Пленницы судьбы

Анна Орлова-Чесменская: тайна души и драгоценного саркофага

Из уст в уста переходит леденящая кровь легенда: в начале 1930-х годов чекисты вскрыли гроб графини Орловой-Чесменской в Юрьевом монастыре под Новгородом и были потрясены тем, что покойница лежала как-то неестественно, волосы ее были всклокочены, а одежда на груди порвана. Казалось, что усопшая металась в гробу, что ее похоронили живой или впавшей в летаргический сон...

Анна выросла девушкой явно неординарной. Она как будто светилась изнутри. «Была высокого роста, очень полная, представительная особа, никогда не была красива, даже в молодости, но у нее было удивительно светлое и доброе выражение лица», — писала о ней фрейлина двора Фредерикс. Графиня Блудова утверждала: Орлова «была недюжинная натура, и, несмотря на ее далеко не красивое лицо и ничем не замечательный разговор, была в ней какая-то искренность, теплота, простота».

Ее отцом был знаменитый Алехан, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, брат фаворита Екатерины II Григория Орлова, участник множества исторических событий екатерининского царствования. Этот богатырь, богач, кутила, лошадник был, как уже сказано ранее, запоминающейся личностью. Алехан, известный ловелас, не женился до сорока пяти лет, но в 1782 году изменил своим привычкам и предложил руку юной, тихой и скромной Авдотье Николаевне Лопухиной. После рождения девочки в 1785 году, названной Анной, жена Орлова прожила не много и вскоре умерла. К этому времени дела у самого Орлова шли не очень хорошо. В середине 1770-х годов государыня дала понять Орловым, что в их услугах уже не нуждается. Время Орловых прошло, звезда их закатилась, все государственные дела, в том числе политику на Юге, держал в своих руках новый фаворит государыни Григорий Потемкин. Ему было неприятно присутствие Орловых, и в 1775 году Алехан подал прошение об отставке, которую государыня без колебания приняла. Орлов ушел в частную жизнь. Но и здесь его деятельная натура проявилась так ярко, что оставила след в нашей истории и культуре. Огромные богатства Орлова позволили ему основать Холуйской конский завод, где он с увлечением занялся селекцией лошадей. В итоге на свет появилась необыкновенно красивая порода скаковых лошадей, которые известны каждому как «орловские рысаки».

Под конец жизни Алехан стал благостен и кроток. Когда читаешь его письма последних лет, кажется, что это писал не бузотер, воин, цареубийца, флотоводец, обманщик, а невинный старичок, который всю жизнь разводил и нюхал цветочки. Впрочем, жизнь ему заготовила еще одно страшное испытание. Когда в 1796 году на престол вступил Павел I, люто ненавидевший Орловых и всех участников убийства его отца, императора Петра III, он устроил перезахоронение праха Петра III. Один из постаревших убийц императора Алексей Орлов-Чесменский по указу Павла стоял у гроба покойного царя, а потом нес на подушке корону, которую некогда сам сорвал его с головы. Так, в ужасной, полной символов мести и ненависти церемонии вернулось к Орлову, казалось бы, давно забытое навсегда прошлое и подвергло его всеобщему позору...

Но Анна этого не знала. С первых дней своей жизни она оказалась единственной наследницей огромных богатств Орлова — дворцов, земель, конских заводов. Отец обожал свою дочь. Девушка была умна, получила хорошее домашнее образование, знала несколько языков. Ей был уготован высокий удел: уже в восемь лет она стала фрейлиной двора и была представлена императрице незадолго до ее смерти в 1796 году. Из записей секретаря государыни Грибовского видно, что Екатерина приласкала ребенка, а когда Орлов с дочерью вышли, сказала: «Эта девушка много доброго обещает». Что это было: обычные вежливые слова для записи в журнал или пророчество, мы не знаем, но девочка действительно выросла необыкновенной и доброй. То, что циник Алехан боготворит дочь, сам занимается ее воспитанием и образованием, многим казалось странным. Когда Анна родилась, а потом потеряла мать, императрица Екатерина будто бы сказала, что Алехан не способен воспитывать девочек, и ошиблась, как раньше не верила, что брат Алексея Григорий под конец жизни так безумно влюбится во фрейлину Зиновьеву.

Во время правления Павла I Алехан отправился путешествовать по Европе и взял с собой Нинушку — так он называл дочь. Это путешествие, как и вообще жизнь с отцом, не были в тягость дочери, она отвечала ему горячей взаимностью, и много лет они — отец и дочь — никогда не расставались. Анна цвела в тени отца, как под кроной могучего дуба, защищавшего ее от всех превратностей жизни. Подросшая девочка уже в отрочестве начала выполнять обязанности хозяйки и принимала гостей вместе со своим знаменитым отцом в построенном для нее уютном дворце в Нескучном саду, сияя бриллиантами и счастливой улыбкой. А еще она любила плясать вместе с отцом цыганский танец, кружа вокруг него, притоптывающего как слон, с шалью на плечах, и он порой с нежной заботой поправлял эту шаль на ее плечах. Анна была вместе с отцом и в конюшне, и на ипподроме. С ранних лет он посадил дочь на коня, и она стала великолепной наездницей. Заезжая иностранка видела, как Орлов с дочерью ехали в изящном фаэтоне, и дочь сама, без чьей-либо помощи, управляла вместо кучера четверкой великолепных лошадей.

В начале царствования Александра I ей исполнилось шестнадцать лет, и она стала невестой, причем очень завидной. Среди соискателей ее руки было много богачей и вельмож, в том числе Михаил Воронцов (тот самый «полумилорд»), а также фаворит покойной Екатерины II Платон Зубов. Но Анна и ее отец не спешили, полагая, что замужество от нее никуда не уйдет.

Алехан умер в декабре 1808 года. Согласно легенде, смерть его была ужасна — страшные боли мучили его, и, чтобы на улице не были слышны крики, он приказал дворовому оркестру играть марши. Чем сильнее становилась боль, тем громче звучала музыка из дома несчастного Орлова. Современные историки считают, что легенда эта недостоверна. А жаль — так она подходит к окончанию этой яркой и грешной жизни...

Смерть отца стала для Анны глубочайшим потрясением, душевной катастрофой. Несколько часов девушка провела в беспамятстве, много плакала, молилась, а потом в ней как будто что-то надломилось, и вскоре окружающие заметили в Анне Алексеевне разительную перемену. Во-первых, после смерти отца она повела себя весьма самостоятельно и отказала своему дяде Владимиру Орлову, который почти насильно тащил ее в свой дом и хотел стать ее опекуном, — юный возраст, неопытность ее в делах, а главное — многомиллионное состояние племянницы волновали дядю более всего. Во-вторых, она стала упрямо отказывать всем, кто пытался за ней ухаживать и сватать ее. Конечно, Анна не без основания опасалась, что сватаются не столько к ней, сколько к ее миллионам (на наши деньги — к миллиардам), хотя среди женихов был и достойный кандидат в мужья — граф Николай Каменский, сын фельдмаршала, который ей нравился и который однажды просил ее руки. Однако Анна отказала и ему. И потом Анна больше никогда не принимала ничьих ухаживаний. Наконец, в-третьих, после похорон отца в имении Отрада Анна отправилась на богомолье по святым местам, была в Киеве, Ростове и в других святынях. И с какого-то момента стали говорить, что она после смерти Орлова поклялась отныне во всем руководствоваться только Божьим промыслом и совершать только богоугодные дела. Это было так странно для молодой и богатой девицы, выросшей в богатом доме Орлова — месте не самом благочестивом на земле. Но, по-видимому, это не была поза или экзальтация. Ее истовая религиозность оставалась скрытой от внешнего мира, и, будучи очень набожной, Анна при этом не порвала с двором и светом, не заперлась в молельне, не стала богомольной ханжой, как часто случается с людьми в несчастье вдруг нашедшими свою «дорогу к храму». Фрейлина великой княгини, а потом императрицы Александры Федоровны (жены Николая I), она участвовала в придворной жизни, танцевала на балах, в 1811 году даже стала участницей конной кадрили: покорила зрителей и судей своей грацией и ловкостью наездницы — школа отца не забылась! Она сопровождала императрицу в путешествиях и развлечениях. Во всем Анна Алексеевна была под стать своей госпоже — женщине веселой и жизнерадостной, но вместе с тем удивительно целомудренной и доброй.

Для многих людей графиня Орлова-Чесменская казалась неразрешимой загадкой. Одни замечали, что «одета она была хорошо, но почти по-старушечьи: темное бархатное платье с прекрасным кружевом и длинная нить жемчуга, в несколько раз обвитая вокруг шеи, спускалась до пояса», другие люди, наоборот, видели в ней «блистательную светскую даму, которая нисколько не походила на московских богомолок». За ней особенно внимательно наблюдали в церкви. Она, конечно, не болтала во время службы без умолку, как другие фрейлины, а усердно молилась, но делала это без экзальтации и кликушества. Тогда легкомысленное общество решило, что наверняка под роскошным платьем графиня носит грубую власяницу, а вернувшись домой с бала и сняв бриллианты, тотчас нацепляет на себя двухпудовые вериги...

Чужая душа — потемки, но, по-видимому, после смерти отца Анна, по своей природе — человек неуверенный в себе и слабый, остро нуждалась в вожатом, защитнике, она явно была предрасположена к обретению духовного наставника, учителя, поводыря. Наверное, в этом-то и кроется причина, почему она отказывала женихам: Анна была убеждена, что муж таким наставником и учителем никогда не станет, — светских кавалеров она знала хорошо и им не доверяла, предполагая, что интерес к ней разжигают ее богатства (одна московская дама как-то сказала об Орловой: «Ей все кажется, что для (то есть ради. — Е. А.) ее мужиков на ней женятся»). Естественно, что Орлова искала наставника среди духовенства, и во время богомолья она встретила в Ростове, в Яковлевском монастыре, старца Амфилохия, который чем-то ее поразил и завоевал ее доверие. Анна подпала под его сильное влияние и завела с ним переписку. Но старец умер, и примерно в 1820 году по авторитетному для нее совету пензенского архиепископа Иннокентия она взяла в духовные отцы монаха Александро-Невского монастыря в Петербурге Фотия, точнее, после долгих просьб и уговоров графини Фотий согласился быть ее духовным отцом, да и то на определенных условиях.

Фотий — фигура противоречивая и весьма одиозная в истории Русской Православной церкви. Скромный сын новгородского церковного служки Петр Спасский (родился в 1792 году), он принял постриг и к началу 1820-х годов стал популярен в столице, его принимал император Александр I, знали и ценили многие сильные мира сего. С виду хрупкий, болезненный и хилый, он обладал харизматическими способностями, умел влиять на людей, подчинять их своей воле. Несомненно, Фотий был мистиком, который обычно поглощен собой, ждет божественных откровений от внутренних видений и «голосов» и чувствует свою богоизбранность. Кроме того, в нем горел огонь Савонаролы, и он яростно и даже отважно обличал язвы и пороки общества, что и выделило его из массы обычно сервильного духовенства. Особенно прославился он борьбой против масонов, различных тайных организаций и сект, довольно распространенных в тогдашнем обществе. Фотий видел в них дьявольский искус. Вообще дьявол виделся ему повсюду, и не раз, судя по его письмам, по ночам он вступал с нечистым в смертельный бой, порой бывал побит бесами по виду «человекообразными, безобразными, в сером виде, не великими по виду», но чаще, несмотря на свое хилое телесное строение, выходил победителем благодаря, естественно, вере, молитве и духу святому. Благодаря своим обличениям Фотий, ставший законоучителем в Кадетском корпусе, был замечен царем, петербургским светом и, наконец, графиней Орловой. Она писала потом о Фотии: «Он возбудил во мне внимание тою смелостию, тою неустрашимостию, с какими... стал обличать господствующие заблуждения в вере. Все было против него, начиная со двора. Он не побоялся этого. Я пожелала узнать его и вступила с ним в переписку. Письма его казались мне какими-то апостольскими посланиями. Узнав его более, я убедилась, что он лично для себя ничего не искал».

Сохранившиеся письма Фотия, увы, опровергают это суждение Орловой — он не был бессребреником, его жгло честолюбие и гордыня. При всей своей харизме, обличительном пафосе, Фотий был лишен, как писал М. Корф, самого главного — «христианского и особенно монашеского смиренномудрия». Действительно, с одной стороны, Фотий предстает перед нами как суровый аскет, страстотерпец, он борется против «чревобесия» (обжорства) монахов, молится часами, спит в гробу, а с другой стороны — любит драгоценные ризы, золото, комфорт, просит Орлову прислать ему лебяжьего пуха для зимней одежды, а иногда требует обновить и надоевшую ему обивку в том самом гробу. В 1820 году за скандальную проповедь против мистиков его выслали из столицы. Он был переведен в Новгородскую губернию, стал игуменом скромной обители — Деревяницкого монастыря, чем был страшно огорчен. В письме к Орловой Фотий с горечью стенает: «Бедный Фотий! Ты, после четырехлетнего подвижнического и славного течения в звании законоучителя — только игумен! Ты, после жалованья 1200 рублей и всего готового прочаго, на 200 рублей посажен жить и о всех беспокоиться, внемли и терпи вся...»

Но уже через несколько лет он, настоятель древнего новгородского Юрьева монастыря, самодовольно сообщал Анне: «Я теперь зело богат, в богатые ризы облекусь, живу в великолепном доме и гуляю на добрых конях». Все эти метаморфозы стали возможны благодаря богатствам и связям графини Орловой, тому влиянию, которое Фотий распространил на нее. Фотий довольно быстро овладел ее душой и подавил волю графини, благо она сама этого желала. Монах обращался к ней непривычно — на «ты», был суров, даже груб, часто ругал ее за излишества и роскошь, к которой она привыкла. Его письма неслучайно казались ей апостольскими посланиями, да и он сам придавал им такую форму: «Богомудрая девица Анна! Слышал я, убогий, что ты ищешь Царствия Божия и правды Его; оно близ тебя есть. Да отверзутся твои очи тебе и ты узришь, Анна, яко Мария, Христа. Собирай сокровище некрадомое на небесах, утешай плачущих, отирай слезы сирых, питай нищих, не оскудеет Господь тебе подавать». Конечно, Фотий указывает действительно истинный путь спасения, по которому шли и идут многие люди. Орлова-Чесменская стала одной из самых щедрых благотворительниц, финансировала миссионерскую деятельность среди язычников Поволжья, жертвовала на храмы по всей стране. На ее деньги возводили иконостасы, серебряные раки для мощей святых, по всей стране строили новые церкви, восстанавливали разрушенные.

Вместе с тем Фотий пользовался как ее богатствами, так и ее влиянием в обществе для упрочения своих позиций и своего благополучия. Благодаря связям Орловой он вернулся из новгородской ссылки в Петербург, встречался с императором Александром I, которого пугал опасностями, проистекающими от врагов православия. Некоторые историки считают, что во многом под влиянием Фотия император решился на издание знаменитого указа 1822 года о запрещении масонских и иных тайных обществ, братств и сект. Точно известно, что противники министра духовных дел князя А. Н. Голицына успешно использовали энергию Фотия для низвержения этого некогда влиятельного при дворе человека и закрытия в 1824 году его министерства. В августе 1822 года Фотий стал игуменом Юрьева монастыря, причем эта знаменитая в истории Великого Новгорода обитель, находившаяся в запустении, сразу же зажила новой жизнью. Поспешно ремонтировались ее стены и церкви, срочно возводился новый собор, церковная утварь засверкала бриллиантами и золотом из орловской сокровищницы. Из Петербурга и других мест непрерывно прибывали обозы с провиантом и припасами для юрьевской братьи, которая множилась и толстела. Правда, внутри стен монастыря порой происходили дела неблаговидные, и светским властям приходилось вмешиваться, чтобы навести там порядок. Особую скандальную известность приобрела история 1832 года с пресловутой Фотинией — актрисой из какого-то петербургского театра, которая поселилась в созданной Фотием прямо в монастыре больнице для «бесных» — одержимых бесом, — да потом и сошлась с молодым келейником Фотия. Разгорелся скандал, этим делом заинтересовался губернатор, а потом и Третье отделение — политический сыск. Несмотря на сопротивление Фотия, о котором стали говорить как о любовнике заезжей актерки, девицу пришлось отправить в женский монастырь.

Но Анна была выше всего этого. Она была свято убеждена в праведности Фотия и даже перехватывала в Петербурге все доносы и жалобы на него и отдавала ему в руки. Анна верила, что Фотий ведет ее по пути спасения. Чтобы быть ближе к своему учителю, Орлова построила в версте от монастыря особняк «Уединение», в котором ее посещал Фотий и где она проводила годы в молитвах и постах. Столица была полна скабрезных сплетен на сей счет. Не чуждый светского злословья, Пушкин писал:

Позднейшие авторы считают, что все же Фотий не был «безбрачных дев супруг», и ему было важнее владеть не телом, но душой Орловой, и поэтому он особенно упорно «утверждал ее в девическом, физическом и духовном девственном состоянии». Не раз он убеждал ее не разбивать «скляницу девства»: «Потребно бо весьма и паче всего девице единое сокровище свое хранить, целость девства телесного и с тем Бог даст и духовное. Без духовного девства телесное, яко без души тело, но без телесного девства духовное како может на земле быть?» Как-то раз Орлова была потрясена, когда во время разговора с Фотием о возможном ее замужестве он подвел Анну к иконе Спасителя, сорвал с ее пальца кольцо с бриллиантом, повесил драгоценность на образ и воскликнул: «Се — жених твой!» Орлова тут же дала обет безбрачия и потом писала Фотию с облегчением: «О! истинно блаженное состояние девическое: никаких хлопот житейских за собою не имеет, только попечение едино остается иметь девице, как спасти душу». Читая переписку Фотия и Орловой-Чесменской, невозможно отрешится от чувства, что Фотий ловко манипулировал доверчивой графиней. Он требовал от нее почти монашеского поведения, нелицеприятно осуждал ее за роскошь, предписывал выбросить из ее дома антики («мраморные идолы»), но при этом не позволял ей уйти в монастырь (ведь тогда богатства, верно, потекут в ту женскую обитель, в которой она уединится!). Более того, он не разрешал Орловой даже оставить свет или хотя бы императорский двор. Анна жаловалась ему: «Поверишь ли ты, отец мой, как звание, в котором находится многобедная Анна, ей тяжко и день ото дня все становится тяжелее, и как жажду и алчу уединения... воистину иногда слезы радостные катятся, когда останусь одна и когда меня никто не требует». Напомню, что графиня Орлова-Чесменская была фрейлиной императрицы, а это была тяжелая публичная работа. Но Фотий был глух к жалобам своей духовной дочери и писал ей, что она есть «предстательница» церкви в мире власть имущих.

Фотий часто говорил Анне: «Ты не очень превозносись своим богатством, оно греховное, преступно нажитое». Возможно, что он достал какие-то документы о проделках Алехана в прошлом — например, об участии в перевороте 1762 года, а также в убийстве Петра III. Действительно, на репутации ее отца было немало кровавых пятен, и свои огромные богатства он нажил неправедным путем. Возможно, знал Фотий и о неприглядной роли Алексея Орлова-Чесменского в деле «княжны Таракановой».

Неслучайно Анна в 1832 году перенесла прах отца и его братьев из мавзолея подмосковного имения Отрада в Юрьев монастырь и там отмаливала их грехи, жертвуя и жертвуя богатства Орловых обители Фотия. При этом Фотий порой бесцеремонно требовал у Орловой все новых и новых денег и драгоценностей для монастыря.

В 1838 году Фотий, болевший какой-то странной гнойной хворью, умер на руках Орловой и был похоронен в построенной графиней церкви Похвалы Богородице, в особом склепе, где возле белоснежного мраморного саркофага Фотия Орлова приготовила мраморный саркофаг и для себя. Это было так странно и даже кощунственно: известно, что по традиции все настоятели этой одной из древнейших русских обителей находили вечный покой под полом священного Георгиевского собора. Сама же Орлова в 1848 году наконец тайно постриглась в монахини под именем Агния, но, как и раньше, продолжала жить двойной жизнью — оставалась фрейлиной и была монахиней. Она отличалась крепким здоровьем, никогда не болела, но 5 октября 1848 года, после чаепития в келье игумена Мануила, скоропостижно и непостижимо скончалась. Вскоре ее похоронили, согласно ее воле, возле праха Фотия. По ее завещанию почти три миллиона рублей было пожертвовано 340 монастырям России (!), а все ее наследство достигало 45 миллионов рублей. Некоторым внезапная смерть Орловой кажется странной и, в сочетании с находками чекистов, наводит на жутковатые размышления... Как бы то ни было, долгие годы туристам показывали обломанный железный крест за пределами закрытого советской властью Юрьева монастыря у церкви Благовещения на Мячино и говорили, что там, в одной могиле, в 1930-е годы были вместе закопаны выброшенные из своих гробниц чекистами тела Фотия и Анны Орловой. Теперь уже мало кто может показать это место. Юрьев же монастырь, после полусотни лет разорения и запустения, вновь оживает: обитель постепенно возрождается, слышен стук молотков кровельщиков на куполах разоренной церкви Похвалы Богородицы, некогда возведенной на средства графини Орловой-Чесменской.