Пленницы судьбы

Идалия Полетика: четыре смертных греха

Великая вещь — традиция. В истории дуэли и смерти А. С. Пушкина в пушкинистике каждому персонажу навсегда отведены свои роли. Идалия Григорьевна Полетика традиционно фигурирует в черном списке недоброжелателей нашего гения.

Она слывет сводней, интриганкой и злодейкой, совесть которой обременена несколькими антипушкинскими смертными грехами. Словом, как пишет об Идалии одна современная пушкинистка, «для России она сыграла роль злого, падшего ангела, словно черная птица с дьявольски привлекательным лицом, она искусила всех, решив участь лучшего из русских».

Кто же она такая и как посмела? Идалия была побочной дочерью графа Григория Строганова и португальской графини Жюли д’Эга, в которую влюбился Строганов, когда был русским посланником в Мадриде. Родилась то ли в 1807, то ли в 1811 году и вместе с отцом оказалась в России. Строганов официально не признал Идалию своей дочерью, ее называли воспитанницей графа. Это, впрочем, не помешало ей занять видное место в обществе. Ведь в те времена к побочным детям знатных персон относились вполне благосклонно — вспомните Пьера Безухова из «Войны и мира». В 1829 году девица вышла замуж за кавалергарда Александра Михайловича Полетику, ставшего в 1836 году полковником и командиром Кавалергардского полка, и с годами превратилась в довольно заметную даму петербургского света. Мемуарист писал об Идалии: «Она была известна в обществе как очень умная женщина, но с очень злым языком, в противоположность своему мужу, которого называли “божьей коровкой”. Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшего ей всюду постоянный, несомненный успех».

Первым грехом Полетики перед пушкинистикой традиционно считается ее ненависть к Пушкину. Это справедливо, но только в отношении последних месяцев жизни поэта. До этого все было иначе. Строгановы и Гончаровы — родственники, и когда Пушкин привез молодую жену в Петербург, выяснилось, что ближе Идалии — троюродной сестры — у Натальи Николаевны в столице никого нет. Идалия стала частой гостьей в доме Пушкиных на правах близкой подруги и родственницы молодой хозяйки. Дружелюбен к ней был и сам Александр Сергеевич. В 1833 году из Болдино в письме к жене Пушкин писал: «Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают». Но потом что-то произошло: Пушкин и Идалия стали врагами. В чем же дело? «Причины этой ненависти нам неизвестны и непонятны», — писал крупный пушкинист П. Щеголев. Другой пушкинист, предшественник Щеголева, П. Бартенев, в 1880 году, ссылаясь на слова княгини В. Ф. Вяземской, заметил: «Кажется, дело было в том, что Пушкин не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи в карете, чем-то оскорбил ее». Иначе говоря, ненависть Идалии возникла из ее оскорбленного Пушкиным сердечного чувства. Приметим это наблюдение! Спустя восемь лет Бартенев, уже со слов Е. Г. Шереметевой, написал, что Идалия рассказала Шереметевой, «что однажды они ехали в карете, и напротив сидел Пушкин. Он позволил себе взять ее за ногу. Наталья Николаевна пришла в ужас, и потом, по ее настоянию, Пушкин просил прощения у нее». Из этого Бартенев сделал вывод: «Есть повод думать, что Пушкин, зная свойства госпожи Полетики, оскорблял ее и что она, из чувства мести, была сочинительницей анонимных писем, из-за которых произошел роковой поединок».

Стоп-стоп! По-бартеневски получается так: со слов Полетики (переданной Шереметевой), она обиделась на Пушкина за то, что он схватил ее за ногу. Далее Бартенев уже от себя добавляет: Пушкин, зная вредный нрав Идалии, сделал это сознательно, чтобы оскорбить ее, и она, мстя за то, что он ухватил ее за ногу, села сочинять диплом рогоносца, которым был страшно оскорблен Пушкин. Поэтому Пушкин стрелялся на дуэли и погиб. Вопрос первый: мог ли поэт так поступить с женщиной в карете, да еще в присутствии своей жены? Все зависит от характера отношений. Одно дело публично похлопать ниже спины незнакомую светскую даму на балу, другое же дело — фамильярно ущипнуть за ляжку сидящую рядом с женой приятельницу и рассказать ей что-нибудь из гусарского фольклора. Думаю, что Пушкин, при всей нашей любви к нему, так поступить вполне мог. Но вряд ли только из-за этого можно было возненавидеть его на всю жизнь.

Можно предположить, что Идалию смертельно оскорбили какие-то слова поэта, а ведь он обладал языком еще более острым, чем она, и кого угодно мог смертельно обидеть. Возможно, что эти слова касались человека, о котором без ненависти не мог говорить Пушкин, но которого любила Идалия и к которому была неравнодушна сама Наталья Николаевна. Речь идет о Дантесе. Он был своим человеком в доме Идалии, она не скрывала восторженных и нежных чувств к красавцу кавалергарду. После злосчастной дуэли, когда Дантеса посадили под арест, Идалия посылала ему записочки, а он, на прощание, подарил ей свое кольцо. Когда же Дантеса выслали за границу, его новоиспеченная жена Екатерина, урожденная Гончарова, писала, что Полетика была «в отчаянии, что не простилась с тобой. Она не могла утешиться и плакала, как безумная». Точно известно, что по Пушкину Идалия так не убивалась. Вот этого ей и не могут простить пушкинисты. Как пишет с осуждением С. Абрамович, «после гибели Пушкина Полетика, не таясь, выражала свои симпатии к убийце поэта». Как будто выражать симпатии к любимому человеку, раненному в честной дуэли, — преступление. Ведь он же не из-за угла убил Пушкина.

Вторым смертным грехом Идалии является сводничество: это она, пригласив Наталью Пушкину к себе домой, подстроила ее встречу с Дантесом, а сама ушла в другую комнату или даже уехала из дому. Дантес тотчас начал приставать к Пушкиной, но не тут-то было — Наталья Николаевна сумела бежать от соблазнителя, явилась к Вяземским и там с возмущением рассказала об этой провокации. Некоторые пушкинисты непосредственно связывают эту историю с пасквилем, оскорбившим Пушкина, и с дуэлью. Другие оспаривают детали, но все они одинаково плюются в сторону Идалии — сводня, хотела опозорить нашу «косую мадонну», но та целомудренно избежала западни! Между тем источником этих сведений являются записанные полстолетия спустя два рассказа: один — со слов А. П. Араповой, дочери Наталии Николаевны от генерала Ланского, а второй — со слов упомянутой выше княгини Вяземской. Смысл этих мемуаров понятен: обе дамы хотели удалить с памяти Пушкиной малейшее пятнышко, поэтому и представили всю историю свидания как подлую интригу Полетики. Примечательны два факта. Во-первых, все признают, что жена поэта принимала ухаживания Дантеса и, несмотря на раздражение мужа, открыто кокетничала с французом на балах и приемах, в том числе в доме у Вяземских и Полетики, причем делала это как будто назло супругу. Вяземская сама говорила Бартеневу, что Пушкин, решивший драться с Дантесом, спрашивал жену, «по ком она будет плакать. По том (в смысле — по тому. — Е. А.), отвечала Наталья Николаевна, кто будет убит. Такой ответ бесил его: он требовал от нее страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен красивый и живой француз». В общем, сама Пушкина явно играла с огнем и, наверное, заигралась. Во мнении потомков во всем оказалась виновата одна Идалия, хотя ее вина не так уж очевидна. Во-вторых, вся эта история не отразилась на отношениях приятельниц. Полетика бывала в доме Пушкиной, после гибели поэта они встречались, правда, о старом уже не поминали.

Третьим грехом Идалии Полетики считается ее причастность к пасквилю, посланному кем-то Пушкину 4 ноября 1836 года. Как известно, ему прислали «диплом» члена «Ордена рогоносцев», поздравляя с приобретенными рогами. Логика ряда пушкинистов такова: Идалия и барон Геккерн — приемный отец Дантеса — заманили Пушкину на тайное свидание в дом Полетики, и хотя Наталья вырвалась из рук соблазнителя, через день после этого свидания они организовали рассылку по городской почте позорного диплома по многим адресам, включая адрес на Мойке, 18. Будем целомудренны, как император Николай I, и не станем утверждать, что диплом получен супругом Натальи Николаевны по праву. Хотя обращает на себя внимание то, что госпожа Пушкина страшно нервничала после этого случая и что старик Геккерн начал чем-то ее шантажировать. Чем же ее можно было шантажировать, если она была чиста, да еще о встрече с Дантесом в доме Полетики сразу же рассказала Вяземским и тем самым дезавуировала интригу? Можно ли было шантажировать, привести в замешательство только самим фактом случайной, известной всем встречи?

Суждение Бартенева об Идалии как авторе пасквиля так и не закрепилось в пушкинистике. Долго считали, что писание этого пасквиля — дело рук князя И. С. Гагарина или князя П. В. Долгорукова — светских шалопаев, причем последний был всем известен еще и как скандалист и фальсификатор. Экспертиза 1927 года показала: пасквиль написал князь Долгоруков, точно! Однако позже выяснилось, что автор документа — все же не Долгоруков. Поэтому вернулись к прежней версии: «Автором и вдохновительницей пасквиля, — пишет современный пушкинист, — могла быть именно Идалия Полетика. А написан он мог быть кем угодно. И скорее всего — малоизвестным лицом, которого установить было трудно. У Идалии, жены кавалергардского полковника, поклонников — целый полк». На эту тему даже спектакль готовится к постановке...

Мнение общества обо всей этой истории отразил Николай I в письме к младшему брату, великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года из Петербурга. Этот взгляд со стороны кажется наиболее взвешенным и лишенным экзальтации. Император не упоминает вовсе Полетику, зато последовательно обвиняет во всей происшедшей трагедии Геккерна: «С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний письменно отрекся от требованной сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено. Дотоль Пушкин себя вел как каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса и в особенности гнусного его отца Геккерна. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в сем деле. C’est le cas de dire, chasser le naturel, il revient au galop (Вот когда по истине можно сказать: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». — Е. А.). Пушкин погиб — и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частию самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным, Дантес вдруг посватался на сестре Пушкиной, тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же отказался от дуэли. Но должно ему было при том и оставаться — чего не вытерпел. Дантес под судом равно как и Данзас, секундант Пушкина и кончится по законам, и, кажется, каналья Геккерн отсюда выбудет».

Наверное, все бы как-то успокоилось, поросло быльем, об Идалии забыли бы — она мирно доживала свои годы в Одессе, где умерла в 1890 году. Но тут она позволила себе (правда, со слов какой-то дамы) страшную бестактность или четвертый антипушкинский грех, который уж точно пушкинисты всех времен не простят ей никогда. Якобы, узнав, что благодарные одесситы хотят поставить свой знаменитый памятник Пушкину, старушка собралась поехать на бульвар, к памятнику, «чтобы плюнуть на него». Плевать на солнце нашей поэзии?! Ну уж знаете! Впрочем, неизвестно, ездила ли старушка на бульвар, но это намерение теперь упоминается во всех трудах как одно из свидетельств ее неблаговидного участия в истории смерти Пушкина. Зато какой был бы сюжет для картины: «Митьки уговаривают восьмидесятилетнюю Идалию Григорьевну не плевать на памятник А. С. Пушкину». Так и мы не будем тыкать в нее пальцами, пока ничего не доказано.