Пленницы судьбы

Прасковья Жемчугова: последняя роль

3 февраля 1803 года графиня Шереметева, знаменитая Прасковья Ивановна Жемчугова, родила сына Дмитрия, и тотчас ею овладел панический страх. Она страшно боялась, что новорожденного могут похитить или убить...

Прасковья Ивановна тревожилась, когда из соседней комнаты, где лежал малыш (роженица была при смерти), не был слышен его плач. А потом, охваченная паникой, она потребовала от мужа, чтобы тот выставил у дверей детской охрану... Это не было истерикой. Параша знала, как поступают с выблядками — детьми помещиков от крепостных девушек. Их выносят на задний двор и отдают какой-нибудь крестьянке из дальней вотчины, и вскоре они умирают без ухода или — если выживают — сливаются с серой массой крепостных. Возможно, так поступали и с прежними детьми Параши от графа Николая Петровича Шереметева. Но на этот раз она не молчала — ее брак с графом был тайным, но вполне законным, и родившийся сын Дмитрий по праву был его единственным наследником. Так что Жемчуговой было чего опасаться...

Время Екатерины II стало эпохой расцвета крепостного театра — таких театров было более двухсот! Подобного в Европе не было никогда — наоборот, актерские труппы, как цыганские таборы, скитались по городам и весям и являлись символами творческой свободы. В России — наоборот, крепостные театры и оркестры стали чудовищным и циничным символом рабства. У каждого господина была своя причуда. Так, граф Каменский обожал свой крепостной театр, но во время спектакля записывал ошибки и оговорки актеров, и в перерыве зрители могли слышать, как вопит «Гамлет» или «Цесарь», наказуемый собственноручно графом. Крепостных актеров обычно держали в театральных флигелях и казармах, под мелочным надзором крепостных смотрителей, которым за «несмотрение» за рабами-актерами грозило суровое наказание и ссылка в «дальние деревни». В любой момент их могли послать работать на конюшню или поставить на запятки кареты в роли ливрейных гайдуков, а то и продать. В «Санкт-Петербургских ведомостях» можно было прочитать объявление, что «продается живописец», музыкант или певица. Как-то раз А. Г. Разумовский продал Г. А. Потемкину целый оркестр (пятьдесят человек), причем брал недорого для такого живого образованного товара — всего по 800 рублей за голову, не делая различий между скрипачами и барабанщиками. Выдающийся живописец Василий Тропинин — крепостной графа Моркова — был высоко ценим хозяином как художник, но иногда его посылали красить заборы, колодцы, а иногда прислуживать за столом господину в качестве лакея. А уж для любителей «актерок» разницы между труппой и гаремом не было никакой.

Муж Параши граф Николай Петрович Шереметев был другим господином, добрым и гуманным. Он без ума любил театр, музыку, сам преподавал актерам мастерство, подчас с виолончелью сидел в оркестре, среди своих музыкантов. Актеров у него кормили лучше, чем у других меломанов, они получали жалованье, приличную одежду. Николай Петрович был самым богатым помещиком России: так случилось, что его отец Петр Борисович — наследник несметных богатств петровского фельдмаршала Б. П. Шереметева — удачно женился на богатейшей княжне Черкасской. Два гигантских владения слились в необъятное крепостное государство.

Вообще же Николай Петрович был личностью необыкновенной. Он оказался плохим наследником своих напыщенных, честолюбивых предков. От звона оружия и рева медных труб у него болела голова. По своему характеру Шереметев был добрым и скромным человеком. Как-то раз он сказал: «Чувствую, что нет моих никаких заслуг, я уже и сам позабыл, что предки наши делали». Николай Петрович был убежден в суетности, непрочности земных богатств, хотя от них и не отказывался.

Неизвестно, когда Параша стала любовницей Шереметева. В народе была известна сочиненная, возможно, самой нашей героиней песня, называвшаяся в песенниках начала XIX века так: «Песня кусковской крестьянки Параши Кузнецовой-Горбуновой» о романтической встрече молодого красивого барина с прелестной девушкой-крестьянкой вечером у лужка. Если заменить лужок сценой, то это и есть история любви Шереметева и Параши Жемчуговой. Но, вероятно, все началось, как обычно бывало в те времена: проходя, барин бросал платок под ноги понравившейся ему сенной девушке или актрисе, и она обязана была принести его в спальню. До Параши в роли такой же фаворитки была певица Анна Изумрудова, да, наверное, были и другие девушки.

Но увлечение Шереметева Парашей было особым. В основе его лежало восхищение Шереметева — музыканта талантливого, но не великого — божественным даром этой певицы. Им двигало невольное и вполне понятное желание быть причастным этому гению, видеть, чувствовать, как возникает волшебство ее голоса, как преображается в своей сценической роли эта худенькая девушка. Отсюда и желание быть с ней ближе, а лучше уж — обладать ею. А потом он, часто разговаривая с Парашей, оценил и ее личность. Позже Шереметев писал о несравненных человеческих достоинствах жены: «Разум, искренность, человеколюбие, постоянство, верность, привязанность к святой вере и усерднейшее богопочитание». Все вместе это называется одним словом — любовь. Она полностью завладела его сердцем, и поэтому Николай Петрович на долгие годы для света оставался холостяком, отвергал все предложения о женитьбе, которым, естественно, не было конца. Ему удалось даже отклонить предложение самой высокопоставленной свахи — Екатерины Великой, которая хотела выдать за него свою внучку великую княжну Александру. Не стала его женой и Анна Орлова-Чесменская. Этого брака очень желал отец девицы, знаменитый Алехан — граф Алексей Орлов-Чесменский...

История Параши вполне типична для крепостных актрис. Выделилась она благодаря своей природе, данному от Бога дарованию. Необыкновенные вокальные способности и артистический дар дочки крепостного Ивана Степанова — ярославского деревенского кузнеца-горбуна (отсюда ее фамилии: Горбунова-Ковалева, Кузнецова, Ковалевская) — проявились в семь лет (она родилась в 1768 году). Она пела на деревенских посиделках, крестьянских свадьбах и была замечена тогдашними «селекционерами»: известно, что еще императрица Елизавета Петровна посылала по украинским селам и церквам своих агентов, чтобы отбирали для придворной капеллы самых голосистых хлопцев. А поскольку в обширных владениях Шереметевых знали о театральных причудах господ, то неудивительно, что маленькая Параша была замечена и вместе с семьей оказалась в Кусково, где девочку отдали в уникальную по тем временам театральную школу, которая работала уже много лет в имении Шереметевых. Там Парашу учили грамоте, письму, дикции, пению, игре на инструментах (арфа, гитара), танцам, хорошим манерам, языкам. Девочка сразу же выделилась из стайки своих подруг — она была прилежна, умна, много читала, а главное — в ней светился необыкновенный дар. Кроме французского языка Парашу учили итальянскому — а как же петь, не зная языка почти всех тогдашних великих опер мира? К тому же пением с Парашей занимались итальянские учителя.

И все это делалось, чтобы в один прекрасный день вывести девушку на подмостки кусковского крепостного театра. Он был основан еще отцом Николая графом Петром Борисовичем и славился на всю страну, ибо там выступали настоящие профессионалы: с актерами работали лучшие артисты вроде Ивана Дмитревского и танцмейстеры, и композиторы, подобные Дж. Сарти.

На кусковской сцене одиннадцатилетняя Параша и дебютировала в 1779 году в комической опере «Опыт дружбы», а в тринадцать лет ей уже стали поручать и заглавные роли в других оперных спектаклях. А потом, года через четыре, она стала примой Шереметевского театра Прасковьей Жемчуговой. Эту фамилию, кстати, ей придумал сам барин. Как-то раз он взял список актрис и переменил им «природные» фамилии на более благозвучные. Так появились Бирюзова, Гранатова, Жемчугова, Изумрудова, Яхонтова. А то было все как-то некрасиво: Шлыкова, Ковалева, Буянова, Калмыкова... Это тоже было в манере русского барства и безбрежного самовластия: ученые до сих пор недоумевают, почему царю Алексею Михайловичу понадобилось на одном из дворянских смотров изменить имена множеству дворян. Был Петр — стал Иваном, был Иван — стал Петром. Зачем это было сделано? Неведомо!

Вот тогда-то и начался долгий роман Шереметева с Парашей. Увлеченный ею граф музицировал, ставил все новые и новые спектакли, строил и перестраивал театры: вначале, на манер версальского театра, он перестроил театр в Кусково, а потом основал новый театр — в имении Останкино. И все ради нее, во имя ее гения. Мы не знаем, как звучал ее голос, — такова судьба певцов далекого прошлого. Мы знаем, что она пела почти двадцать лет, исполнила около пятидесяти оперных партий и успех ее у зрителей (включая самых требовательных, музыкально образованных) был ошеломляющий. Все признавали, что Параше особенно удавались роли в итальянских операх.

Все признают также, что Параша не была красавицей. Худенькая, болезненная, слабого сложения, она не отличалась от своих подруг до тех пор, пока не начинала петь. «В минуту обаяния, которое невольно охватывает вас, — писал современник, — приобретают весь смысл и значение эта казавшаяся неправильность в овале лица, эти глаза — сильные и нежные во взоре глубоком и влажном». Но Параша не была лишь прекрасным живым инструментом. Она была личностью — кроме доброты люди видели в ней «твердость воли и силу натуры». Люди замечали также, что драматизм, с которым она играет на сцене, имеет глубокие корни в ее личной судьбе — женщины талантливой, образованной, умной, с болью осознающей себя рабыней, фавориткой господина. Как известно, в этом-то и заключалась главная трагедия образованных рабов, будь то Шевченко, Тропинин или Жемчугова. Ведь вольную она получила от своего господина только в 1798 году.

И дело не в жестокости Шереметева. Как часто бывает с подобными достойными, но очень богатыми людьми, Шереметев жил в своем мире. Крепостное право было для него естественным, мирообразующим элементом. Некоторым он казался «избалованным и своенравным деспотом, незлым от природы, но глубоко испорченным счастием», которое он получил от рождения. Но кажется главным, что ему было непонятно значение свободы для других людей. Вообще в то время были, наверное, только двое, кто понимал это: императрица Екатерина II да сосланный ею же в Сибирь Александр Радищев. Екатерина, вспоминая Москву 1750-х годов, писала в мемуарах: «Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить цепи без преступления... Мало людей в России даже подозревали, что для слуг существовало другое состояние, кроме рабства». И далее она пишет как будто о Николае Петровиче Шереметеве: «Когда посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже когда я сама говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями..., разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный, у которого доброта сердца граничит со слабостью, как даже этот человек с негодованием и страстью защищал дело рабства, которое бы должен был изобличать весь склад его души».

Как-то раз крепостной архитектор Шереметева Миронов попросился на свободу, и Николай Петрович пришел в несвойственный его гуманной натуре гнев. Он потребовал от приказчика «вразумить его [Миронова], что таким наглым и безумным способом от господина просить ничего не дозволено», да еще приказал (все-таки гуманизм есть гуманизм!) «покричать на него, но не наказывать телесно». А ведь мог бы, как граф Каменский, собственноручно высечь своего Палладио. Забегая вперед, отметим, что по завещанию Шереметева (а он умер в 1809 году) из 123 тысяч крепостных вольную получили только двадцать два человека. Среди вольноотпущенников не было ни одного актера. Когда же в 1800 году Шереметев решил распустить театр и переехать в Петербург, в тот самый знаменитый Фонтанный дом, всех актеров по его воле «распределили»: мужчины были определены в швейцары, лакеи, конторщики, а девушки-актрисы были срочно выданы замуж за простых крестьян... Никто из всего блистательного театра Шереметева не получил вольную и не продолжил актерскую карьеру.

Долгие годы Параша жила в общем для всех трехсот актеров флигеле, примыкавшем к барским хоромам. В каждой комнате было по четыре кровати. За всеми девушками был строгий надзор специально назначенных надзирательниц, которые «неусыпно смотрели, дабы здоровье и честь сохранены были». Особенно пеклись, чтобы мужчины «случайно» не попадали в женские комнаты, чтобы девушки содержались в чистоте, «то есть всякое утро умывать лицо, перед обедом и перед ужином, в всякую неделю водить в баню и смотреть, чтобы ни у кого шелудей не было, платье чтобы было чисто». Им покупали дорогие вещи, заказывали у известных портных платья, шляпки, шубы. Кормили их также хорошо, разнообразно, особенно это касалось примадонн. Актеры рангом пониже получали похлебку дворовых. Иногда под присмотром надзирательниц девушкам разрешали прогуляться по улицам города. Мужчин за провинности и дерзости секли розгами, женщин сажали в карцер на хлеб и воду, а тогдашних «звезд» лишали чая и сахара (а давали на день немало — чая черного по 1,5 золотника да сахару по 12 золотников!). Что это не наказание, а благо для блюдущих фигуру танцовщиц, люди поняли позже. Зорко смотрели надзирательницы, чтобы бойкие зрители не лезли за кулисы и не заводили шашни с актрисами, «не портили» помещичью собственность. Особенно опасны были для актрис неотразимые усатые гвардейцы и гусары, которые неистовствовали в ложах и партере и были готовы штурмом брать театральные кулисы. Когда же самому господину была нужна Параша, ее вызывали в барские покои. Что это: тюрьма, закрытый пансион, гарем? Нет, это — русский крепостной театр. Впрочем, театр Шереметева был первым в России крепостным театром, в котором актерам платили деньги за работу на сцене. Параша начала с 300 рублей, а в 1800 году получала 1500 рублей. Но она была гений и фаворитка, другие же актеры получали значительно меньше: оперный певец — 1 рубль в месяц, просто актеры — 60 копеек. В других театрах вообще не давали ни гроша!

В 1790 году Шереметев наконец-то решил построить новый дом и поселиться в нем с Парашей. Там она впервые стала жить как жена состоятельного человека. Но то, что она была по-прежнему метрессой, угнетало ее: Параше был закрыт доступ в общество, в котором вращался Шереметев, отвергнута она была и миром, из которого она вышла, — сплетни, намеки, смех за спиной на деревенской улице и в приходской церкви были ее уделом.

В середине 1790-х годов Шереметев охладел к Кусково. Он стал чаще уезжать с Парашей в Петербург и поспешно строил новую усадьбу и театр в Останкино. И тут Параша сверкала в опере на актуальную тогда тему «Взятие Измаила». Весной 1797 года ее слушал новый император Павел Петрович. Он восхищался гением Параши и знал, что это не просто крепостная девушка, а давняя возлюбленная хозяина дворца и театра. И в этот момент, как считают некоторые наблюдатели, Шереметев струсил, не рискнул заговорить с царем о легализации его отношений с Парашей. Наверняка растроганный государь пошел бы навстречу просьбе своего подданного, и Параша стала бы графиней, законной женой.

В останкинском театре начался закат Параши как актрисы, точнее, как певицы. По-видимому, она стала терять голос, и это решило судьбу театра. В 1800 году Шереметев закрыл театр, который без Параши ему был не нужен. Он дал Параше вольную, а осенью 1801 года тайно обвенчался с ней, «девицей Прасковьей Ивановной Ковалевской», в Москве, в церкви Симеона Столпника, в присутствии только нескольких свидетелей — близких людей. Кажется, эта церковь до сих пор сохранилась — многие помнят это скромное, чудом уцелевшее здание с зелеными куполами на Новом Арбате. А потом супруги переехали в Петербург.

Была ли счастлива тогда Параша как законная супруга? Думаю, что не особенно. Сам Шереметев писал, что основа их семьи — «двадцатилетняя привычка друг к другу». Брак был законным, но оставался тайным до самого конца, и Параша так никогда и не вышла к гостям в роли графини Шереметевой, полноправной хозяйка Фонтанного дома или Останкино. При этом она знала, что у нее много недоброжелателей — как среди света (еще бы: кто против сожительства господина с рабыней, но брак такого человека с холопкой — страшный мезальянс!), так и в среде родственников Шереметева, которым было обидно терять надежду на получение невероятно богатого наследства. Поэтому, когда Параша забеременела и родила мальчика, то она опасалась, как бы чего с ее ребенком не случилась.

Рождение сына Дмитрия совпало, а может быть, обострило давнюю болезнь Параши. В то время ее называли чахоткой. Видя, как истаивает его жена, Николай Петрович решил действовать. Он обратился к государю (тогда на престоле был уже император Александр I) с прошением, в котором сообщал о том, что было известно всему свету и Александру: он законно женат на Прасковье Ковалевской; она родила от него сына Дмитрия; сама же она умирает. Зачем было нужно это послание? Дело в том, что люди такого масштаба, особенно с придворными чинами, были обязаны испросить у государя разрешения на брак. Этого Шереметев, венчаясь в Москве осенью 1801 года, не сделал. Поэтому⁷ ответ государя, переданный через одного из придворных, был равнодушно-примиряюще-холоден: «Граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком угодно». Явно, что государь был обижен, но, по свойственной ему гуманности, не возражал против признания брака законным, а главное — тем самым он косвенно признавал Дмитрия законным сыном и наследником графа Шереметева, а не бастардом. Это была победа. Неизвестно, узнала ли об этом Прасковья Ивановна. Она умерла 23 февраля 1803 года и, может быть, до последней минуты жизни боялась, как бы ее сына не похитили и не отдали в дворовые в дальние деревни...