. Все дальнейшие реформы вытекали из наказа и были нацелены на создание устойчивого, защищенного законом сословного общества. «Просветительская» концепция самодержавия Екатерины предполагала признание основой жизни общества законность, главенство законов, установленных просвещенным монархом. Это было так необычайно ново для России — страны безбрежного и капризного самовластья, права царей править без всякого права.

При этом все эти реформы, длившиеся, в сущности, все царствование Екатерины II, не вели к ослаблению власти самодержавия. Наоборот, в силе самодержавия императрица видела единственную гарантию необходимого народу просвещения, воспитания в нем гражданского чувства, соблюдения порядка, который должен спасти Россию от хаоса и ужасов гражданской войны.

Восстание Емельяна Пугачева, вспыхнувшее на Урале в 1773 году, как раз и продемонстрировало, по мысли Екатерины II, как дико поведут себя вырвавшиеся из-под власти самодержавия русские люди. В России, писала Екатерина, стране, народ которой «от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков», никогда не было опыта гражданского общества, а поэтому без самодержавия, без сильной власти Россия долго еще существовать не сможет: «Если монарх — зло, то это зло необходимое, без которого нет ни порядка, ни спокойствия». Так она писала в ответ на упреки в самовластии. Единственным ограничением власти государя, считала Екатерина II, могут служить высокие моральные качества и образованность властителя. А на сей счет вопросов, естественно, ни у кого не возникало.

В процессе начатых уже в 1760-е годы реформ Екатерина II играла выдающуюся роль. Она много и упорно работала над законами и с годами превратилась в опытного законодателя, стала наряду с Петром I, Александром II, С. Ю. Витте и П. А. Столыпиным крупнейшим реформатором России. Сохранились тысячи страниц законопроектов, испещренных поправками и дополнениями, сделанными рукой Екатерины, вникавшей во все тонкости права, умевшей мыслить масштабно, на многие годы вперед. Постепенно у нее появился и опыт государственного управления. Отличаясь невероятной трудоспособностью, усидчивостью, любовью и искренним интересом к творческой работе, Екатерина сумела добиться необыкновенного для женщины и иностранки авторитета как внутри страны, так и за ее пределами.

Довольно скоро после занятия трона Екатерина поняла, как безмерно тяжела корона, как ответственна верховная власть, сколь трудно даются решения, от которых порой зависит судьба страны, династии, ее самой. Поначалу Екатерина — женщина с воображением — замирала с непривычки перед этим океаном, космосом, который называется Россией. Как-то раз, чтобы представить себе масштабы страны, она повелела расстелить в Большом зале Екатерининского дворца в Царском Селе огромную ландкарту России и долго ходила по ее безбрежным просторам от Киева до Охотска, от Колы до Кизляра. Но потом она привыкла к невероятной высоте, на которую вознесла ее судьба и властолюбие, и довольно хорошо справлялась со своими царскими обязанностями.

Кажется, что у нее была некая система, определенные принципы управления, которыми она руководствовалась и которые можно увидеть в ее высказываниях: «Воля моя, раз выраженная, остается неизменною. Таким образом, все определено, и каждый день походит на вчерашний. Всяк знает, на что может рассчитывать и не тревожиться по пустому», «Великие дела всегда совершаются средствами не особенно большими», «Нужно делать так, чтобы люди думали, будто они сами хотят именно этого», «Надобно иметь и волчьи зубы, и лисий хвост».

Конечно, политика — дело непростое и довольно грязное. И, скажем прямо, Екатерина не вышла из него чистой. Есть немало документов, которые говорят нам о том, как императрица сознательно шла на нарушение многих принципов терпимости, милосердия, гуманизма, которые всегда исповедовала и в которые, без сомнения, искренне верила. Но когда заходила речь о посягательстве на ее власть, о вреде ее режиму, она становилась жестокой и беспощадной, подчиняясь логике политической борьбы, в которой всегда остается мало места для гуманизма. По указам ее противники годами томились в казематах и ссылках. Как-то Екатерину вс тревожила статья о России в одной из английских газет. В резолюции на доношение российского посла в Англии по этому поводу Екатерина указала четыре важнейших способа «работы с автором»: «1. Зазвать автора куда способно и поколотить его; 2. Или деньгами унимать писать; 3. Или уничтожить; 4. Или писать в защищение, а у двора (в смысле хлопотать при королевском дворе страны, где есть свобода слова. — Е. А.), кажется, делать нечего. И тако из сего имеете выбрать».

Впрочем, она во всем знала меру. В 1774 году, когда специальный суд начал рассматривать дело Пугачева и судьи стремились придумать бунтовщику казнь пострашнее, голос только одной императрицы звучал примирительно — Екатерина писала судьям, что не хочет прослыть в мире такой же жестокосердной, каким был Иван Грозный. Она настаивала, чтобы суд ограничился лишь несколькими смертными приговорами и чтобы сами казни не превращались в кровавую вакханалию. В отличие от судей — высших сановников и дворян, объятых яростью социального мщения, — императрица смирила свой гнев. Ей было чуждо чувство мести к рядовым бунтовщикам, ибо она оставалась политиком, сознавала себя государыней не только обиженных и напуганных пугачевщиной дворян или помещиков, но и всего народа, у которого был свой счет к господам. Когда ей предложили ради назидания за убийство каждого помещика казнить целые деревни, она отвечала, что никогда на это не согласится, ибо тогда непременно «бунт всех наших крепостных деревень воспоследует». На знамени Екатерины II были написаны сказанные ею как-то раз слова: «Здравый смысл, добрый порядок, совершенная тишина и гуманность». Неудивительно, что царствование Екатерины стало временем подъема общественной, экономической, культурной жизни страны, временем либерализма, гуманности, проявления самых первых признаков уважения властью человека и личности.

Высокой международной репутации Екатерины II во многом способствовала ее многолетняя переписка с крупнейшими философами и общественными деятелями тогдашней Европы: Вольтером, Д’Аламбером, Д. Дидро и другими. Сотни писем, отправленных императрицей своим знаменитым адресатам, а также давнему приятелю Мельхиору Гримму, способствовали громкой славе Екатерины как правительницы гуманной, благородной, умной, с широким кругозором. Переписка эта хотя и содержала элементы саморекламы (Екатерина знала, что Гримм не делал секрета из своей переписки с ней и в этом смысле работал как европейский громкоговоритель), но все же преследовала другую цель. Императрица остро нуждалась в общении с равными ей людьми и почти не находила их в России — какие же друзья могут быть у властителя, его одиночество на вершине власти подобно одиночеству альпиниста на самом высоком пике мира. Не раз Екатерина писала, что в момент, когда она появляется в зале, все цепенеют, как при виде головы Медузы Горгоны, и их ничем не растормошить, никакими силами не заставить быть естественными и искренними. Увы, таков удел всех, кто стоит у власти!

Иное дело — дальний адресат. Чистый лист бумаги, очиненное перо, немного воображения — и начался разговор равных, беседа друзей: «Еще раз повторяю Вам, что не хочу коленопреклонений: между друзьями так не водится. Если Вы меня полюбили, то прошу Вас, не обращайтесь со мною, как будто я персидский шах» (из письма в Париж, к мадам Жоффрен); «Если бы Вы вошли в мою комнату, я бы Вам сказала: “Садитесь, пожалуйста, и давайте болтать!” Вы бы сели в кресло против меня, я бы на другую сторону стола, и мы бы поговорили урывками о том о сем, на это я большая мастерица!» (из письма к М. Гримму).

Многое благоприятствовало Екатерине как политику. Россия, сдвинутая некогда Петром Великим, набирала ход, ее ресурсы были неисчерпаемы, население многочисленно и терпеливо, удачно складывалась для России и европейская обстановка. Но все-таки дело не только во внешних, благоприятных для правления Екатерины обстоятельствах. Огромна роль самой императрицы, ее ослепительно яркой личности в триумфе имперской России во второй половине XVIII века. Она оказалась замечательным руководителем со всеми признаками вождя, лидера. Это была женщина честолюбивая, по-деловому четкая и властная, не прощавшая своим сподвижникам лени, недобросовестности или бесчестности.

Вместе с тем она была либеральна и терпима к людям, к их человеческим слабостям. Более того, царица отличалась воспитанностью, вежливостью: даже к слугам она обращалась на «вы», их при ее дворе никто не смел бить — вещь немыслимая в стране, где испокон веков били и истязали всех подряд, от бояр до холопов. Екатерина искренне исповедовала принцип: «Давайте жить и дадим жить другим!» — и была верна ему.

В чем же секрет Екатерины-правительницы? Как уже сказано, женщина не особенно красивая, она обладала какой-то очаровательной грацией души, которая влекла к ней людей. От нее как будто расходились волны чудесного магнетизма, благотворно влиявшего на людей и даже на животных. Современник писал, что императрицу обожают не только люди, но птицы, обезьянки и что дворовые псы тайком пробирается в ее дворцовые покои, чтобы лечь подле ее ног. Екатерина обладала редкостным талантом нравиться людям, она умела слушать их, увлекать, сманивать на свою сторону, превращать из равнодушных и враждебных в своих друзей и сторонников.

При этом Екатерина никогда не обольщалась насчет человеческой природы, знала возможности окружающих, умело использовала их сильные и слабые стороны. Она говорила, что «неурожая» на людей не бывает — нужно уметь найти и поставить на каждое место подходящего человека. «Изучайте людей, — предостерегала она потомков, — старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбору; отыскивайте истинное достоинство, хотя бы оно было на краю света: по большей части оно скромно и прячется где-то в отдалении. Доблесть не выказывается из толпы, не стремится вперед, не жадничает и не твердит о себе». Стоит ли после этой цитаты подробно говорить об умении Екатерины подбирать себе сподвижников, доверять им, одновременно строго спрашивая с них за дело и ценя преданность («Надейтесь на Бога и на меня, а я вас не выдам!» — из письма к генерал-прокурору Вяземскому).

Благодаря этой гениальной способности находить людей царствование Екатерины отличается от других правлений расцветом огромного числа талантов. На известном памятнике государыне в Екатерининском сквере на «скамье», у ее ног сидят девять незаурядных сподвижников, имена которых — целая эпоха в разных отраслях знаний и деятельности: полководцы и государственные деятели Александр Суворов, Петр Румянцев, Василий Чичагов, Григорий Потемкин, Алексей Орлов, Александр Безбородко, директор Академии наук Екатерина Дашкова, поэт Гавриил Державин, просветитель Иван Бецкой. Но они бы могли потесниться и дать местечко другим, не менее талантливым и ярким людям Екатерининской эпохи: государственному деятелю Никите Панину, историку Михаилу Щербатову, русскому Нельсону — адмиралу Федору Ушакову, архитекторам Василию Баженову, Чарльзу Камерону, художнику Василию Левицкому, композитору Максиму Березовскому и многим-многим другим.

Облеченные высоким доверием императрицы, ее сподвижники часто вели себя инициативно, ответственно и добивались выдающихся успехов. Эти люди задавали тон в тех отраслях государственной деятельности, которыми они ведали, благодаря чему для политики екатерининского царствования характерны размах, нетрадиционные решения, большие дела. Уверенные в себе и в поддержке императрицы, екатерининские орлы летали высоко.

При этом Екатерина, сама человек талантливый, яркий, не завидовала успехам своих людей, наоборот, поощряла их, внушала им уверенность, полагая, что свет их гения сделает ослепительным блеск ее короны. Один из адмиралов говорил, что перед походом Екатерина с такой уверенностью приказывала ему победить противника, что у него не оставалось никакого другого выбора в действиях на море. Словом, героиня Екатерина Великая прошла по русской истории, окруженная толпой героев.

Имперское чувство сидело в ней, как будто прирожденное. Когда она говорила «предки мои», имелись в виду вовсе не германские князья и герцоги, а русские цари. Именно с ними она чувствовала свою кровную связь. Граф Сегюр вспоминал императрицу на Полтавском поле, где Г. А. Потемкин устроил для нее грандиозную имитацию великой битвы Петра I 1709 года: «Удовольствием и гордостью горел взор Екатерины. Казалось, кровь Петра Великого струилась в ее жилах». Неслучайно один из приближенных Екатерины, присутствовавший при обычном в те времена способе лечения — кровопускании, слышал, как императрица, глядя на выходящую из ее жилы кровь, в шутку сказала: «Ну вот, кажется, последняя немецкая кровь вытекла».

Значительнейшую роль в имперском развитии России на протяжении почти двадцати лет играл Григорий Александрович Потемкин — ее фаворит (а возможно, и тайный муж), личность незаурядная, активный и честолюбивый государственный деятель, мысливший масштабно, обладавший яркими административными и военными талантами. С его именем связаны успехи России в Причерноморье, где имперская политика Екатерины II увенчалась значительными территориальными приращениями, освоением побережья Черного моря. В Новороссии — отвоеванном у турок Северном Причерноморье — многие годы он руководил и военными действиями против турок, и грандиозной стройкой по берегам Черного моря. Тут, в Новороссии и Тавриде (Крыму), Потемкин нашел свою новую родину, вожделенную новизну, смену занятий и впечатлений — спасение от сплина и тоски, которые преследовали его всю жизнь.

В делах и начинаниях Потемкина, как и в свое время у Петра, было много поспешности, много жесткости, капризов и самодурства, но был и русский размах: если уж возводить собор в Екатеринославе, то чтоб не меньше собора Святого Петра в Риме, если уж создавать оркестр, так чтобы в капельмейстеры выписать из Вены самого Моцарта! В 1791 году Потемкину писал посланник России в Вене граф Андрей Разумовский: «Хотел было я отправить к вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии именем Моцарт. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии (как раз Моцарт ставил там «Волшебную флейту»), но его ожидают сюда обратно. Если ваша светлость пожелает, я могу нанять его не надолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время». Но встреча Потемкина и Моцарта не состоялась — оба вскоре умерли.

Еще в 1787 году Екатерина II с пышной свитой отправилась в Новороссию. Поездка эта знаменита своими «потемкинскими деревнями». И правда: деревни по пути следования кортежа часто были искусными декорациями, умело возведенными по приказу светлейшего. Но при этом как-то забывают, что прекрасный белый Севастополь и другие города Новороссии, построенные Потемкиным, не были декорациями! Не были ряжеными и потемкинские войска. Он покровительствовал Суворову, да и мысли их о военном деле были схожи. Вот как Потемкин критикует старую манеру одеваться в армии: «Завивать, пудриться, плесть косы — солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же букли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал и готов».

Не из фанеры был сделан и юный Черноморский флот, стоявший на рейде Севастополя. Но во всем Потемкин любил театральные эффекты — этого у него не отнять! Вот как, со слов очевидца, увидела государыня Черноморский флот: «В Инкермане к приезду императрицы был построен дворец. Во время обеда вдруг отдернули занавес, закрывавший вид с балкона, и таким образом совершенно неожиданно для всех открылся вид прекрасной Севастопольской гавани. На рейде стояли три корабля, 12 фрегатов, 20 мелких судов... Открылась пальба из всех пушек. Эффект был ошеломительный». Екатерина была необыкновенно довольна успехами Потемкина на юге. Она писала ему по возвращении из своей поездки: «Ты оправдал мое о тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядный... В какое бы время ты ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием».

Столь же активна была Россия и на западном направлении. В длительной истории уничтожения Польского государства и раздела его территории между Россией, Пруссией и Австрией (три раздела Речи Посполитой — 1772, 1793 и 1795 годы) Екатерина показала себя сторонницей жестоких мер и принципов имперской политики. Она не считалась с мнением других народов, что привело к огромному кровопролитию, превращению разделов Польши в тяжелые завоевательные войны. Особенно ожесточенной оказалась борьба в ходе второго раздела, когда войска А. В. Суворова, штурмом овладевшие 24 октября 1794 года предместьем Варшавы Прагой, вырезали многих его защитников и мирных жителей. На Украине, в Белоруссии, Литве, Польше, а также на других национальных окраинах империи Екатерина последовательно проводила политику унификации, бюрократизации, а также распространения православия, русского языка и права.

Ставя задачи слияния этих территорий в составе империи с прочими («чтоб они обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу»), она стремилась уничтожить традиционные черты и институты их прежнего национального развития. Эта политика вела к распространению на эти земли не только русской культуры, но и крепостного права, других социальных пороков самой России.

Из всех государей XVIII века Екатерину II можно назвать первой русской националисткой, так упорно она отстаивала безусловное первенство всего русского, начиная с довольно комичного утверждения, что русский язык — первоязык человечества и что он лежит в основе всех других языков, и заканчивая убеждением в моральном превосходстве русского народа над всеми другими народами.

В ее царствование произошли две войны с Османской империей (1768 — 1774 и 1787 — 1791), в которых расцвел военный гений П. А. Румянцева, А. В. Суворова, адмирала Ф. Ф. Ушакова. Одержанные ими победы на поле боя и на море позволили достичь успехов и за столом переговоров. Россия получала все, что тогда желала: она присоединила к своим владениям Крым, Кубань, обширные территории Северного Причерноморья. Екатерина являлась сторонницей активного освоения как новых, так и старых малонаселенных земель и окраин. Новопоселенцам, в том числе многочисленным приглашенным указами императрицы иностранцам, в Новороссии и в Поволжье предоставлялись значительные льготы.

Как и Потемкин, Екатерина II была увлечена идеей разгрома Османской империи и создания на ее обломках нескольких государств — сателлитов России. За годы своего царствования Екатерина сильно продвинулась к осуществлению этой имперской мечты, известной как «Греческий проект». Речь шла о возрождении Византийской империи во главе с ее внуком Константином, который родился в 1779 году и воспитывался как будущий византийский император. Нельзя сказать, что Екатерина при этом оставалась политическим фантазером или некомпетентным правителем-авантюристом. Ее дипломатический талант был для всех несомненен, как и возможности экономики и огромной, серьезно реформированной армии. Но при этом Екатерине никогда не изменял трезвый расчет, чувство меры, умение предусмотреть последствия своих поступков. Возможно,.по этой причине Россия, достигнув колоссальных успехов в Северном Причерноморье и на Балканах, так не двинулась на незащищенный Стамбул, что вовлекло бы Россию в серьезнейший конфликт мирового масштаба с участием других мировых держав.

При Екатерине II видно реальное и непосредственное воздействие внешней (завоевательной по сути) политики на развитие экономики. Как и всегда, войны дорого обходились казне и народному хозяйству, но выгодные последствия их для империи — завоевание новых территорий — в целом оказывали благотворное воздействие на экономическое развитие России. Разделы Польши, при всех их издержках, означали включение в империю экономически очень развитых областей. Последствия завоевания Причерноморья вышли далеко за рамки сиюминутных имперских интересов: огромные, неосвоенные черноземные степи оказались втянутыми в быстрое хозяйственное освоение. Все это привело к успеху земледелия, активному переселенческому движению, ускорило строительство новых городов (в том числе и портовых), резко увеличило экспорт русского хлеба за границу.

В царствование Екатерины II процветала и промышленность. По выпуску чугуна и железа Россия обогнала Англию более чем в два раза. И лишь в два последних десятилетия XVIII века, благодаря начавшейся в Англии промышленной революции, этот разрыв начал быстро сокращаться. Успехи экономики естественным образом сказывались на внешнеторговом балансе страны и ее внутреннем «экономическом самочувствии». Получило бурное развитие вексельное право, банковская система становилась неотъемлемой частью экономики. Особенно это стало очевидно с организацией Ассигнационного банка и вводом в обращение бумажных денег — ассигнаций в 1769 года. Эта мера преследовала цель, с одной стороны, вытеснить из обращения неудобную медную монету, а с другой — обеспечить пополнение финансовых резервов в связи с началом русско-турецкой войны. Опыт оказался чрезвычайно удачным. Общество вполне доверяло казне (читай — императрице) и в первые семнадцать лет оборот ассигнаций привел к необыкновенной ситуации: курс бумажного рубля держался даже выше курса серебряного. Дефицит бюджета, неизбежный в условиях войн, государство успешно погашало за счет умелой финансовой политики. Благодаря талантам императрицы и ее помощников правительство долгое время имело значительную свободу экономического маневра. Это позволило австрийскому императору Иосифу II в шутку как-то сказать о Екатерине II: «Из всех монархов Европы она одна только действительно богата. Она много повсюду издерживает, но не имеет долгов, ассигнации свои она оценивает во сколько хочет, если бы ей вздумалось, она могла бы ввести кожаные деньги».

Именно Екатерина в своих законах 1770 — 1780-х годов ввела и закрепила в праве и, соответственно, в сознании русских людей такие необыкновенные для тогдашнего общества ценности и понятия, как «частная собственность», «свобода предпринимательства», запрещение различного рода монополий, утвердила правило свободы конкуренции на рынке. Это не замедлило дать весомые результаты в экономике.

...Екатерина II любила Петербург, называла его «моя чопорница, моя столица». Царствование Екатерины стало золотым веком петербургской архитектуры, где господствовал возвышенный и величественный стиль классицизма, так соответствовавший эстетическим пристрастиям Екатерины II. Денег на перестройку столицы не жалели, с 1770-х годов центр ее стал приобретать черты роскошного архитектурного ансамбля, он украсился каменными набережными, роскошным дворцами вроде Таврического или Мраморного.

Не было более пышного двора в Европе, чем российский императорский двор в Петербурге. Расходы на него составляли гигантскую сумму, двор властно определял жизнь всех петербуржцев. Только в Зимнем дворце работали сотни слуг, одних печей там было девять сотен, не говоря уже об обслуживании других потребностей двора. Знать жила в роскошных особняках на главных улицах города, ее нужды тоже обслуживали тысячи дворовых.

Понятие «высший свет» по-настоящему появилось при Екатерине II, и оно обозначало не просто сотни представителей родовитых фамилий, но и определенный стиль светской жизни, развлечений, бытовой культуры. Англичанин У. Кокс, посетивший публичный бал в Зимнем дворце в 1778 году, был того же мнения: «Богатство и пышность русского двора превосходят самые вычурные описания. Следы древнего азиатского великолепия смешиваются с европейской утонченностью... блеск придворных нарядов и обилие драгоценных камней оставляют за собой великолепие других европейских государств». Во дворце собралось в тот день около восьми тысяч человек. Вся эта толпа не смешивалась с высшей знатью, которая отплясывала под ту же музыку, но за низеньким барьером, отделявшим придворный круг от прочих.

При Екатерине II Зимний дворец был дополнен двумя Эрмитажами, Эрмитажным театром, Зимним садом, Лоджиями Рафаэля и другими архитектурными чудесами. Особые художественные пристрастия Екатерины, ее тонкий вкус, любовь к коллекционированию картин, гравюр, скульптур, камей, медалей способствовали тому, что русские агенты закупали в Западной Европе не только отдельные произведения искусства, но целые коллекции и художественные собрания, а также библиотеки баснословной ценности. Именно при Екатерине и во многом благодаря ее увлечениям были заложены основы Эрмитажа как великого музея, а собирательство произведений искусства стало благотворной для русской культуры модой.

Особенно хорош был ее Эрмитаж. Французская идея уединенного в тиши лесов убежища — храма размышлений, места дружеского, «без чинов», общения, превратилась в России в идею роскошного дворца-музея по соседству с Зимним дворцом. Стоило человеку только переступить порог Эрмитажа, как он попадал в подлинное царство прекрасного — картин, скульптур, книг, музыки, пения. Его сразу же окружал чудесный мир, располагавший к несуетному размышлению и наслаждению. По подсчетам самой Екатерины, в 1790 году в Эрмитаже было четыре тысячи картин, 20 тысяч гравюр и резных камней, 38 тысяч книг, а главное — каждому из приглашенных (а их число строго ограничивалось) в этом дивном мире искусства предоставлялась возможность почувствовать себя раскрепощенным, веселым, как сама императрица.

Правила поведения в Эрмитаже запрещали чинопочитание. Среди избранной публики Екатерина проводила время в беседах, играла в карты, слушала музыку, могла исполнить русскую пляску или сыграть в фанты. Известны три вида екатерининских посиделок, три «эрмитажа» — большой, средний и малый. Если человека приглашали на «малый эрмитаж» — самый немноголюдный, то это была редкая милость, которой следовало умело воспользоваться. Перед назначением какого-нибудь крупного чиновника приглашали на «эрмитаж», и в непринужденной беседе «без чинов» и церемоний проницательная государыня знакомилась с человеком, узнавала, чем он дышит, как ведет себя с людьми, и уже после этого выносила окончательное решение о его назначении. Императрицей были написаны забавные правила поведения для гостей на «эрмитажах»: «1. Оставить все чины вне дверей, примерно как и шляпы, а наипаче шпаги. 2. Местничество и спесь оставить тоже у дверей. 3. Быть веселым, однакож ничего не портить, не ломать и не грызть. 4. Садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не смотря ни на кого... 10. Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое, прежде, нежели выступит из дверей». К нарушителям «законов эрмитажа» применяли «репрессии»: ему предстояло выпить стакан воды и вслух прочитать целую главу из невыносимо скучной и корявой «Телемахиды» Василия Тредиаковского — наказание страшное, но не смертельное.

Екатерина была последовательным сторонником просвещения. В роли главного просветителя выступало государство, управляемое ею, просвещенной монархиней. А кто иной в тогдашней России — стране без университетской традиции, самоуправляемых городов и богатых купцов-меценатов — мог взять на себя эту тяжелейшую миссию? Именно в усилении роли государства, его полицейского начала Екатерина видела реальный путь просвещения и реформ. Начала Просвещения внедрялись в жизнь подданных Екатерины через систему власти и контроля. В 1782 году она разработала «Устав благочиния» — своеобразный закон о функциях полиции, которой поручалось воспитание нравов в обществе. Несмотря на характерную для законов полицейского государства навязчивую назидательность и заведомую неисполнимость многих благих пожеланий устава, русские люди впервые прочитали в государственном законе гуманные призывы, слова, в которых отражены и до сих пор основы поведения гражданина и человека: «Не чини ближнему, чего сам терпеть не можешь... Не токмо не твори лиха, но твори ему добро, колико можешь... В добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю неимеющему, напой жаждущего... Сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему... Блажен кто и скот милует, буде и скотина у злодея твоего споткнется, подними ее... С пути сошедшему указывай путь».

Во всем этом видна рука Екатерины, ее гуманное сердце, образный строй мысли, ее искреннее желание исправить нравы своего довольно дикого общества. Никогда еще в истории Русского государства ни один самодержец так не говорил с народом — Екатерина не угрожала, не запугивала, а призывала, просила, не боясь, что это будет глас вопиющего в пустыни...

Вообще в царствование Екатерины заметно смягчились нравы, исчез страх быть наказанным за неосторожно сказанное слово или ошибку в титуле, стал чувствовать себя свободнее человек искусства. Преодолевая немоту ученичества XVIII века, заговорила «божественным глаголом» Гавриила Державина русская поэзия:


О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах Божества!

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто всё собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем: — Бог!


Науку в России перестали воспринимать как экзотическую игрушку, некогда привезенную из-за границы Петром Великим. Творческая жизнь русского гения Михаила Ломоносова воодушевила десятки молодых русских ученых екатерининской поры на научные эксперименты и путешествия, и их успехи уже оценили в мире — Россия вошла в научное сообщество Европы. Данное государыней право заводить частные типографии фактически означало введение свободы слова. А это стимулировало развитие журналистики, литературы, драматургии. Всему этому способствовала образованность императрицы, ее любовь к творчеству. И сама не чуждая литературных занятий, Екатерина сочиняла пьесы, которые ставили в придворном театре. Она умела ценить людей искусства, снисходить к их слабостям.

Императорские дворцы стали средоточием произведений искусства, утонченного, лишенного прежней вульгарности, времяпрепровождения, концертов и спектаклей. При ней в России появились такие выдающиеся художники, как В. Л. Боровиковский, Д. Г. Левицкий, скульптор Ф. И. Шубин, музыканты М. Д. Полторацкий и М. С. Березовский, писатели и поэты Г. Р. Державин, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, Д. И. Фонвизин и многие другие. Выступала Екатерина и как темпераментный полемист в журнале «Всякая всячина», споря со своими критиками из частных журналов. Но либерализм и терпимость к чужому мнению она проявляла не всегда. Дело было не только в оскорбленном самолюбии (себя Екатерина ставила вровень с Петром I и другими великими мира сего), а в том сильном «государственном чувстве», которое насквозь пронизывало существо Екатерины, делало ее нетерпимой к любым попыткам поставить под сомнение ее власть, влияние России, могущество империи. Славу и неудачи этой империи она считала лично своими.

Екатерина была безусловной противницей крепостничества, которое считала отвратительным и пагубным для общества. Это вытекало из ее отношения к свободе, просвещению, гуманизму. Но она оставалась реалисткой в политике, а ведь крепостничество являлось в России той упрямой реальностью, с которой она не могла не считаться. Екатерина понимала: уровень сознания и культуры дворян таков, что крепостное право, представление о том, что «хамы и хамки» даны им в полную собственность в виде живого имущества навечно, является непреложной данностью, вечной и неизменяемой. Екатерина не преувеличивает, когда пишет в своих мемуарах о полном непонимании дворянами, что их крепостные такие же люди, как и они сами. Упомянутая в ее мемуарах угроза оказаться закиданной камнями только за попытку сказать об этом вслух, не является литературным преувеличением — именно такой реакции можно было ждать каждому от помещичьего класса той эпохи. Поэтому самое большее, что могла позволить себе императрица, — это последовательное моральное осуждение крепостничества, смягчение его режущих глаз рабовладельческих крайностей. Вся надежда ее была связана с постепенным, эволюционным процессом, когда с помощью законов, просвещения, смягчения нравов вкупе с разумной регламентацией со стороны государства можно будет — да и то в отдаленном будущем — достичь отмены крепостного права и других институтов бесчеловечного русского прошлого. Это, считала Екатерина, сделать необходимо, ибо, «если мы не согласимся на уменьшение жестокости и умерение... нестерпимого положения (крепостных), то и противу нашей воли сами оную волю возьмут рано или поздно».

Именно поэтому Екатерина мечтала о создании «третьего рода» людей, под которым нужно понимать буржуазию, граждан в узком смысле этого слова. Императрица, преданная идеям Просвещения, верила в чудо перевоспитания людей с помощью доброты, знания и примера, полагала, что образование этого нового класса свободных граждан возможно только «заново», с чистого листа, в упорной работе с природой. В качестве такой «человеческой глины» выступали дети бедных родителей, сироты, а также «отбросы» общества — незаконнорожденные, подкидыши. Поэтому Екатерина всячески поддерживала планы создания И. И. Бецким системы воспитательных учреждений нового типа. Конечно, идея создания «нового рода» людей из подкидышей и сирот, лишенных пороков своих несовершенных предков, была утопична. Как и многие другие благие начинания, замыслы Екатерины и Бецкого грубо искажала реальная жизнь. Порученные вниманию воспитателей подкидыши мерли как мухи от плохого ухода, болезней, во всей системе царило привычное для России воровство и безалаберность, но все же попытка внедрения идей Просвещения не оказалась напрасной. Сам подход к этой проблеме, доброта и гуманизм, проявленные к детям в тот еще очень жестокий век, не пропали даром. Чуть позже из этого корня выросла благотворительность как система защиты, заботы и спасения слабых и больных членов общества.

Воспитанная на «богоборческих» идеях Вольтера, Екатерина была далека от истинной веры в Бога. Рационализм, самоценность позитивного знания, презрение ко всякому обскурантизму, невежеству характерны для ее мировоззрения. Но при людях, в церкви она никогда этого не проявляла, оставалась примерной прихожанкой дворцовых храмов — ведь она была главой Русской Православной церкви! — хотя на укромном балконе во время длинной православной службы раскладывала на столике многочасовые пасьянсы. В 1763 — 1764 годах она провела секуляризацию церковных земель и, несмотря на проявление недовольства церковников, лишила их земельных богатств. Пытавшегося ей возражать Ростовского митрополита Арсения (Мациевича) — единственного мужественного иерарха Русской православной церкви — заточила в монастырь, а потом в крепостную тюрьму Ревеля, где он и умер.

В столь крутом отношении императрицы к Церкви проявилось не только ее вольтерианство, но и удручающая покорность, сервильность церковных иерархов, не вставших на защиту своего собрата Арсения, взгляды которого они наверняка разделяли. В итоге светская власть в лице Екатерины II окончательно подмяла Церковь под себя. В планах создания будущего сословного строя, защищенного привилегиями, Екатерина не оставляла места церковникам и монахам. В этом смысле она шла по пути Петра Великого, лишившего Церковь патриаршества и различных материальных богатств.

Одновременно с этим гонимые уже сто лет старообрядцы получили при Екатерине невиданные льготы, веротерпимость стала стилем ее религиозной политики. Важно заметить, что сама императрица, лишенная глубокой веры в Бога, не впадала ни в какие оккультные, мистические увлечения — обычное заполнение души множества неверующих. Обладательница трезвого, ироничного ума, она откровенно потешалась над всеми формами мистики, разнообразными медиумами и шарлатанами. Она выгнала из страны приехавшего со своими фокусами Калиостро, откровенно издевалась над масонами и их ритуалами. Императрица, не колеблясь, первая в России смело отдала себя в руки английского врача, чтобы он привил ей, а потом и ее сыну Павлу, оспу, косившую в те времена миллионы людей.

Впрочем, как с религией, так и с наукой у Екатерины сложились свои, довольно непростые отношения. Ценя знания, она одновременно недолюбливала ученых и, будучи самоучкой, с иронией относилась к людям, получившим систематическое образование. Ученые казались ей педантами, не знающими элементарных вещей, людьми, неспособными признаться в незнании. Пухлые их труды казались ей грудой бесполезных истин, без знания которых она легко обходилась в управлении своим «маленьким хозяйством» — так кокетливо она называла Российскую империю.

Кроме этого «комплекса недоучки» у императрицы был и «комплекс провинциалки», которая во всем хотела превзойти французских королей, французскую ученость, и вообще «утереть нос» Парижу — тогдашней общепризнанной интеллектуальной столице мира. Эти забавные комплексы императрицы не угрожали, конечно, ни развитию науки, ни русско-французским связям.

Как и многим великим людям, Екатерине II были присущи суетная погоня за славой, пристрастие к лести и преувеличенным похвалам ее дарований и успехов. Опасного для души испытания «медными трубами» она явно не выдержала. Но все же эта неизбежная болезнь абсолютных властителей и многих великих людей в Екатерине долго уравновешивалась ее острой самоиронией, трезвым, как бы со стороны, взглядом на свою персону. В ее высказываниях о себе и окружающих людях и до сих пор слышны нотки неумирающего тонкого юмора, которым она с блеском владела. Вероятно, если бы Екатерине довелось прочитать эту книгу в ее нестарые годы, она бы повеселилась над своим изображением и над простаками, которые все это пишут, издают и читают...

Наделенная невероятной властью, окруженная славой и искренним почитанием подданных, Екатерина в личной жизни оставалась несчастливой. Женщина страстная, чувственная, она, по ее же признанию, не могла жить без любви («Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви» — из «Чистосердечной исповеди» Потемкину). Но ей не везло с партнерами. Без любви началась ее семейная жизнь, урывками она встречалась с Салтыковым, человеком несерьезным и пустым, обстоятельства разлучили Екатерину с горячо любимым ею Понятовским. Потом казалось, что она наконец нашла счастье с Григорием Орловым. Это был настоящий мужчина, рыцарь, сильный, смелый, самоотверженный, к тому же добрый и щедрый. Но, баловень судьбы, Орлов так и не стал ни великим государственным деятелем, ни полководцем, а остался, как во времена своего капитанства, кутилой, бузотером и бабником. Одиннадцать лет они прожили под одной крышей. Екатерина любила Орлова, в 1763 году она почти согласилась выйти за него замуж, но в последний момент опасения, что этот брак может нанести ущерб ее власти, остановил императрицу. Она рожала от него детей — кроме известного графа Бобринского на свет появились два мальчика и девочка.

Поначалу Екатерина, воодушевленная идеями Просвещения, пыталась «вылепить», воспитать Орлова, дать ему образование. Но то ли программа была неудачной, то ли детина был уж слишком туп, но «педагогика сердца» оказалась бессильной. Важно другое. Екатерина упорно трудилась («Я работаю как лошадь» — рефрен ее писем Гримму), стала искусным политиком, знающим правителем, и все эти годы за ее спиной на канапе храпел пьяный артиллерийский капитан, вернувшийся из кабака после очередной дружеской попойки. И в 1773 году Екатерина решила с ним расстаться. С раздражением она говорила знакомому дипломату: «Природа создала его русским мужиком, таковым он останется до смерти... Его интересуют одни пустяки. Хотя он и занимается иногда, по-видимому, серьезными делами, но это делается им безо всякой системы, говоря о серьезных вещах, он впадает в противоречия, и его взгляды свидетельствуют, что он молод душою, мало образован, жаждет славы, весьма плохо им понимаемой, неразборчив во вкусах, часто проявляет беспричинную деятельность, вызванную простой прихотью». В другой раз она назвала Орлова «кипучим лентяем», точно определив этот довольно распространенный среди людей тип личности. Орлов и Екатерина расставались долго и тягостно, пока наконец появившийся у Екатерины Г. Потемкин не заслонил Орлова.

Говорят, что Григорий Потемкин обратил особое внимание Екатерины II умением невероятно смешно шевелить ушами и подражать голосам ближайших сподвижников императрицы. Это было уморительно видеть и слышать. Впрочем, тогда же Потемкин не только шевелил ушами, но и выполнял различные поручения царицы. Однако быть шутом при дворе честолюбивому Потемкину не нравилось, и вот, неожиданно для многих, он был назначен помощником обер-прокурора Синода. Это был очередной поворот судьбы по воле самого человека — Потемкин решил попробовать себя на новом для себя поприще, ибо увлекся богословием, но быстро остыл к этому занятию. Тут Потемкин вновь переломил судьбу через колено. Неожиданно он отпросился у императрицы на начавшуюся в 1768 году войну с турками, поступил в конницу, оказался на передовой, под турецкими пулями. Делал это он осознанно, ради карьеры и чтобы обратить на себя внимание императрицы. Это Потемкину в полной мере и удалось: на войне он быстро сделал карьеру, отличился как храбрый кавалерийский генерал в сражениях с турками. Вскоре, весной 1774 года, императрица взяла его в свои генерал-адъютанты и сделала фаворитом.

Но и эта ярко вспыхнувшая любовь не стала вечной — слишком сильными оказались в этой паре обе личности, им стало тесно под одной крышей. После нескольких лет безоблачной жизни Потемкину прискучила придворная жизнь возле «матушки», и он увлекся большим, важным делом — войной с Турцией, освоением Северного Причерноморья. Екатерина приветствовала эту новую страсть, это новое дело Потемкина — в той упряжке имперской телеги, которую все годы до него тащила она одна, светлейший князь оказался замечательным коренником. Между Екатериной и ее фаворитом был заключен своеобразный негласный договор: стороны предоставляли друг другу свободу, но оставались близкими сподвижниками, друзьями. При этом императрица не ревновала, не возмущалась, зная, что Потемкин возит с собой гарем из девиц и офицерских жен. В свою очередь он снисходительно относился к увлечениям Екатерины. Более того, известно, что он даже сам подбирал для государыни фаворитов покрасивее да поглупее — такие не будут для него опасны! При этом Потемкин, как отмечал император Иосиф II, оставался «не только полезен ей, но и необходим». То же говорила государыня бессчетное число раз в своих письмах Потемкину: «Берегите Ваше здоровье, оно нужно мне и России», «Вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живет и делает, что хочет, Вы принадлежите государству, вы принадлежите мне, вы должны и я Вам приказываю беречь Ваше здоровье».

Оба занимались беспокойным российским «хозяйством». Именно это стало сутью их отношений, это нашло отражение в стиле и содержании писем Екатерины — рачительной хозяйки, «матери» к Потемкину — своему доброму хозяину, «батиньке», «папе»: «Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служишь, а я признательна, вот и все тут... Дай Боже, чтоб полки, идущие на Украину, могли скорее степь перейти; прикажи-тко, барин, когда тебе удобно будет, по степи на каждыя двадцать верст сделать сарай ли корчму».

А благодарность ее, «матушки», «хозяйки» (так он называл ее в письмах), достижениям и усердию «бати» в делах не знало границ: «Нет ласки, мой друг, которую бы я не хотела сказать вам, вы очаровательны за то, что взяли Бендеры без потери одного человека». В письмах государыни лейтмотив — постоянная забота о здоровье Потемкина: «Здоровье твое в себе какую важность заключает, благо империи и мою славу добрую, поберегись, ради самого Бога, не пусти мою просьбу мимо ушей, важнейшее предприятие на свете без тебя оборотится ни во что». И еще один рефрен: «Не опасайся, не забуду тебя», в том смысле, что врагам твоим не верю, кредит твой надежен и за будущее будь спокоен.

Не всегда они могли найти общий язык. Камердинер Потемкина вспоминал: «У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали и тряслась мебель».

В 1791 году светлейший приехал в столицу и устроил государыне грандиозный праздник в своем новом дворце — Таврическом. Потом он вернулся в любимую Новороссию. По дороге его мучили скверные предчувствия. Вскоре он заболел и умер в октябре 1791 года прямо на степной дороге. Последнее, что он увидел в жизни, — это яркие звезды юга, ставшего благодаря ему русским. С глубоким чувством написал Гавриил Державин свой «Водопад» — эпитафию Потемкину:


Се ты, отважнейший из смертных!

Парящий замыслами ум!

Не шел ты средь путей известных,

Но проложил их сам — и шум

Оставил по себе в потомки,

Се ты, о, чудный вождь Потемкин!

Потух лавровый твой венок,

Гранена булава упала,

Меч в полножны войти чуть мог,

Екатерина возрыдала!

Полсвета потряслось за ней

Незапной смертию твоей!


Действительно, постаревшая Екатерина была в отчаянии — обрушалась главная опора ее царствования. Но потом тоска прошла — старость почти равнодушна к смерти, да и новый фаворит Платон Зубов был забавен. Тело светлейшего даже не повезли в Петербург, а похоронили в Херсоне. Возле государыни вились многочисленные молодые фавориты, но и они через какое-то время торжества оказывались в отставке. И все потому, что они не соответствовали тем высоким критериям, которые она предъявляла к своим избранникам. Так случилось, что всю свою жизнь Екатерина искала родственную, близкую душу, человека, который мог бы понять и оценить ее, но так и не находила. С годами, особенно к старости, эти поиски выражались в болезненном увлечении юными кавалерами, из которых она хотела воспитать того идеального мужчину, к которому всегда стремилась и образ которого рисовала в своем воображении.

Ей казалась, что всесильная «педагогика сердца» и личного примера, общие интересы, возвышенные мысли, которыми они будут обмениваться, сумеют воспитать из такого увлеченного ею юноши (ведь разница в возрасте не имеет никакого значения!) совершенного человека. Но все эти попытки заканчивались провалом: ее избранники оказывались один ничтожнее другого. А. Римский-Корсаков, А. Ланской, Платон и Валериан Зубовы были по своей сути блудливыми альфонсами, притворялись, стремясь угодить «старухе» в ее стремлении «воспитать» их.

Но хуже другое — все эти «педагогические опыты» делали великую императрицу посмешищем в глазах подданных, всего мира. Она же, искренне увлеченная каждым новым фаворитом, как она писала, «дитятей», не замечала этого. Что же произошло с этой прежде живой, умной, ироничной женщиной, насмешницей и прагматиком? Вероятно, под влиянием возраста в психике императрицы произошли какие-то разрушительные изменения, незаметные ей самой. Действовала на нее и разлагающая душу человека многолетняя абсолютная власть, официальное почитание ее личности. Она перестала видеть себя со стороны и, проходя мимо собственного мраморного бюста, уже не прыскала от смеха над своим «нахальным видом».

Но и не это главное. Ее вечно молодая, жаждущая любви и тепла душа сыграла с ней дурную шутку. Екатерина не хотела примириться с надвигающейся старостью, она хотела быть молодой вечно. Мальчики, все эти «милашки», «чернушки», были нужны ей не сами по себе. Когда читаешь ее письма о Корсакове, Ланском или Зубовых, кажется, что в ее сознании они сливаются в некий единый, несуществующий образ, наделенный идеальными чертами и достоинствами — теми, которые ей нужны для искусственного поддержания вечной молодости и неувядаемой любви. Рядом с ними она чувствовала себя молодой. И неважно, что этих юношей, как весенние цветы в вазе, часто меняли, аромат весны для нее сохранялся. Но неумолим закон природы — всему свое время, и Екатерина не сумела остановить приход старости, примириться с ее господством. Поэтому и выглядела в глазах других жалкой и смешной молодящейся старухой.

Тяжелыми, неровными были отношения Екатерины с сыном, великим князем Павлом Петровичем. Сразу же после рождения его отняли у матери, он воспитывался в покоях императрицы Елизаветы, не привык к матери и впоследствии не испытывал к ней глубоких сыновних чувств. Пожалуй, именно тогда мы можем усмотреть ту первую, незаметную трещинку, которая потом превратилась в зияющую пропасть, разделившую навсегда Екатерину и взрослого сына, — ведь разлука матери с новорожденным ребенком становится страшной травмой для обоих. У Екатерины с годами возник отчетливый «комплекс кукушки», а в памяти и в подсознании Павла никогда не возникало первых ощущений теплого, нежного, может быть, неясного, но неповторимого образа матери, с которым живет почти каждый человек...

Щекотливые обстоятельства прихода Екатерины к власти, явное желание многих влиятельных людей видеть на престоле Павла I, а не Екатерину II, сделали сына соперником в глазах матери, породили желание отодвинуть его как можно дальше от престола и власти. Она не позволяла ему участвовать в государственной или иной деятельности, не препятствовала своим фаворитам оскорблять и унижать сына, сама крайне сурово выражалась о его способностях и не скрывала перед посторонними людьми своего пренебрежения к Павлу. Сын платил матери той же монетой. Краткие периоды дружелюбных отношений сменялись годами молчаливой, официальной холодности, взаимной подозрительности и недоверия.

Не стал близким для Екатерины и ее родившийся в 1762 году от Г. Г. Орлова сын Алексей, позже получивший фамилию Бобринский. Долгие годы он воспитывался в семье обер-гардеробмейстера императрицы Василия Шкурина (что не способствовало его развитию), а потом был отдан в Шляхетский сухопутный корпус. Он рос личностью ничтожной, влияние гениальной матери на нем никак не проявилось. Посланный учиться за границу, он предался там разгульной жизни, с трудом его вернули в родные пенаты, и фактически все царствование Екатерины он прожил под домашним арестом в своем имении.

После рождения у Павла Петровича и его супруги Марии Федоровны в 1777 году сына Александра Екатерина II отобрала Александра у родителей и стала воспитывать его сама. Так некогда поступила с Павлом императрица Елизавета Петровна. То же Екатерина проделала и со вторым внуком, Константином, родившимся в 1779 году. В те годы в Екатерине как будто пробудилось дремавшее до поры до времени материнское чувство, и она с необыкновенной горячностью и энергией взялась за воспитание внуков, окружив их трогательной любовью и заботой. Особенно восхищалась она Александром: «Я от него без ума и, если бы можно, всю жизнь держала бы подле себя этого мальчугана». Екатерина разработала специальную инструкцию воспитателям мальчиков, среди которых выделялся республиканец-швейцарец Ф.-Ц. Лагарп. Императрица намеревалась отстранить от наследования Павла и провозгласить своим преемником Александра. В письмах за границу она почти не скрывала этого. В сентябре 1793 году Екатерина поспешно женила шестнадцатилетнего внука на четырнадцатилетней принцессе Луизе Баденской (Елизавете Алексеевне). Ходили упорные слухи, что тогда она составила завещание в пользу внука, которое при вступлении Павла I на престол было тайно уничтожено.

В последние годы императрица во многом изменила политическим идеалам начала своего царствования. От прежней терпимости, либерализма, умения считаться с чужим мнением, юмора и самоиронии у Екатерины мало что осталось. Кровавая французская революция весьма ее напугала, она стала опасаться влияния масонов, над которыми ранее потешалась, начала преследовать их как заговорщиков. Она видела корни крамолы там, где раньше усматривала только благо, — в распространении западноевропейской литературы, европейского просвещения. Особую тревогу Екатерины вызывали события в соседней с Россией Польше, национальное движение в которой она воспринимала как якобинское, революционное. Прежде поощряемую ею издательскую деятельность просветителя Н. И. Новикова, драматические произведения Я. Б. Княжнина, выход в свет анонимной книги А. Н. Радищева Екатерина расценивала как посягательства на власть, как государственные преступления, как страшную угрозу безопасности монархического строя.

Особенно непривычно жестоко вела себя Екатерина в деле Радищева, сравнив его с Пугачевым. А ведь раньше многие мысли, высказанные автором в преступной, по мнению Екатерины, книге «Путешествие из Петербурга в Москву», были созвучны ее представлениям и идеям. Не без основания Радищев говорил, что раньше за эту книгу его бы похвалили, а не в Сибирь сослали.

Современники писали о крайне негативном воздействии на слабеющую, терявшую свой интеллект Екатерину ее последнего фаворита молодого Платона Зубова, о достоинствах которого она имела преувеличенное, искаженное мнение. Он же пользовался неограниченным влиянием на государственные дела, его капризы становились законом для подданных. В последние годы жизни Екатерины стали особенно заметны следы разрушения ее великой личности, утрата императрицей ее выдающегося прежде гения, умения разбираться в людях.

Екатерина часто думала о смерти, готовила разные варианты завещания, мечтала о том, как она будет медленно умирать, подобно философу Сенеке, в окружении верных друзей, под звуки музыки, среди цветов. Но смерть распорядилась по-своему. Она неожиданно, грубо и жестоко застигла великую императрицу утром 6 ноября 1796 года, в четверг, в Зимнем дворце, в узком коридорчике при переходе из уборной в кабинет. С великим трудом шестерым слугам удалось вытащить Екатерину из перехода и положить на полу, на матрасе — поднять на кровать ее необыкновенно располневшее в последние годы тело оказалось немыслимым. У Екатерины произошел сильнейший инсульт, и после длительной агонии она умерла на полу, в окружении рыдающих, растрепанных фрейлин и бледных от страха придворных. Мимо матрасика с хрипящей в коме государыней бегали, грохоча сапогами и звеня шпорами, адъютанты в непривычной полунемецкой форме гатчинцев — в соседнем кабинете уже разместился приехавший из Гатчины преемник, император Павел I. Он рылся в бумагах и отдавал первые распоряжения. Пришло его время...


Загрузка...