Пленницы судьбы

Елена Павловна: «ученый нашей семьи»

Ее появление в России сопровождалось скандалом. Когда в 1824 году она, очередная немецкая принцесса, приехала в Петербург в качестве невесты царского сына династии Романовых, ее жених, великий князь Михаил Павлович, наотрез отказался венчаться...

Фредерика Шарлотта Мария, принцесса Вюртемберг-Штутгартская, которой было тогда семнадцать лет (родилась в 1806 году), сразу же не понравилась великому князю — уж слишком она была высокого мнения о себе, слишком умна, скучно рассудительна, словом, не нашего поля ягода. С большим трудом вдовствующей императрице Марии Федоровне (которой девица приходилась внучатой племянницей) удалось уговорить принцессу повременить, не уезжать. Тем временем на Михаила давили со всех сторон, и он, как самый младший в семье, подчинился воле матери и братьев — императора Александра I и великих князей Константина и Николая, вздохнул и в феврале 1824 года пошел-таки под венец с великой княгиней Еленой Павловной — такое православное имя получила немецкая принцесса Вюртембергская.

Трудно представить себе более разных людей, объединенных в одной семейной паре, чем Михаил и Елена. Она воспитывалась в Париже, получила блестящее образование в знаменитом своими выпускницами парижском пансионе госпожи Кампан. С ранних лет она, от природы талантливая и любознательная, проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам и увлекалась ими. Выдающийся французский зоолог Жорж Кювье даже хотел видеть ее своей ученицей, но принцессе от рождения был уготован иной удел. В пятнадцать лет узнав, что ей предстоит стать женой великого князя Михаила, принцесса самостоятельно, имея только словарь и грамматику, быстро выучила русский язык, чем, приехав в Россию, поразила придворных. Да и впоследствии Елена Павловна интересовалась наукой, заметно выделялась умом и образованностью среди Романовых. Недаром император Николай I в разговоре с французским путешественником Кюстином с гордостью сказал о ней: «Это — ученый нашей семьи», и что к ней он отправляет иностранных путешественников, чтобы они убедились в учености русских дам.

«А это — бурбон нашей семьи», — так мог бы сказать царь о супруге Елены Павловны, своем родном брате Михаиле. Действительно, в сравнении с ним даже такие страстные любители фрунта, как Константин и Николай, выглядели мягкотелыми либералами. Император Николай I каждый раз горько вздыхал, слушая жалобы офицеров на удручающий мелочный педантизм и крайнюю вспыльчивость брата — командира гвардейского корпуса. Потускневшая пуговица или незастегнутый крючок вызывали у Михаила целую бурю начальственного гнева. Впрочем, несмотря на это, военные любили своего командира, называя его «добрым угрюмцем»: как писал биограф Михаила, «под личиной строгости великий князь, однако, таил доброе сердце», был отходчив. О нем сохранилось множество забавных историй. Однажды в театре, из своей ложи, он заметил в партере офицера, с которым перед поездкой в театр виделся в полку — тот как раз был на дежурстве. В перерыве великий князь быстро выскочил из ложи, побежал к выходу из театра, сел в возок и помчался на полковой двор. И там его встречал... этот самый офицер. Так было несколько раз, пока Михаил Павлович, заинтригованный происходящим, не уговорил офицера рассказать, как ему это удается, и не бояться наказания. Офицер сказал, что не только великий князь наблюдал за ним из ложи, но и он наблюдал за великим князем из партера. Как только Михаил выскакивал и ехал в полк, офицер успевал вскочить на запятки его возка и выпрыгивал, как только возок великого князя въезжал на полковой двор. Михаил Павлович засмеялся и простил ловкача — он и сам был необыкновенно остроумен, каламбуры и высказывания Михаила Павловича любили повторять в обществе как анекдоты.

Дети (а у Елены и Михаила было пятеро дочерей, но до старости дожила только одна) всегда чувствовали доброе сердце отца. Как только он появлялся вечером в их спальне, они вскакивали с постелей и с визгом повисали у него на шее. Зато когда заходила мать, они чинно лежали под одеялами, подставляя лобик под ее холодный поцелуй. Нужно признать, что, несмотря на ученость и высокий ум, в Елене Павловне не было доброты, сердечности и непосредственности Михаила Павловича, в поступках ее всегда чувствовалась внутренняя дисциплина, сдержанность, порядок, рационализм и взвешенность. Естественно, что супруги ладить не могли. В год двадцатипятилетия их брака Михаил пошутил: «Еще пять лет такой жизни и наш брак можно назвать Тридцатилетней войной». Но он не дожил до конца этой «войны» и внезапно умер в 1849 году.

После этого жизнь вдовствующей великой княгини не претерпела резких изменений, и, прерванная на положенное время трауром, вереница приемов и празднеств в ее Михайловском дворце (каждый ныне знает его как современный Русский музей) продолжилась. Эти празднества не уступали царским и даже превосходили их: Елена Павловна отличалась высочайшим вкусом и изобретательностью. Как писал М. Корф после одного из праздников в Михайловском дворце, «подобного соединения в одно прекрасное целое всех обаяний роскоши, изобретений воображения и изящного вкуса мне никогда не случалось видеть даже при нашем блестящем дворе. Для достойного описания этого праздника надо было совокупить живопись с поэзией, кисть Брюллова с пером Пушкина». Такого же мнения был и французский путешественник Кюстин, особенно потрясенный зимним садом, под душистыми кронами экзотических растений которого прогуливались гости. Посредине, сверкая всеми цветами радуги, бил огромный фонтан, отражаясь в зеркальных стенах. Кюстин записал: «Я не понимал, сон это или явь. Во всем была не только роскошь, но — поэзия». Чтобы покинуть этот рай, Кюстину пришлось пройти через рощу цветущих апельсиновых деревьев... И это — в Петербурге!

С годами Михайловский дворец стал не только чертогом непревзойденных по красоте празднеств, за что его хозяйку высоко ценил Николай I, но и местом встреч в салоне великой княгини Елены Павловны. Она, как писал Модест Корф, «мало находит удовольствия в праздниках и блестящих балах придворных. Она более расположена к тихому и более скромному образу жизни и любит окружать себя умственною аристократией столицы: науки, художества, политика составляют любимые ее занятия». Для того чтобы быть истинной хозяйкой салона, у нее были все данные. Ведь это была эпоха светских салонов, которые — особенно для думающих людей — были подчас интересней придворной жизни. Салоны (от названия зала для приема гостей) могли называться по-разному: «гостиными», «вечерами», «средами», «четвергами», «пятницами» (по дню их еженедельных сборов), но суть оставалась неизменной — это была одна из распространенных форм неформального (как при дворе) общения дворянства, а потом и интеллигенции. Устройство вечеров (почти всегда салоны устраивались по вечерам, и гости получали заранее приглашения) обычно предполагало некую программу вечера. Кроме свободного общения гостей по произвольным группам устраивались музыкальные концерты, литературные чтения, старики играли в карты, а рядом, в танцевальном зале, веселилась молодежь.

Было общепризнано, что главой этих вечеров была хозяйка. Она собирала гостей, учитывая их характер, склонности, продумывала темы для беседы и — в меру своего такта, ума и способностей — направляла беседу, меняя ее направление. Читатели помнят, как вела такой вечер в своем салоне героиня романа Л. Толстого «Война и мир» Анна Павловна Шерер: «Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, — так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину». Так и великая княгиня Елена Павловна была истинной хозяйкой и королевой своего салона. Кюстин отмечал глубокий ум, необыкновенное обаяние и такт хозяйки, ее умение, как писал другой очевидец, беседовать с гостями «по приличности каждого». Иван Тургенев образно писал о своей первой встрече с Еленой Павловной: «Она женщина умная, очень любопытствующая и умеющая расспрашивать и — не стеснять. На конце каждого ее слова сидит как бы штопор — она все пробки из вас вытаскивает».

Тут видно и знание людей, и большая, разнообразная образованность хозяйки. Так, Кюстин в разговоре с Еленой Павловной поразился прекрасной осведомленности великой княгини в современной ему французской литературе. Да и русскую словесность она знала не хуже. Дважды Елена Павловна виделась с Пушкиным, разговаривала с ним о Пугачеве, он даже давал великой княгине почитать тогдашний самиздат — запрещенные «Записки» Екатерины II. В своем дневнике Пушкин записал, что она «сходит с ума от них», она же отмечала, что беседа с ним «кажется мне очень занимательной». Дружила Елена Павловна и с Василием Жуковским, который помогал ей совершенствовать русский язык, и с Федором Тютчевым. Особенно увлечена она была прозой Гоголя — явное свидетельство неординарности этой читательницы. Она же добилась издания первого собрания сочинений великого писателя.

Елена Павловна славилась как истинная меценатка — с чувством прекрасного, изящным вкусом, обширными знаниями, тонким слухом. Хорошо разбираясь в живописи, великая княгиня помогала художникам А. Иванову, К. Брюллову, И. Айвазовскому. В ее салоне устраивались концерты, велись содержательные беседы. Кроме писателей сюда приходили ученые (один из них, Н. Миклухо-Маклай, посвятил великой княгине свои исследования о Новой Гвинее), а также музыканты. Самой яркой звездой среди них был талантливый, энергичный и честолюбивый Антон Рубинштейн, выступавшей на ее концертах поначалу в качестве аккомпаниатора, а потом взявшийся за организацию музыкальных вечеров в Михайловском дворце. Он, при полной поддержке Елены Павловны, основал Русское музыкальное общество, а потом и Консерваторию, первым выпускником которой стал П. И. Чайковский. Развитие этого, явно прозападного (в пику кругу Балакирева и «Могучей кучке»), направления в музыке шло под эгидой Елены Павловны, известной космополитки среди Романовых. Она не любила православие, считала его «религией беспрестанных поклонов», выступала сторонницей эмансипации женщин, основала знаменитую Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия. А о ее благотворительности и щедрости, как писал один из авторов в 1881 году, «нечего повторять, это знает каждый нищий».

С началом царствования Александра II, казалось, наступило самое подходящее время для Елены Павловны: начались Великие реформы. Молодой император ценил свою тетку, прислушивался к ее мнению и всегда соглашался посмотреть переданные через нее записки и проекты — иначе они застревали в бюрократическом частоколе. Но вдруг оказалось, что заведенный еще при жизни Михаила Павловича салон Елены Павловны стал «территорией реформы», как и Мраморный дворец — резиденция брата царя, великого князя Константина Николаевича. Все началось с тех ограничений, которые накладывал придворный ритуал на Елену Павловну. Согласно церемониальному счету в придворной иерархии она находилась на втором месте после императрицы Александры Федоровны, а после смерти Михаила в 1849 году — на третьем месте, сразу же после цесаревны Марии Александровны, супруги наследника престола Александра Николаевича. Этот высокий статус требовал от нее соблюдения всех жестких норм придворного ритуала, вынуждал вращаться только в придворном кругу, что ее раздражало. Елена Павловна придумала, как обойти все эти писаные и неписаные законы. Помимо знаменитых и пышных празднеств, примерно с конца 1840-х годов в ее дворце стали устраивать «четверги» от имени ее фрейлины (потом — гофмейстерины великокняжеского двора) княжны Е. В. Львовой, особы тихой, неяркой, но воспитанной и тактичной. Именно она приглашала гостей, и среди них оказывалась и сама Елена Павловна.

Наряду с великой княгиней видную роль в салоне играла фрейлина Эдита Раден — личность исключительная, не уступавшая своей госпоже ни в образованности, ни в воспитанности, ни в музыкальности, но превосходившая ее особой духовностью, глубоким и искренним религиозным чувством. Другой уловкой стало назначение вечеров для развлечения болезненной дочери Елены Павловны — великой княжны Екатерины Михайловны. Для молодых устраивались танцы, шарады, фанты, а в соседних уютных гостиных пили чай и спокойно разговаривали, обсуждали политические вопросы люди, которые в ином месте (а тем более при дворе, куда лиц ниже первых четырех классов табели о рангах и близко не подпускали) встретиться не могли. Высокопоставленные сановники, да и сам царь Александр II, могли в салоне Елены Павловны, без ущерба для светских приличий, избегая обязательных и тягостных норм придворного церемониала, встретиться с так называемыми либеральными бюрократами — тогда еще скромными чиновниками и профессорами, которых переполняли новые идеи, столь важные для власти, искренне желавшей перемен. Не будем забывать, что всегда реформы придумывают и осуществляют не полупомешанные прожектеры и публицисты (хотя «для затравки» и они нужны!), а либеральные ученые и бюрократы, так или иначе вмонтированные в систему власти на ее, порой довольно невысоком, уровне, — вспомним Гайдара, Чубайса и других наших «молодых реформаторов». Одним из первых новых людей в салоне великой княгини стал чиновник Министерства юстиции Д. А. Оболенский, который потом привел Н. А. Милютина и других молодых чиновников. «Часто в разговорах, — вспоминал Оболенский, — великая княгиня расспрашивала и о молодых способных людях, служащих в разных ведомствах, с целью ознакомиться с молодежью, не придворною, и не военною». Один из этих новых людей, Борис Чичерин, писал потом, что напрасно обвиняют Елену Павловну в честолюбии, в желании вмешиваться в государственные дела: она хотела добиться, «чтобы царствующие особы привыкали видеть известные физиономии», — словом, способствовала сближению власти и мыслящей части общества.

Это была встреча двух миров: «В небольшом, тщательно избранном кругу обычных четвергов дипломаты и государственные деятели, светские красавицы и изощренные царедворцы встречались со скромными, дичащимися, ни в какой гостиной не показывавшимися учеными; русский писатель обменивался здесь речью с иностранным собратом, с путешественником, только что вернувшимся из какого-нибудь неведомого угла вселенной (может быть, имеется в виду упомянутый выше Миклухо-Маклай или другой экзотический гость салона — Семенов Тян-Шанский. — Е. А.), многообещающий художник внимал поучительной для него беседе патентованного специалиста со много видевшим любителем или меценатом искусства». И всем этим дирижировала великая княгиня. Сама она, говоря о пользе общения за пределами привычного и даже комфортного круга, писала: «Поверьте, нет такого тупого или невежественного человека, от которого нельзя бы было узнать чего-нибудь полезного, если хочешь дать себе труд поучиться». В итоге постепенно власть (невиданное в России дело!) привыкла обращаться к независимым от нее экспертам, специалистам, прислушиваться к их мнению. С конца 1850-х годов «четверги у фрейлины Львовой» стали называться «морганатическими вечерами», то есть вечерами, на которых члены императорской фамилии могли видеться с людьми, не представленными ко двору и не имеющими никакого права туда попасть. «С изумительным искусством умела она группировать гостей так, чтобы вызвать государя и царицу на внимание и на разговор с личностями, для них нередко чуждыми и против которых они были предубеждены; при этом все это делалось незаметно для не посвященных в тайны глаз и без утомления государя» (Оболенский). Частый гость ее салона, Юрий Самарин, как и другие, отмечал умение Елены Павловны «разговорить» стесняющегося собеседника, «выслушивать, проникаться каждою мыслью и потом передать ее выше в форме, приспособленной к пониманию той среды, в которой она жила». Так она стала своеобразным «медиумом» между либералами и той частью правящей элиты, которая понимала необходимость перемен, но не знала, как их осуществить.

Но Елена Павловна была не только гостеприимной и просвещенной хозяйкой салона, которая умеет слушать и не забывает о чае для спорщиков. Она шла своим путем и в 1856 году решила освободить от крепостной зависимости крестьян собственных имений. Один из видных членов салона в Михайловском дворце, а потом крупный реформатор, Н. А. Милютин написал для Елены Павловны проект освобождения ее крестьян имения Карловка, и в этом проекте было сказано главное: освобождение крестьян надо проводить с землей, за выкуп. Это предложение стало главной идеей освобождения крестьян в 1861 году. Неудивительно, что Елена Павловна одной из первых прочитала еще не опубликованный манифест 19 февраля 1861 года — уж к нему она имела непосредственное отношение.

Еще долго в Михайловском дворце сохранялись традиции и щедрых угощений, и роскошных балов, и музыкальных вечеров, где можно было увидеть Бисмарка и послушать скрипку Г. Венявского, виолончель К. Давыдова, игру на фортепиано Антона Рубинштейна или Гектора Берлиоза. Однако шли годы, таяло здоровье великой княгини, все чаще она уезжала лечиться на воды. Постепенно отошла она и от политики. Умерла Елена Павловна в 1873 году. Но ее вклад в реформы не был забыт: Александр II удостоил великую княгиню Елену Павловну медали «Деятелю реформ», которую она заслужила по праву...