Поэты-радищевцы

Тебе, Олимпа дщерь священна,

Тебе, Фантазия, мой глас

И звучна арфа посвященна!

На что крылатый мне Пегас?

Ты можешь здесь, в сени укромной,

Явить мне Пинда верх огромный,

Кастальский ток, жилище муз!

Уже восторгом дух пылает,

Твоей амврозии алкает

10 И рвется вон из плотских уз.

В зарях ли, иль гремящей тучей

От горних спустишься небес,

Или возлюбишь мрак дремучий

И тень прохладную древес

Раскинешь над главой моею, —

Чтоб ключ крутящейся стезею,

Гремя по камням, вниз бежал,

Пустынным гулом повторяясь,

И, листвий с шорохом мешаясь,

20 Твое присутство б возвещал;

И ветры б свирепеть престали,

К земле со скрыпом древо гнуть;

Одни зефиры б лобызали

Младой весны цветущу грудь:

В твоем присутствии, богиня,

И африканская пустыня

Творится садом Гесперид!

И дебри финнов каменисты,

И северны поморья льдисты

30 Теряют свой унылый вид.

Грядущих в дальности сумрачной

Столетий ряд моим очам

Яви сквозь твой покров прозрачный!

Что зрю? — Сон скиптрам и мечам!

Орел, терзавший Промефея,

Отогнан. Се грядет Астрея!..

О преблаженный смертных род!

Любовью, миром наслаждайся,

Дарами естества питайся,

40 Сбирай с земли сторичный плод.

Земной превыше атмосферы

Взносись, царь мира, человек!

Расширил ты познаний сферы,

К началам всех вещей востек;

Как луч проник твой взор сквозь бездны,

Ты круги облетаешь звездны,

Их испытуя вещество;

Тобою взвешен мир, измерен;

Высок твой ум, рассудок верен,

50 Свое постиг ты естество!

Все плевелы искоренились,

В соседстве с пользой нет вреда;

С рассудком страсти примирились,

Легла их древняя вражда.

И люди счастие познали,

И люди — ангелами стали!

Но сбудется ль сие иль нет?..

Вникать глубоко не желаю,

К другим предметам направляю

60 С тобой, Фантазия, полет.

С тобой я на Кавказ взбираюсь

И в жерло Этны нисхожу,

В шумящие моря пускаюсь

И в тишине пустынь брожу.

Исполненный благоговенья,

По необъятностям творенья

Я на крылах твоих парю!

Во океане звезд купаюсь —

Но вверх лечу ль, иль вниз спускаюсь,

70 Брегов и дна нигде не зрю.

С тобой люблю я, в мыслях сладких,

Собрать, устроить, просветить

Народы; тигров, к крови падких,

В смиренных агнцев превратить.

С тобой я извергов караю

И добродетель награждаю,

Достойным скиптры раздаю,

А угнетенным всем свободу,

И человеческому роду

80 С Сен-Пьером вечный мир даю!

Тебе стихии все послушны,

Послушны небеса и ад.

Там строишь замки ты воздушны,

А там садишь Армидин сад.

Махнешь — и граций узришь пляски;

Воскликнешь — божества парнасски

Сладчайшу песнь тебе гласят.

Фантазия многообразна,

Всегда нова, всегда прекрасна,

90 Ты тьму нам даруешь отрад!

Коснися мне жезлом чудесным,

В забвенье сладко погрузи,

К святым селениям небесным

На крыльях ветра понеси.

Пусть сладость рая предвкушает,

Пусть в море счастья утопает

Мой дух, исполненный отрад!

Да отженется всяка скверна;

Прочь ненависть, прочь зависть черна,

100 Коварства, лести, злобы яд!

Вселивыйся в стране блаженной,

Куда вам неприступен вход,

Совлекся я одежды бренной

Взнестись к началу всех доброт.

И се... вознесся, — наслаждаюсь,

Озрелся вкруг и восхищаюсь,

Повсюду совершенство зря!

Далеко вас и вашу землю

Оставил, бурь ее не внемлю —

110 Забыла их душа моя!

Всё то, что стройно и согласно,

Слиялось здесь в моих ушах;

Всё то, что благо и прекрасно,

Я созерцаю в сих местах.

Всё то, что душу возвышает

И с божеством ее сближает,

Чрез нервы всё я внутрь беру;

Ах, льзя ль мне днесь землей прельщаться,

Тщете, неправде поклоняться?

120 Пусть в сих восторгах я умру.

Но что?.. ужели исчезает

Питавшая мой дух мечта?

От уха пенье утекает,

От взоров — райска красота!

Я с содроганием очнулся,

Кругом печально оглянулся —

И зрю лишь дикий, темный лес.

В ответ на вздох мой — ветр ревущий

И ключ, в гранитно дно биющий,

130 Шумят сквозь ветвие древес.

Почто, Фантазия всесильна!

Покров снимаешь с глаз моих?

Печалей жатва столь обильна,

А роза-радость вянет вмиг!

Но должно ль оттого терзаться

И плакать? — Нет, мы будем знаться,

Посланница небес, с тобой!

Когда ко мне с улыбкой входишь,

Ты всякую печаль отводишь

140 И в душу сладкий льешь покой.

И так отрадными мечтами

Почаще дух мой услаждай;

Живыми, нежными цветами

Дорогу к смерти усыпай

И будь мой ангел-благодетель!

Ты облекаешь добродетель

Небесных граций в злат хитон

И, нас красой ее пленяя,

Велишь, Фантазия благая,

150 Любить святой ее закон.

Марс в объятиях Киприды

Забывал кроваву брань.

Около прелестной выи

Ластилася мощна длань;

Грудь, твердейшую металла,

Взор Венерин растопил;

Сладкому огню Эрота

Жар сражений уступил.

Вкруг четы богоблаженной

10 Резвится любовей рой;

Марсов меч, копье дебело

Служит шалунам игрой;

Растаскали всё оружье,

Веселясь добычей сей:

«Нами Марс обезоружен,

В нашей власти бог смертей!»

Вся забылася природа

Посреди утех и игр,

Подле агниц беззащитных

20 Засыпал свирепый тигр.

Ястреб горлицам на ветке

Целоваться не мешал,

И, казалось, самый воздух

Тонким пламенем дышал.

Но Марса вдруг опять зовет

Звук труб, орудий глас гремящий;

Летит победа, подает

Ему копье и щит блестящий,

На коем изваян герой,

30 Презревый сладкие забавы,

Томящу негу и покой

Для многотрудных лавров славы.

Свой долг на оном Марс прочел,

Отторгся от любви, вспрянул и полетел

Вооружить себя, — но в шишаке блестящем,

У ног богининых лежащем,

Ах, что военный бог узрел?

Гнездо двух нежных горлиц, —

Они под сенью крылий

40 Усыпили птенцов.

Друг друга милованье

И сладко воркованье —

Троякая любовь!

Какая власть посмеет

Тронуть рукою дерзкой

Ковчег святыни сей?..

Остановился Марс. Дивится, смотрит.

Смягчается при виде сей четы:

Уже его и слава не пленяет;

50 Он страстно пал в объятья красоты

И гласу труб зовущих не внимает,

Веленьем матери своей

Амуры всех оттоль прогнали

Литаврщиков и трубачей

И все орудия попрали

Сих нарушителей утех;

На место ж грубых звуков тех

Златыя лиры и цевницы

Любезный мир превознесли.

60 Не Афродитины ли птицы

Тогда от браней свет спасли?

Когда Фернанд[2] благочестивый

Еще, в неистовстве святом,

Не гнал род мавров нечестивый,

Тогда Гусмановым копьем

Омар младой повержен витязь.

В стране врагов страшась отмщенья

(Убитый знатен был, богат),

Бежал Гусман, и в утомленьи

Перед собой увидел сад,

10 Высоким тыном огражденный.

Когда через сию ограду

С трудом гишпанец перелез,

Узрел хозяина он саду,

Который там в тени древес

Вечернюю вкушал прохладу.

Он о покрове умоляет,

Весь в поте, — эмир Ибраим

Его приемлет и сажает,

И спелы овощи пред ним

20 Со взором дружелюбным ставит.

«Ты гость мой, — старец рек почтенный, —

И будешь у меня укрыт;

Странноприимства долг священный

Тебе защиту дать велит», —

И гостя лаской ободряет.

Но вдруг на время в дом свой вызван

Великодушный старец был;

Итак, чтоб не был кем он признан,

Старик поспешно заключил

30 Его в садовую беседку.

В мучительнейшем ожиданьи

Гусман в ней три часа сидел,

Пока при лунном он сияньи

Опять идущего узрел

Хозяина, который плакал.

«Жестокий, — рек он в сокрушеньи, —

Убил ты сына моего!

Увы, хотя и сладко мщенье,

Но слаще во сто крат того

40 Быть верну в данном мною слове!

Перед садовыми вратами

Стоит мой лучший конь готов —

Беги, ты окружен врагами,

В Толедо, град твоих отцов!

Да будет бог тебе защитник!»

О, зри героя в нем, читатель,

Благотворящего врагам,

Хотя б, кумиров почитатель,

Молился ложным он богам,

50 Но он есть друг творца вселенной.

Пришла печальна старость года,

Зима, по осени златой;

Осиротела вся природа,

Иванов, друг любезный мой!

Ах, скоро вечности пучина

Сего времян поглотит сына,

И сей уже не будет год.

Его заступит место новый,

И, свергнув зимние оковы,

10 Он узрит вновь весны приход.

Так наших дней зима наступит

И чувств огонь погасит в нас,

Ослабит память, ум иступит

И разольет по жилам мраз,

Доколе смерть нас не изымет

Из уз телесных и подымет

Пред нами вечности покров.

Мы там в странах святых вселимся,

Где с бедством, с нуждой разлучимся,

20 Где нет тиранов, ни рабов.

Но прежде претечем покорно

Начертанный судьбами круг;

Потщимся с пользой, непозорно,

И жить и умереть, мой друг!

Прямую изберем дорогу,

Вождю надежнейшему — богу

Предав себя в святый покров;

Окажем к слабым снисхожденье,

К порочным жалость, к злым презренье,

30 А к добрым пламенну любовь.

Теперь, Иванов, можем зваться

Весенними сынами мы;

Еще не скоро прикасаться

К нам хладу жизненной зимы:

Итак, прилежно ниву вспашем,

Чтоб в юношеском сердце нашем

Привязанность к добру росла;

Чтоб, в жаркую годину лета

Огнем благих страстей нагрета,

40 Плоды нам в осень принесла.

Теперь вкруг нас амуры вьются,

Из свежих мирт венки плетут,

Все удовольствия смеются

И все цветы забав растут.

Сорвем попавшуюся розу,

Но осторожно, чтоб занозу

Нам от шипов не получить!

А то, мой друг, и прежде сроку

Узнаем зиму мы жестоку

50 И для болезней будем жить.

О нет! умеренность благая!

Тебе потщимся мы внимать.

Твои законы соблюдая,

Болезней можем мы не знать;

И скуки, дщери пресыщенья,

Не убоимся приближенья,

Твоим щитом ограждены:

Для нас здоровие небесно,

Сие твое дитя прелестно,

60 Продлит еще весенни дни.

Серы, волнисты, тучи дождливы

Медленно сеются врознь;

Сребряно ложе флеровых облак

Нежну покоит луну.

Мраки, редея, взору открыли

Спящу природу везде;

Изредка слышно карканье вранов,

Изредка гул в тишине,

Мало-помалу холмы яснеют,

10 Мрак исчезает с полей.

Дремлющи села петел будящий

К утренним кличет трудам.

Думы, заботы, горесть и радость

В оных проснулись теперь:

Скрыпнули створы, слышен уж частый

Бой молотящих цепов.

К темной дубраве путь я направлю,

К осени вниду во храм;

Ветер бушующ с свистом проносит

20 Бурю сквозь ветви древес.

Мертвые травы, желтые листья

Тщетно кропимы дождем:

Хладну лишь землю он напояя,

Сячется тихо в нее.

Образ истленья, скучную осень

Здесь оставляет мой дух,

В сладком забвеньи, с утренним паром

Медленно к небу взносясь.

Плавает всюду, всё обнимает,

30 Легких касается туч;

Мчится с восторгом выше и выше,

К дальним несется мирам.

Сколь бесконечно благо, премудро

Создал вселенную бог!

Неизмеримость звездами смотрит:

Видит повсюду себя!..

Небо прияло утренню ясность;

Но не увидим весь день

Солнца за кровом пасмурных облак:

40 Бледно цветит их края!

Древо, склонивши голые сучья,

Смотрит на листья свои,

Кои упали к корню и тлеют

Подле родившего их.

Но в одеяле мягкого снега

Землю они утучнив,

В соке живящем паки весною

К стеблям своим востекут;

Паки расцветши, свежестью новой

50 Чувства восхитят мои!

Всё превращает вид свой в природе, —

Не исчезает ничто.

Матерь Природа! сколь благодатна,

Сколько ты к чадам щедра!

В осень сырую, в зиму сурову

Благословляю тебя!

Если б ненастья, бури и стужу

Смертный не знал никогда,

Мог ли бы летом он наслаждаться,

60 Сердцем весною цвести?

Где существуешь ты, души моей богиня?

Твой образ в сердце у меня.

Везде ищу тебе подобных я красавиц,

Но тщетны поиски мои.

Ищу везде, — прошу тебя у всей природы,

Божественная красота!

Из тишины ночной тебя я иззываю,

От трона утренней зари,

Из недра светлых вод, родивших Афродиту,

Когда их ветерок струит,

Когда вечерний Феб поверхность их целует

И дальный брег в туманах спит.

Не в мирных ли лугах гуляешь юной нимфой,

Или во глубине пещер?

Не в горных ли странах свежеешь ореадой,

Превыше грома и сует?

Явись и осчастливь мой дух уединенный

Любовью ангельской, святой;

Неисчерпаемых, небесных наслаждений

Снеси мне розовый сосуд:

Томлюся и грущу, напиться оных жажду, —

Приди, утешь меня, напой!

Как агнец на лугах опочивает злачных,

Так я на лоне у тебя;

Как пламя двух свещей, так наши обе души

Сольются радостно в одну.

Приди ж и учини меня благополучным,

Богиня моея души!

Дщерь всевышнего, чистая Истина!

Ты, которая страстью не связана,

Будь днесь Музой поэту нельстивому

И достойным хвалу воспой!

Дети счастия, саном украшенны!

Если вы под сияющей внешностью

Сокрываете слабую, низкую

Душу, — свой отвратите слух.

К лаврам чистым и вечно невянущим

Я готовя чело горделивое,

Только Истину чту поклонением;

А пред вами ль мне падать ниц?

Нет, кто, видев, как страждет отечество,

Жаркой в сердце не чувствовал ревности

И в виновном остался бездействии, —

Тот не стоит моих похвал.

Но кто жертвует жизнью, имением,

Чтоб избавить сограждан от бедствия

И доставить им участь счастливую, —

Пой, святая, тому свой гимн!

Если мужество, благоразумие,

Твердость духа и честные правила

Совместилися в нем с милосердием,

Он воистину есть герой!

О, коль те в нем находятся качества,

Он составит народное счастие,

Поздних правнуков благословение

Будет в вечность за ним идти.

Многих мнимых героев мы видели,

Многих общего блага ревнителей, —

Все ли свято хранят обещание

Быть отцами, закон блюсти?

Но кто к славе бессмертной чувствителен,

Тот потщится, о граждане, выполнить

Долг священный законов блюстителя

И приимет хвалу веков.

И такому-то, Муза божественна,

О, такому лишь слово хваления,

В важном тоне, из уст благопеснивых,

Рцы языком правдивым ты!

Огнекрылаты кони Феба

Спустились в западны моря.

С сафиром голубого неба

Слилася алая заря.

Прострясь холодными крылами,

Уснули ветры над валами;

Один в кустах Зефир не спит.

Кристальна зыбь чуть-чуть струится,

В нее лесистый брег глядится

10 И с травок теплый дождь слезит.

Я в размышлении глубоком,

Вступив на моря брег крутой,

Носился восхищенным оком

По рдяной влаге золотой.

Мой дух светлел, как вод зерцало,

И сердце у меня играло,

Как яркая в струях заря.

«Очаровательные сцены!

Минуты сладки и бесценны! —

20 В восторге духа вскликнул я. —

Питомцы муз, сюда теките!

Сюда, изящности сыны!

И души ваши насладите, —

Вам виды здесь посвящены.

Пусть дух, мечтами обольщенный,

Пусть сластолюбец пресыщенный

Без чувств при виде красоты, —

Досуг божественный! питаешь

В пиитах жар... и открываешь

30 Всегда им нову прелесть ты!

Блажен, в ком сердце не хладеет

Ко ощущенью сих красот, —

Предохранять себя умеет

От скуки и разврата тот.

Коль дух в изящное вперяет,

Он истинную жизнь вкушает

И живо чувствует себя,

Он презрит злато, пышность, чести;

Не будет он поэтом лести,

40 Прямую красоту любя.

Он льет в согласны, звонки струны

Гармонию души своей.

Любим, гоним ли от фортуны,

Не раболепствует он ей,

Его Природа не оставит,

Отрады сладкие доставит:

О благе чад, послушных ей,

Пекущаяся матерь нежна

И им всегда, во всем споспешна

50 От детства до преклонных дней.

Природа! днесь перед тобою

И я обет святый творю,

Что лжевествующей трубою

Вовек похвал не вострублю

Кумирам золотым, бездушным,

И что потщусь всегда послушным

Тебе, чистейшая, пребыть;

Что добродетель, правду вечну,

Ум, доблесть, мир, любовь сердечну

60 И дружбу стану я хвалить.

И ах, когда бы я стопою

Беспреткновенной мог пройти

Стезю, начертанну тобою,

И мог отверстую найти

Дверь храма твоего святаго!

Всего бы, что красно и благо,

Упился жаждущий мой дух.

Я стал бы счастлив и спокоен,

Любви избранных душ достоин,

70 Всем грациям, всем музам друг!»

Я так вещал — и опустился

В тени дерев на косогор;

Мой дух в забвенье погрузился,

На влаге опочил мой взор.

Она еще едва мерцала,

В подобье тусклого зерцала,

И мгла синелася вдали

На гор хребте уединенном.

В безмолвном торжестве священном

80 Дубравы и поля легли.

Крылами мягко помавая,

Зефир прохладу в грудь мне лил,

С ветвей на ветки он порхая,

Тихонько листья шевелил,

Цветов ночных благоуханья

Вносил мне в нервы обонянья, —

Мои все чувства нежил он.

А с ним, скользнув под сени темны

И мне смежив зеницы томны,

90 Объял все чувства сладкий сон.

Лишь вдался я ему, чудесным

Меня восхитил он крылом

И перенес к странам безвестным.

Я смутный кинул взор кругом:

Везде равнины, лишь к востоку

Увидел гору я высоку

И к оной множество путей.

Из них одни вели лугами,

Другие блатами, буграми —

100 Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей.

При оных мне путях стоящу

Предстала некая жена,

И я ее узрел, держащу

Обвитый крином скиптр. Она

В двуцветну ткань была одета,

На коей нежно зелень лета

Спряглась с небесной синетой.

Ступая ж поступью свободной,

Соединяла в благородной

110 Осанке важность с простотой.

Как нивами покрыты холмы

Волнуются от ветерков,

Так точно груди млекополны,

Которых скрыть не смел покров,

Дыханьем кротким волновались,

И реки млечны изливались

Из оных, всяку тварь поя.

По прелестям ее священным

Блуждал я оком восхищенным,

120 И в ней узнал Природу я.

Толико благолепна взору

Она явившись моему

И скиптром указав на гору,

Рекла: «Стремленью твоему

Ты видишь цель; по сим долинам,

Сквозь те леса, по тем стремнинам

Достигнешь на священный верх,

На верх возможного блаженства,

Изящности и совершенства,

130 Который лучше тронов всех».

«Но возвести мне, о Природа!

(Дерзнул я обратить к ней речь)

На высоту сего восхода

Равно ли трудно всем востечь?

Или мне думать, что пристрастье

К иным ты кажешь, — вечно счастье

И вечно им успехи шлешь?

Что ты, лишь только их рождаешь,

Любимцами предызбираешь

140 И все таланты им даешь?

Ах, нет! как смертному возможно

Тебя в неправости винить!

Открой мне, не сужу ль я ложно,

Потщись сомненье разрешить!»

На то богиня отвечала:

«Я всем живущим даровала

Органы, свойственные им;

Органы те благонаправить

Или в бездействии оставить —

150 Даю на волю им самим.

В ком есть желанье, всяк способен

Возвысить дух свой, просветить

Свой разум. Пашне он подобен,

Могущей всё произрастить,

Когда приложит пахарь руку.

Терпением стяжай науку,

Которой ты себя обрек.

Счастливейший на свете гений,

Уснув в вертепе вредной лени,

160 Парнаса не достигнет ввек».

Рекла — и с кротостью воззрела.

«Хочу, — примолвила она, —

Чтоб райского того предела

Была вся прелесть явлена

Твоим, о смертный, взорам бренным».

Я пал и с духом восхищенным

Благодарить ее хотел.

Но божество внезапно скрылось,

Всё вкруг меня преобратилось,

170 И я — Парнаса верх узрел.

Там лавров, пальм и мирт зеленых

Кусты благоуханье льют,

В брегах цветущих, осененных

Ручьи кристальные текут.

Там вечно ясен свод небесный.

В лугах и в густоте древесной

Поэтов сонмы я встречал;

Сотворший «Илиаду» гений

Над вечным алтарем курений

180 Во славе тамо председал.

Клопшток, Мильтон, в короне звездной,

Сияли по странам его.

Там Геснер, Виланд, Клейст любезный —

Поэты сердца моего.

Там Лафонтен, питомец граций,

Анакреон, Насон, Гораций,

Вергилий, Тасс, Вольтер, Расин,

О радость! зрелись и из россов

Великий тамо Ломоносов,

190 Державин, Дмитрев, Карамзин.

В приятной дебри, меж холмами,

Отверстый отовсюду храм,

Огромно подпертый столпами,

Моим представился очам.

Во оном трон младого Феба

И муз, прекрасных дщерей неба.

Во оном славные творцы,

Друзья людей, друзья природы,

Которых память чтят народы,

200 Которы были мудрецы, —

Прямые мудрецы, на деле,

Не только на словах одних, —

В эфирном мне являлись теле,

В беседах радостных, святых

Красно, премудро совещали

И взор любови обращали

На просвещенный ими мир.

Блаженством их венчались чела,

Божественность в очах горела,

210 Их голос — звон небесных лир.

Средь дивного сего чертога,

В соборе девственных сестер,

Изящности я видел бога.

На арфу персты он простер.

Из струн звук сребрян извлекая

И с оным глас свой сопрягая,

Воспел бессмертно-юный бог.

Я взор не мог насытить зреньем

Его красот, ни ухо пеньем

220 Насытить сладким я не мог.

Власы его златоволнисты

Лились по статным раменам,

И благогласный тенор чистый

Звенящим жизнь давал струнам:

Он пел — и всё вокруг молчало,

И всё вокруг вниманьем стало;

Из алых уст его текла

Премудрость, истина и сладость,

И неизменна чувствий младость

230 В речах его видна была.

То вопль Сизифов безотрадный,

То зов сирен, то Зевсов гром

Ловил в той песни слух мой жадный.

Воскликнуть, пасть пред божеством

Готов я был во исступленье,

И вздрогнул — сильное движенье

Меня отторгло вдруг от сна

На утренней траве росистой —

То пели птички голосисты

240 Восшедшему светилу дня.

Майска тиха ночь разливала сумрак.

Голос птиц умолк, ветерок прохладный

Веял, златом звезд испещрялось небо,

Рощи дремали.

Я один бродил, погруженный в мысли

О друзьях моих, вспоминал приятность

Всех счастливых дней, проведенных с ними,

Видел их образ.

«Где ты, мой Клеант! — я, вздыхая, думал, —

10 Чтоб со мной теперь разделять восторги?

Где вы все? где Флор? где Арист? Филон мой

Где незабвенный?

Утром цвел!.. о Флор! не давно ли плачем

По Филоне мы? Уж весна двукратно

Оживляла злак над его могилой,

Птички любились».

Я вздыхал и, взор устремив слезящий

На кусты, на дерн, вопрошал Природу:

«Друг у нас зачем с превосходным сердцем

20 Отнят так рано?»

Мне была в ответ — тишина священна!

Дале вшел я в лес, оперся на древо;

Листвий сладкий шум вовлекал усталы

Чувства в забвенье.

Вдруг из мрака бел мне явился призрак,

Весь в тумане, он приближался тихо,

Не был страшен мне, я узнал в нем милый

Образ Филона:

Благовиден, млад, он взирал как ангел,

30 Русы по плечам упадали кудри,

Нежность на устах, на челе спокойство

Изображались.

Он уста отверз, — как с журчащим током

Шепчет в дебрях гул или арфу барда

Тронет ветер — так мне влиялся в ухо

Голос эфирный.

Он гласил: «Мой друг, веселись, не сетуй;

Я живу, — излей и во Флора радость

О судьбе моей, а свою с терпеньем

40 Участь сносите.

Всё возможно? Зришь ли миры блестящи

Тамо, землю здесь? Что она пред ними,

То и жизнь твоя пред другими жизньми

В вечной Природе.

Ободрись же ты и надейся с Флором

Лучших жизней там; но не скорбью тщетной —

Благородством чувств и любовью к благу

Чти мою память!»

Он исчез. «Филон! мой любезный, где ты?»

50 Руки я к нему простирал в тумане,

Сердце билось — ах! Но повсюду были

Мрак и безмолвье.

Пусть другие хвалят Киев-град,

Или матушку Москву белокаменну,

Или Тулу, или Астрахань,

Или Низовски края хлебородные, —

Не прельстит меня ни тихий Дон,

Ниже Волга, сто градов напояюща;

Всех приятнее Нева-река:

На брегах ее живет моя Поленька.

И струи ее лазоревы

Часто Поленьке моей служат зеркалом, —

Днем ли черпает прохладу в них,

Или утром красоте омовение.

Встав с зарей, она к окну идет

Между розами вдохнуть свежесть утренню;

Днем из терема отцовского

В легком платьице спешит в зелен сад гулять;

Тихим вечером любуется

Вдоль по каменным мосткам. Но охотнее

В тишине тенистой рощицы,

На цветущих островах ходит Поленька,

То с любезными подругами,

То задумчиво одна-одинешенька;

В светло-русых волосах ее,

Перехваченных венком, легкий резвится

Ветерочек, навевает их

На прекрасные плеча, на высоку грудь,

Прохлаждает щечки алые

И дерзает — о, когда б ветерком я был! —

Но на травку села Поленька,

Устремила, вздохнув, на Неву свой взор.

Ах, по ком вздыхаешь, милая?

Отчего сия слеза в воду канула?

Не о суженом ли думаешь,

Не гадаешь ли уже о златом кольце?..

Если б мне судьба позволила

Сцеловать с твоих ланит слезы девичьи

И, прижав мое ретивое

Сердце к сердцу твоему, перенять твой вздох!

Предметы сердца моего,

Спокойствие, досуг бесценный!

Когда-то обыму я вас?

Когда дадут мне люди время

Душе моей сказаться дома

И отдохнуть от всех забот?

Когда опять я, не с чужими,

Найду себя — златую лиру,

Венчанну розами, настрою

И воспою природу, бога,

И мир, и дружбу, и любовь?

Ах, долго я служил тщете,

Пустым обязанностям в жертву

Младые годы приносил!

Нет, нет! — теперь уж иго свергну.

Надмеру долго угнетало

Оно мой дух, который алчет

Свободы! О, восстану я!

Направлю бег мой к истой цели

И презрю низких тварей цель.

Так, презрю всё! Но кто меня

Обуздывает? Кто дерзает

Восторгу отсекать крыле?..

Не ты ль, судьба неумолима?

Не ты ли?.. Ах, итак мне снова

Тщеты несносной быть рабом?!

Спокойствие, досуг бесценный!

Когда-то обыму я вас?

Когда дадут мне люди время

Душе моей сказаться дома

И отдохнуть от всех забот?

Волков, милый певец! что ты молчишь теперь?

Ты своею давно анакреонскою

Лирой нас не пленяешь

И парнасских не рвешь цветов!

Что ты, друг мой, молчишь, точно как летние

Птички зимней порой? Или под бременем

Тяжкой скуки страдаешь,

Спутан сетью забот лихих?

Сбрось их, юноша, с плеч! Жить независимо

Должен тот, кто любим чистыми музами:

Должен жить — наслаждаться

И нетщетно в груди питать

Огнь, влиянный в него небом на то, чтобы

Жар свой в ближних сердца, свет свой в умы их лил,

Волков! о, посети же

Круг приятный друзей твоих.

С ними можешь забыть всё, что крушит тебя,

Можешь перебирать резвыми перстами

Лиру, сладкие песни

Петь, любовь и весну хвалить!

Пусть декабрь оковал воды, в снега зарыл

Луг, на коем цвели розы и ландыши, —

Чаши налиты пуншем,

Щеки девушек лучше роз!

Здесь Козловского гроб, ваятеля. Юный художник!

С чувством облобызай славного мастера лик

И из урны к себе вызывай Козловского гений,

Или же оный лови в произведеньях его:

В сладких ли мыслях над бабочкой юная Психе мечтает,

Или, Эротов брат, нежный горит Гименей

В мягкой работе резца; дает ли резец сей Ираклу

Править фракийским конем, челюсти львины терзать,

Росский ли явлен Иракл, царей защитник — Суворов, —

Стань пред образы те, в них-то Козловский живет!

Май благодатный

В сонме зефиров

С неба летит,

Полною урной

Сыплет цветочки,

Луг зеленит,

Всех исполняет

Чувством любви!

Выйдем питаться

10 Воздухом чистым, —

Что нам сидеть

В мертвых стенах сих?

Душно здесь, пыльно, —

Выйдем, друзья!

Пусть нам покажет

Бабочка путь.

Там, где широко

Стелется поле

В синюю даль,

20 Вол круторогий

Пажить вкушает

В стаде телиц.

Прыткие кони

Скачут и ржут.

Вижу — от юга

Тянутся тучей

Лебеди к нам.

Ласточка в светлом

Небе кружится,

30 Мчится к гнезду.

Пахарь оставил

Мирный свой кров.

Он уж над пашней

В поле трудится;

Либо в саду

Гряды копает,

Чистит прививки,

Полет траву;

Либо за птичьим

40 Смотрит двором.

Девушки сельски

Гонят овечек

Беленьких в луг.

Всё оживилось,

Всё заиграло,

Птички поют.

Радость объемлет

Душу мою!

Свесившись с холма,

50 Смотрятся ивы

В зеркало вод.

Гибкие ветви

На берег злачный

Кинули тень.

Как здесь прохладой

Сладко дышать!

Слушать под тенью

Чирканье птичек!..

Ах! если б вдруг —

60 Птички, потише! —

Слышится шорох...

Лизанька, ты?

Тени, раскиньтесь!

Лиза со мной!

Вы, коих дивный ум, художнически руки

Полезным на земли посвящены трудам,

Чтоб оный созидать великолепный храм,

Который начали отцы, достроят внуки!

До половины днесь уже воздвигнут он:

Обширен, и богат, и светл со всех сторон;

И вы взираете веселыми очами

На то, что удалось к концу вам привести.

Основа твердая положена под вами,

Вершину здания осталося взнести.

О, сколь счастливы те, которы довершенный

И преукрашенный святить сей будут храм!

И мы, живущи днесь, и мы стократ блаженны,

Что столько удалось столпов поставить нам

В два века, столько в нем переработать камней,

Всему удобную, простую форму дать:

О, наши статуи украсят храм познаний,

Потомки будут нам честь должну воздавать!

Как придут жертвовать в нем истине нетленной

И из источников науки нектар пить,

Рекут они об нас: «Се предки незабвенны,

Которы тщилися сей храм соорудить;

Се Галилей, Невтон, Лавуазье, Гальвани,

Франклин, Лафатер, Кант — бессмертные умы,

Без коих не было б священных здесь собраний,

Без коих долго бы еще трудились мы».

Итак, строители, в труде не унывайте

Для человечества! Уже награды вам

Довольно в вас самих, но большей уповайте:

Готовьтесь к звездным вы бессмертия венцам!

Мудрейший из богов, на коего всегда

Надежда смертного незыблема, тверда!

Тебе во сретенье все помыслы готовят,

Тебя объятия и взоры ловят,

Как только вечности через высокий праг

Занес ты первый шаг!

Все ждут, чтоб ты им быть и жить благословил.

Младенец требует к развитью жизни сил;

Цветущий юноша рад ею наслаждаться;

Муж опытный — плодом обогащаться;

А старцу бы почить по трудностях пути —

Тебе предел найти.

О Время! истине божественной отец!

О вечного добра и сеятель и жнец,

Трудись над жатвою твоею, над вселенной,

Но к нам в сопутстве дщери вожделенной

Приди! Врагов ее — неправосудье, ложь —

Развей и уничтожь!

Противустать тебе какое может зло?

Хотя бы тяжестью Кавказа нас гнело,

Ты приспеваешь к нам, судьбою уреченно,

И — сердце наше стало облегченно,

И там, где мрак в очах, сжимал где душу лед, —

Элизиум цветет!

Но если, сын небес, от оных ты приял

Росой забвения наполненный фиал,

Истнить все суеты, все скорби и печали, —

О, чтоб тому ж забвенью не подпали

И добрых доблести, и мудрых сладка речь —

Сии потщись сберечь!

Да озарят они еще и поздний век:

Свою изящность в них да узрит человек;

Учась Катоновым и Брутовым примером,

Играя с Ариостом и Гомером,

Да будет между тем он кротко сам влиян

Гармоний в океан!

Туда все существа, о Время, ты ведешь;

И богомысленный вселенныя чертеж

Свершается чрез то: от зла добро родится,

Из бедствий нам блаженство учредится,

Итак: по розам ли, по тернию ль твой путь —

Благословенно будь!

Новый перевод в декабре 1805 года

Дающая успех развратнейшим злодеям,

Фортуна! долго ли ты будешь ослеплять

Сим ложным блеском нас, что вкруг тебя рассеян?

Доколе нам твоих кумиров почитать

Служением бесчестным и бесплодным?

И прихотей твоих наряд

Всегда ли будет добр и свят

Перед лицом народным?

И худшие твои дела мы обожаем,

10 Когда венчает их удача — всё тогда

Велико, славно в них; пороки называем

Мы добродетелью изящной, без стыда,

Тебе бы лишь служили в угожденье,

И самый недостойный твой

Любимец есть для нас герой, —

В таком мы заблужденье!

Но сколько б титлами ни славились своими, —

Очами разума вблизи их разобрав,

Сих добльственных мужей, увы! найдем какими?

20 Безумцы, гордецы, презрители всех прав,

Неистовы, коварны и жестоки, —

Вот доблесть странная, где все

В едином собраны лице

Гнуснейшие пороки!

Премудрость истинных героев совершает

И зрит с высот своих, колико низки те,

Которых только длань Фортуны возвышает;

Ниже завидует, что рок, по слепоте,

Дарит победы им несправедливы:

30 Они, при всех своих делах,

Нередко суть в ее очах

Разбойники счастливы,

Что? — в страхе всю когда Италию представлю,

Весь Рим в крови — добром я Силлу помяну?

И Македонского за то царя прославлю,

За что я Аттилу как варвара кляну?

Приму я храбрость ту за добродетель,

Что в грудь мне хладно меч вонзит?

И должен я того хвалить,

40 Кто общих бед содетель?

Какие видим мы черты в бытописаньях,

Завоеватели свирепые, о вас?

О дерзких замыслах, обширных начинаньях —

Законных здесь царей престол тиран потряс,

Опустошает ратник сел обилье,

Огнем стремится грады стерть —

Там стар и млад приемлют смерть,

Там жен и дев насилье.

О, неразумные! о, сколь мы слепо судим,

50 Когда уже сии нас подвиги дивят;

Ужели царь велик в уничиженье людям,

И только ль славе он, вредом гремящей, рад,

Что грабежом себе, убийством стяжет?

Сей образ на земле богов

Одним ли верженьем громов

Свою нам мочь окажет?

Но пусть бы не было без ратных дел возможно

И без трудов стяжать едину, прочну честь, —

Скажите, кто свои победы мог неложно

60 К искусству своему и к храбрости причесть?

Кому случайность тут не помогала?

Неопытен, строптив Варрон

Навлек Эмилию урон,

Прославил Аннибала.

Кому же истое припишем мы геройство

И слава, собственно, кому принадлежит?

Царю, в ком правота и мир — суть сердца свойство.

Который подданных блаженством дорожит;

Льстецов тенетами не уловленный,

70 Прямой Отечества отец,

Приемлет Тита в образец

К щедроте ежедневной.

Пусть тот, кто в храбрости всю добродетель ставит,

Себе бы Сократа вообразил царем,

Что вместо Клитова убийцы царством правит:

Примерный царь, — не царь, но бог сиял бы в нем,

Который осчастливит миллионы;

Но сколько бы, напротив, мал

На Сократовом месте стал

80 Завоеватель оный!

Престаньте ж, витязи, хвалиться тщетным видом

Лавровых сих венцов, на них же кровь и прах!

Тиран, сообщник хитр Антонию с Лепидом,

Вотще б рассеевал по всей вселенной страх:

Он Августом отнюдь бы не нарекся,

Когда б, в противность прежних дел,

О правде он не порадел

И в милость не облекся.

Несчастием свое геройство искусите,

90 О пресловутые геройские главы!

Измену счастия, не изменясь, снесите!

Пока оно вам льстит, дотоле мочны вы!

Но в малом чем запнет вас рок противен —

Личина сорвана долой,

Исчез блистательный герой,

И слабый смертный виден.

Немногие тому усилия потребны,

В завоеватели кто хочет быть включен;

Но тот, кто победить умеет рок враждебный,

100 Заслуживает быть Великим наречен.

Ничто его достоинств не отъемлет;

Тивериевых шум побед

И Варуса постигший вред

Он равнодушно внемлет.

В несчастьи никогда дух бодрый не теряя,

А упоение благополучных дней

Всегда спасительной боязнью умеряя, —

Биемый вихрем бед, он глубже и сильней

Во добродетели укоренится,

110 Фортуна может нас забыть,

Но мудрый должен твердым быть:

Судьба переменится.

Вотще Энею зло Юнона умышляла:

Премудрость! ты ему покров необорим:

Его потомков ты в несчастьях укрепляла,

Доколе наконец победоносный Рим

Пунически сверг стены в прах — сторицей

Своих героев смерть отмстил

И тамо лавры возрастил,

120 Где были кипарисы.

О Душенькино порожденье,

Которого она Амуру родила!

Божественное Услажденье,

Без коего б и жизнь не жизнью нам была!

Всех тянет твой магнит, всему дает движенье.

Мы для тебя несем опасности, труды:

И полководец, и простой воитель,

Последний раб и мощный повелитель —

Все пореваются для сей единой мзды.

Когда б и нам, питомцам Аполлона,

Себя хвалы молвой приятной не пленять

И льстивого сего для слуху звона

За весь наш труд себе в награду не вменять,

Зачем бы нам и сочинять?

Что пышно славою у нас именовали,

Сей Олимпийских игр венец,

Чем победителей увенчевали,

Не Услажденье ль то? Не ты ль кумир сердец?

И в самой неге чувств приманка не твоя ли?

Начто ж и Флорины рассыпаны дары?

И златозарен Феб восточный,

И вечер стелет узорочны

Ему из легких туч по небесам ковры?

Начто ж Помона снеди сочны

И Бахус славные дает пиры?

Тебе пременен вид богатыя природы,

Зелены пажити и сребряные воды,

Где ходишь с кроткою задумчивостью ты.

Твои же чада суть художества изящны,

Их звуки сладкие, их формы и цветы.

А милых девушек забуду ль красоты!..

Они твои священницы всегдашни.

О ты, которому в Элладе фимиам

Курился радостный под ясным небосклоном,

Которому учились там

И с Эпикуром, и с Платоном,

О Услаждение, приди, приди и к нам.

Не презри с нами жить: не будешь здесь без дела.

Есть игры, есть любовь у нас,

Есть музыке и книгам час;

Мы шумны города и тихи любим села,

И, словом, всё, чем жизнь весела

В разнообразностях своих оттенена;

И меланхолию, — в иной час и она

Есть Услаждение прямое.

Так осчастливь же нас присутствием своим,

Психеино дитя драгое,

А чтоб насытились вполне блаженством сим,

Продли нам веку вдвое, втрое,

Сто лет уж ровно оточти...

Чтоб сыту быть тобой, нам мало тридцати.

Да воспоет иной, с Клопштоком и Мильтоном,

Миров и ангелов творца;

Или ко всецарю, в мольбе, псаломским тоном,

Свое и наше воскрилит сердца:

Природы в чудесах его изображает,

Величием его наш разум поражает.

Я в мире нравственном содетеля пою.

Не нужно отлетать мне в сферы неизвестны.

Земля, на коей мы дышим, — феатр нетесный,

10 Где узрю, господи, премудрость я твою!

В деяньях, в помыслах искать тебя я буду,

И в заблуждениях людских.

Ты сам невидимо присутствуешь повсюду;

Всё к исполнению намерений твоих!

Тобой рождаются, цветут, падут народы.

Что пало, вновь взойдет, и плод даст, что цвело.

Из свитка вечности ты развиваешь годы,

Несущи благо нам и зло.

Зло? — но оно таким для нас, для малозрящих!

20 Противно детям так целебно питие,

Чем против воли их, в болезнях, им грозящих,

Блюдут родители их нежно бытие.

Из нечетов лишь чет, из хаосов порядок —

Сии ты всем вещам законы начертал!

Ты хочешь, чтоб покой был утружденным сладок,

И да не пожнет тот, кто нивы не вспахал.

В трудах и бедствиях лишь доблесть познается,

И мудрость лишь одним неленостным дается.

Но если видится нам злобы торжество,

30 Неправосудие коль правду угнетает,

Лукавство простоте коль сети соплетает,

Коль жертва сильного слабейше существо, —

Злодеев счастию завидовать не будем!

Земные благи все оставим в их руках:

Недостает сим жалким людям

Первейшего из благ —

Спокойствия души и сердца неукорна.

Блажен владеющий сокровищем таким!

Он если бы и пал плачевной жертвой злым,

40 Ему и смерть триумф — им жизнь гнусна, позорна.

Их души под бичом твоим.

Незримые твои удары настигают

Повсюду их. Вотще от оных убегают,

Жегомой совестью душе ища прохлад

В стяжаньях, в роскошах и в шуме ложной славы:

Им всяко место, всякий час им ад,

Коль путь оставлен ими правый.

Но тот, кто столько зол, что совесть заглушил,

Наказан самою бесчувственностью будет.

50 Помрет он скотски, так, как жил,

И заслуженного в сем мире не избудет

Ни злой, ни добрый человек.

Откуда мы пришли, куда пойдем — не знаем;

Но не без бога наш земной проходит век:

Не глас ли божий мы в самих себе внимаем,

Глас одобрений и упрек?

Не богом ли самим в нас светит разум здравый

Сквозь мрак безумия, с которым он в борьбе?

Сквозь беснование разврата добры нравы

60 Идут из века в век — не по его ль судьбе?

На всех твоя судьба, о боже, оправдится:

Без воли твоея ничто не совершится,

А воля есть твоя — порядок всех вещей.

И ежели доднесь убийственных мечей

И огнедышащих бойниц не покидаем,

Средь мира даже тысящью смертей,

Распутством, завистью, враждой себя снедаем, —

В том не иное зрю, как благотворный ветр,

Который бурями стихии очищает,

70 Застаиваться им мешает.

Он минет — и земля из освеженных недр

Нам жизни новые произведет с избытком,

И новый разольет нектар в эфире жидком.

Железо лютыя войны

Разорет недро тишины,

И улучшается народов целых жребий.

Бич Божий — Аттила и грозный Тамерлан

Не навек претворят края цветущи в степи;

Коммод какой-нибудь, неистовый тиран,

80 На человечество наложит тесны цепи

На малый токмо час. Оно все узы рвет

И с новой силою к добру свой имет ход.

Как мир физический живет движеньем,

Моральный мир живет к добру влеченьем,

И в боге обое соединенны суть.

Он движитель систем планетных,

Малейших и больших — равно нам неприметных;

И он же всем к добру, ко счастью кажет путь;

Вернейшим счастия залогом

90 Свой истый огнь — любовь вложивый в нашу грудь,

Не посему ли ты наименован богом[10]

Издревле от языков всех,

Которы естества смотрели чудный бег,

Там солнце и луну, там звезды, метеоры,

Здесь многоплодные поля, леса и горы, —

Младенческие их недальновидны взоры

В одних явлениях живоподобных тех

Тебя искали

И поклоненье им со страхом воздавали,

100 Но мы, питомцы опытных времен,

Превыше ставшие природных феномен,

Которы мыслию берем в свое подданство

Стихии, время и пространство, —

Познали, что сей мир, толикого добра

Вместилище, сей мир, толико благолепный,

Есть преходящая и грубая кора,

Под коею живет духовный мир бессмертный,

А оного душа и центр есть ты,

Источник истины, источник красоты!

110 Велик в явлениях физической природы,

Ее же действием и ходом правишь сам,

Но более велик в явлениях свободы,

Тобой дарованной моральным существам!

Дар драгоценнейший! Дабы они равнялись

С тобой — своим бы лишь рассудком управлялись

В набрании себе путей:

Рабами ль быть, или — царями быть страстей,

В судьбе души своей всевластны,

Почтенны и тогда, когда чрез то несчастны, —

120 То заблужденный шаг свободы был,

Она ж всегда святее принужденья.

Инстинкт звериный чужд порока, заблужденья,

Зато лишен и тех парящих к богу крил,

Которы суть удел свободных, умных сил.

Как орлий птенцы расправят

Растущи перья мышц своих,

С веселием гнездо оставят,

Где воспиталося слепое детство их, —

Так точно человек, познав себя духовным,

130 Уже не прилеплен к земле:

Мерзя всем тленным и греховным,

Подымет ангельски криле —

И в лоно бога возлетает,

И черплет в полноту души оттоль любовь,

Которую потом на ближних изливает

Посредством дел своих и слов.

Любовию он строит грады,

Триумф и славу общежития,

Ведет людей к законам правды,

140 Их человечество им чувствовать дая,

Любовью силен он над поздними веками;

И за священные дары ея

Достойно иногда могли прослыть богами

Благотворители, наставники людей.

Таков божественный был древле Моисей,[11]

Законодатели, святители, пророки,

Которых чистая душа и ум высокий —

Изображения суть бога самого, —

Достойнейшие те возвестники его!

150 Венец на сей земле всех божиих творений

Есть человечества неутомимый гений,

Ему же покорен весь свет.

Трудам и розыскам его пределов нет;

Упорнейшие он преграды разрушает,

Себя и мир усовершает...

Зачем? — Изящное и доброе любя,

Он в мире и в себе желает зреть тебя!

О, если бы — кого зрит в мире вездесущим,

Того он зрел всегда в душе своей живущим

160 И шествовал того путем, —

Счастлив бы человек был в мире сем!

Его в объятия свои зовет Природа

И наслаждения чистейшие сулит,

Всяк возраст жизненный и всяко время года

Разнообразно веселит.

Забота бледная подчас его тревожит,

Болезнь и бедствие хотят его препнуть, —

Но трудность в нем охоту множит

Ко храму счастья досягнуть.

170 Любовь к отечеству и должность гражданина,

Любовь семейная, отца, супруга, сына —

Рождают много слез, но сколько ж и отрад!

А с бедным иногда и плакать кто не рад!

И все те сладости любовь нам доставляет, —

Любовь, которая символ твой составляет,

Всесохраняющий отец!..

Да принесут тебе все люди дань сердец!

Как утренний туман, исчезнет

Мрак умственный, душевный хлад,

180 И солнце милости воскреснет,

Чтобы проникнуть в самый ад.

Тогда твоя любовь землей возобладает,

Всех, всех обрадует златой ее восход,

Ожесточеннейший в лучах ее растает,

Как в теплом солнце вешний лед.

Приди к нам, матушка зима,

И приведи с собой морозы!

Не столько их нам страшны грозы,

Сколь сырость, нерешимость, тьма,

В которых гнездится чума!

А от твоих лобзаний розы

У нас взыграют на щеках,

Из глаз жемчужны выжмешь слезы!

Положишь иней на висках,

10 И мы — как в сребряных венках.

Ах! долго ли нам грязнуть в тине

И мороситься под дождем?

Ноябрь у нас уж в половине!

Тебя теперь мы, зиму, ждем,

Приди, сбери в морщины строги

Умяклое лицо земли

И на святой Руси дорога

Пушистым снегом устели,

Чтоб наши радовались ноги,

20 Неву и Бельта воды бурны,

В которых нынешней порой

Не виден неба свод лазурный

И Феб на кои взгляд понурный

Бросает, лучше ты покрой

Своей алмазною корой!

И дай нам странствовать по суху

Над пенной хлябию реки;

Подставив под ноги коньки,

Крылатому подобно духу,

30 Не уступать в бегу коням,

Катиться легким вслед саням,

Саням, усаженным четами

Младых красавиц в соболях,

Под пурпуровыми фатами.

Они на новых сих полях

Явятся новыми цветами,

Чтоб царство украшать зимы,

И с ними не озябнем мы!

Дохни, Борей, на нас сурово

40 И влажный осуши эфир, —

С тобою русакам здорово.

А ты, обманчивый Зефир,

Что веешь к нам с Варяжска моря,

Ты нам теперь причиной горя:

Ведь дождь и слякоть от тебя;

Поди ж и дуй своим поэтам,

Которы, и зимой и летом

Тебе похвальну песнь трубя,

Бесстыдно лгут пред целым светом,

50 Теплу и стуже время есть.

И то нам и другое в честь.

Не итальянцы мы, не греки,

Которым наших зим не снесть,

У коих не живут и снеги.

Они пусть хвалят злак лугов,

Журчащих ручейков прохладу,

И жизнь невинных пастухов,

И собиранье винограду:

Не чужды нам забавы их,

60 Но знают ли они отраду

Трескучих зимушек лихих?

Как под снегами зреет озимь,

Так внутрення в нас жизнь кипит

И члены ко трудам крепит.

Доколи бодрость в нас не спит,

Мы рук и ног не отморозим.

И русских удалых сынов

Так не обидела природа,

Чтоб им и помощь и покров

70 Не дать от мразов, хладов норда!

В лесах надолго станет дров,

И есть полезны там соседи:

Лисицы, волки и медведи —

Для теплых шуб обильный лов!

С куниц и с соболей пужливых

Драгие мехи совлекут,

Дубравы целые ссекут

Для топли изб гостелюбивых.

И если не ущедрил Вакх

80 Студеный край наш виноградом,

Довольны русским мы Усладом[12]

При добрых брагах и медах.

Священный бог молчанья,

Которому, увы! невольно я служу!

Несчастлив я и счастлив,

Что на устах моих твою печать держу.

Несчастлив, коль безмолвен

В беседе с добрым я и с умным. Ни излить

Пред ним советно мысли,

Ни время с ним могу приятно разделить!

Язык имея связан,

10 Истолкователя сердечных чувств и нужд,

Я должен, сжавши сердце,

Полезных многих дел и радостей быть чужд,

Которыми владеет

Последний из людей, когда он получил

Божественный дар слова,

Сего слугу ума и движителя сил.

Но мне, его лишенну,

Роптать ли и других завидовать судьбе?

Нет, я не мене счастлив,

20 Что скрыться иногда могу в самом себе,

С тобою, бог молчанья!

Когда злословием бываю оглушен

И диким пустословьем,

О радость! отвечать я им не принужден.

Могу лишь помаваньем

Главы иль знаками отделаться от них,

Ни в спорах бесполезных,

Ниже часы губя в учтивостях пустых.

И от пороков многих,

30 Молчанья строгий бог, меня ты оградил;

Я поневоле скромен,

Смирен и терпелив. Во мне ты притупил

Сей обоюдуострый

Опасный меч — язык. Ах! может быть, во зло

Он был бы мне и ближним?

Твое хранение меня от бед спасло.

Из сети искушенья

Не ты ли отрока меня еще извлек

И в сень уединенья

40 Принес, и чистых муз служению обрек?

Священный бог молчанья,

Которому, увы! невольно я служу,

Несчастлив я и счастлив,

Что на устах моих твою печать держу!

Крилатое Негодованье!

Строгоочита Правды дщерь!

Жизнь смертных на весы кладуща,

Ты адамантовой своей уздою

Их бег порывистый умерь!

Не терпишь ты гордыни вредной

И зависть черную женешь,

А счастию — отцу гордыни —

Таинственным твоим, вечнобегущим

Превратность колесом даешь!

Невидимо следя за нами,

Смирительница гордых вый,

Склонив свои зеницы к персям,

Не престаешь неложным мерять лактем

Удел комуждо роковый.

Но и смягчись к проступкам смертных,

Судяще жизнь их правотой,

Крилатое Негодованье!

Тебя поем, тебя мы ублажаем

С подругою твоей святой,

Со Правосудьем грозномстящим!

Его же приближенье к нам

На крыльях, шумно распростертых, —

Смирит и гордость, и негодованье:

Ему послушен Тартар сам!

Година страшных испытаний

На вас ниспослана, россияне, судьбой.

Но изнеможете ль во брани?

Врагу торжествовать дадите ль над собой?

Нет, нет! Еще у вас оружемощны длани,

И грудь геройская устремлена на бой;

И до конца вы устоите,

Домов своих, и жен, и милых чад к защите;

И угнетенным днесь Европы племенам

10 Со смертью изверга свободу подарите:

Свой мстительный перун вручает небо вам.

Вотще сей бич людей, одет в броню коварства,

Не могши лестью вас, как прочих, уловить,

Всю собрал мощь свою, все покоренны царства

Свои привел, чтобы Россию подавить.

Вотще граблением питает ратны силы,

Как саранчу пустив по селам и градам.

Не снедь обильную они находят там,

Но цепи и могилы;

20 Проклятие и вечный срам

Сбирают в дань Наполеону!

Но Александру в дань — бесчисленных сердец

Любовь. Она есть страж, она подпора трону,

Когда царь не тиран, но подданных отец.

Не ты, о добрый царь, не ты для бренной славы

Чингисов и Аттил

Покой народов возмутил,

Но твой противник, муж кровавый,

В вертеп разбойничий Европу обратил.

30 Он утомил твое терпенье,

Друг человечества! Ты должен был извлечь

Молниевидный свой против злодея меч

И грозное свершать за всех людей отмщенье.

Ты верный свой народ воззвал,

И мирный гражданин бесстрашный воин стал,

Вожди явились прозорливы,

И вражьи замыслы кичливы

Уничтожаются. Кутузов, как Алкид,

Антея нового в объятиях теснит.

40 От оживляющей земли подняв высоко,

Собраться с силами ему он не дает.

Стенающий гигант, вращая мутно око,

Еще упершеюсь пятою в землю бьет.

Дыханье трудно в нем, с него пот градом льет,

Еще последние он силы напрягает,

Из уст злохульных яд и пламень изрыгает;

Но сильная рука его отвсюду жмет.

Чудовища, ему послушны, —

Подобье басненных кентавров и химер —

50 Лежат вокруг его изъязвлены, бездушны.

Там Витгенштейн троим драконам жало стер.

Но изочту ль вас всех, герои знамениты,

Которыми враги отражены, разбиты

И коих доблестью Россия спасена?

Священны ваши имена

У благодарного останутся потомства.

И вы, которые легли на брани сей,

Встречая славну смерть средь Марсовых полей

Или от лютости врагов и вероломства,

60 Стяжавшие себе плачевный мавзолей

Под пеплом городов! усопших россов тени!

Вы с пренебесных к нам взираете селений

И утешаетесь, достойну видя месть

Врагам, забывшим честь.

Мы оскверненную от них очистим землю

И возвратим себе и всем народам мир.

Трясыйся, хощет пасть страшивший их кумир,

Я звук его паденья внемлю,

Для слуха моего сладчайший лир!

70 С падением его подъемлется Россия,

Венчанна славою. Как солнце после бурь,

Яснее озарив небесную лазурь,

Прострет на всё свои влияния благия:

Растенья нову жизнь в лучах его пиют,

Стада выходят в луг и птички вновь поют.

Так оживем мы все, гремя победны песни

И прославляя мир, благое божество.

Тогда разделят все россиян торжество,

Тогда и ты, Москва, священный град, воскресни,

80 Как Феникс златокрыл из праха своего!

Я — русский; верности и веры не нарушу.

Ты тело мне клейми,

Не запятнаешь душу!

А руку и с клеймом, изволь, — себе возьми!

«Беспечально теки, Волга-матушка,

Через всю святую Русь до синя моря;

Что не пил, не мутил тебя лютый враг,

Не багрил своею кровью поганою,

Ни ногой он не топтал берегов твоих,

И в глаза не видал твоих чистых струй!

Он хотел тебя шлемами вычерпать,

Расплескать он хотел тебя веслами;

Но мы за тебя оттерпелися,

И дорого мы взяли за постой с него:

Не по камням, не по бревнам мы течем теперь,

Всё по ядрам его и по орудиям;

Он богатствами дно наше вымостил,

Он оставил нам все животы свои!» —

Так вещали перед Волгою-матушкой

Свобожденные реки российские;

В их сонме любимы ее дочери

Ока с Москвой негодующей,

И с чадами своими сердитый Днепр,

Он с Вязьмой, с Вопью, с Березиной,

И Двина терпеливая с чадами,

С кровавой Полотой и с Улою.

Как возговорит им Волга-матушка:

«Исполать вам, реки святой Руси!

Не придет уж лютый враг нашу воду пить:

Вы славян поите, лелеете!»

«Где ты так долго гостил, мой беглец?» — «Ах, мало ли где я

Был, расставшись с тобой? Там, у восхода горы,

Я забрел в вертеп к Грамматике, к оной Сивилле,

Дух имущей пытлив: закабалила меня!

Корни слов послала копать, в стебельки, в лепесточки

Расщипать для нее нежны цветы языка.

В сей работе меня нашли проезжие, взяли

В город с собой — научить дельному, в люди пустить.

Вырвали тут из рук моих и лукошко с корнями,

Кои я накопал, ах! и священный твой дар,

Муза, сняли с меня за плечами висевшую лиру,

И побросали во прах всё, чем я дорожил.

Тщетно я умолял их пустить меня на свободу,

Брошенной ими под куст лиры глазами искал.

С хладной насмешкой мне жестокие так говорили:

«Лета мечтаний прошли, дельным займися теперь.

Труд и заботу возьми в сопутники к храму Фортуны,

С горем носи пополам знаки приязни ее!»

Я вздыхал и нехотя шел с трудом и заботой;

Часто грустил по тебе, спутнице прежней моей».

— «Кто же избавил тебя от их тиранства и лиру

Отдал обратно тебе?» — «Тронут моею мольбой,

Зевс послал Эрмия прогнать от меня бледнолицых

Слуг Фортуны — сует. Он кадуцеем своим

К ним прикоснулся — вздремали. Меня он свободного вывел

На тропу, где я лиру оставил свою.

Там еще она лежала, и ржавые струны

Проросли травой, сладостный тон в ней заглох.

Ты настроишь ли мне ее вновь, благодатная Муза?»

— «Попытаюсь, но нет, всё уже лира не та.

Я подарю тебе другую, с пониженным тоном,

Воспевать не мечты юности, и не любовь —

Воспевать деянья мужей и строгую мудрость».

— «Ах! позволь мне еще юность воспеть и любовь».

Давно я с музой разлучился,

Играть на лире разучился,

Корплю час целый над стихом.

Когда вы от меня хотите

Стихов в прекрасный ваш альбом,

Ах! тот огонь мне возвратите,

Которым прежде я горел,

Когда любовь и дружбу пел,

Но будете ль хоть сим довольны

Желаньем искренним моим,

Чтоб счастье, радость, дни раздольны

Лилися с неба вам двоим

С супругом вашим, чтоб не знали

В свой век ни скуки, ни печали

И чтоб вы нас не забывали.

Когда-то, милый друг, удастся нам опять

В спокойной хижине, для мудрых столь любезной,

Пред светлым камельком двух-трех друзей собрать

В кружок доверенности тесной

И там за налитым стаканом толковать

О всякой всячине, приятной и полезной...