Иван Мартынович Борн родился 20 сентября 1778 года в Эстляндском уездном городе Везенберге,[24] где и прошло его раннее детство. В 1788 году родители определили его в петербургский пансион некоего К. М. Хитрово, видимо для подготовки к поступлению в Академическую гимназию, так как 1 августа следующего года он был зачислен именно в это учебное заведение.
Учился Борн успешно, о чем свидетельствует «произведение» его в «студенты», состоявшееся 28 мая 1794 года. Гимназию Борн закончил 12 июня 1796 года и был выпущен из нее переводчиком. В последующие годы он служил корректором в академической типографии и некоторое время учительствовал в Смольном институте. В связи со служебными поручениями Борн часто отлучался из Петербурга. В 1796 году он выезжает в Никольское, в 1798-м — в Москву, в 1799-м — в Иркутск, в 1801-м — на Украину.
15 июля 1801 года Борн, вместе со своим гимназическим товарищем В. В. Попугаевым, создает в Петербурге «литературное общество», то есть Общество любителей изящного, в недалеком будущем — Вольное общество любителей словесности, наук и художеств. «Мы... восхищались сею мыслию, — вспоминал он год спустя, — проводили нередко целые часы в рассуждениях о сем предмете, пригласили к нам бывших наших сотоварищей в учении».[25]
Борн избирался секретарем, цензором и президентом общества. Пост президента он занимал с 5 декабря 1803 по 15 июля 1805 года, когда его заменил И. П. Пнин, а после смерти Пнина — с сентября 1805 года до 15 июля 1807 года.
31 марта 1803 года возник вопрос об официальном признании Общества, для чего необходимо было обратиться с письмом к Александру I. Борн высказался против этого предложения: он понимал, что такого рода решение налагает на каждого из членов обязательства, стесняющие их литературную деятельность. Мнение Борна поддержали только В. В. Попугаев и А. Г. Волков, и письмо к императору все-таки было отправлено.
Литературная деятельность Борна представлена в эти годы стихотворениями, напечатанными в «Свитке муз», и двумя прозаическими отрывками в «Периодическом издании...» 1804 года. Первый из них, под названием «Ночь», — сентиментальная миниатюра, в которой прославление природы и воспоминания о детских и юношеских годах переплетаются с просветительскими мечтами о благе, которое несет с собой «просвещение». Эту последнюю тему развивает второй отрывок, носящий название «Эскиз рассуждения об успехах просвещения». Бумаги Вольного общества содержат также сведения о других, не сохранившихся произведениях Борна, а также о его переводах.
Переведенные Борном произведения отражают просветительские и предромантические его увлечения. Просветительские — наиболее четко представлены в трактатах общественного и филантропического характера: «О бедствиях человеческих» (из сочинений Морица), «Жизнь Говарда», «Воззвание к республике наук»; предромантические — в переводе отрывков из поэмы молодого Гёте «Герман и Доротея».
18 мая 1802 года Борн был назначен директором канцелярии только что открытого Медико-филантропического комитета, в обязанности которого входила врачебная помощь беднякам столицы. В начале следующего года он определяется старшим учителем русского языка в немецкое училище св. Петра, где служит до апреля 1809 года. Для воспитанников этого учебного заведения Борн издал в 1808 году «Краткое руководство к российской словесности» с примечаниями А. X. Востокова. Оно состояло из трех «отделений»: «грамматика», раздел, носящий название «О теории слога в прозе и стихах», и краткая история российской словесности с древнейших времен и до начала XIX века. В главе «О стихотворстве» наряду с произведениями Ломоносова, Державина, Карамзина Борн цитирует стихи Востокова, Каменева и анонимно свои собственные.
В 1808 году в Петербург приезжает принц Ольденбургский, известный в России под именем принца Георгия. В следующем году он вступил в брак с сестрой Александра I — Екатериной Павловной и вскоре был назначен тверским, новгородским и ярославским генерал-губернатором. Борну было поручено учить принца русскому языку и одновременно выполнять роль его кабинет-секретаря. С этого времени Борн фактически выбывает из Вольного общества и переезжает с принцем Георгием сначала в Тверь, а затем в Ярославль. В 1812 году он вместе с принцем принимает участие в организации народных ополчений. В эти годы Борн быстро продвигается по службе, получает награды. В декабре 1812 года принц Ольденбургский скоропостижно скончался. Сообщая об этом событии в дневнике, Борн добавляет: «Ende meiner Staatdienste».[26]
После смерти принца Борн выполнял должность секретаря его вдовы. Когда Екатерина Павловна во второй раз вышла замуж за принца Вюртембергского и переехала в Штутгарт, вместе с нею отправился в Германию и Борн. С 1816 до 1820 года он жил в Штутгарте, а с 1820 до 1830 года — в Ольденбурге, затем, видимо, снова в Штутгарте. Находясь за границей, Борн много путешествует по Европе. Несколько раз (в 1830, 1837 и 1844 годах, согласно дневниковым записям) он на короткие сроки приезжал в Петербург. Умер Борн в Штутгарте в феврале 1851 года.
Пусть простится глаз с тобою,
А устами не могу!
Ах, сколь тяжко, тяжко сердцу!
Хоть и тверд душою я.
И залог любви сладчайший,
Милая! лишь скорбь теперь;
Сладкие уста холодны,
Слабо сжатие руки.
Ах, украдкою лобзанье,
Сколько восхищало ты!
Так нас радует фиалка,
Рано в марте сорвана.
Не сплету веночка боле,
Не сорву уж розы я!
Милая, весна настала,
Осень для меня — увы!
<1802>
Оставляю домик сей,
Миленькой жилище,
Прохожу тропою здесь,
Лес густой и темный!
Лишь теперь взошла луна,
Зефир повевает,
И верхи дерев, склонясь,
Жертвуют богине.
Как прохлада веселит
Летней красной ночи!
Как здесь кротко чувствуешь,
Душу что счастливит!
Трудно радость всю объять,
Но я не желаю
Тысячу таких ночей
За одну с Лизетой.
<1802>
Сердце билось, сел верхом,
Поскакал к любезной;
Уже вечер наступил,
Ночь покрыла горы.
Дуб в туманной ризе там
Башнею казался,
Мрак из-за кустов смотрел
Черными глазами.
Луч луны едва светил
Через мглу густую,
Ветер тихим веяньем
Слух мой ужасал.
Ночь чудовищей творит,
А я бодр и весел;
В жилах кровь огнем горит,
Сердце пламенеет.
Восхищенье, зря тебя,
Душу исполняло!
Сердце билось близ тебя,
Я дышал тобою!
Милое лицо твое
Розово сияло,
Ах! толикой нежности
Был ли я достоин!
Солнце поутру взошло,
Сжало мое сердце,
О, восторг — твой поцелуй!
О, печаль во взглядах!
Мы расстались — и в слезах
Милая осталась;
А ведь счастлив, кто любим!
Счастлив тот, кто любит!
<1802>
Богиня моя! ты в рощах священных,
Где редко странник с тобою беседует,
Приемлешь жертву восторгов чистую
От чуждого низких страстей.
О вы, радости, там неизвестные,
Где вечна борьба мятежных желаний
Мелкие души без цели свергает
В алчну бездну ничтожества.
Вы сопутницы того, кто умеет,
Уединяясь, собой наслаждаться.
Вы вливаете в душу счастливого
Вдохновенья огнь сладчайший.
Оком быстрейшим им измеряется
Бездна, полная миров неисчетных;
В тайных жилищах творящей природы
Он видит законы ее.
Сколько искусство могло подражать ей,
В твореньях великих исследует он;
Всё, что изящно, — рождает благое,
Всякое зло — горесть, беду.
Будучи сыном отечества славы,
Усердием дышит о благе его,
Премудрость законов благословляет,
Злых тиранов в сердцах клянет.
Богиня моя! святая истина!
Тебе фимиам сердечныя жертвы
Приносит чуждый корыстной надежды,
Страха, сына невежества.
<1802>
К тебе я сердцем устремляюсь,
Приятна тишина лесов,
В священной сени наслаждаюсь,
И се — от бурь мирских покров!
Когда по чистому эфиру
Луна свой кроткий луч лиет,
С душою соглашая лиру,
Пою — и забываю свет,
Где всё ничтожное велико,
А всё великое — ничто;
Где тот, кто силен, есть владыко,
А слабый, бедный — раб его;
Где имя важно, а не дело,
Престол где вечной суеты;
Где наслаждается лишь тело,
Порок не кроет наготы.
Чем может дух мой здесь прельщаться?
Чем жажду утолю его?
Но нет! судьбе повиноваться
Есть долг рассудка моего.
И я не из числа несчастных,
Когда имею я друзей,
В случаях жизни сей напастных
Покров и щит души моей.
Доволен участью такою,
Зачем искать мирских сует?
Я счастлив дружбою святою,
Любовью милой юных лет.
<1802>
При шуме ветра я спокоен,
И сердце теплое во мне.
Надежды солнце озаряет
Счастливой жизни путь моей.
Счастливой! Так! Сколь мило чувство
Судьбы довольного собой!
Далек я от картины лживой
Исполненного моря скал,
Пучин-честей, сокровищ, чуждых
Спокойствия душевного.
Доволен малым я и счастлив,
Имея вас, друзей моих,
Умом и сердцем лишь богатых.
В разлуке мы, но дружбе сей
Пространство, время не помеха:
Одна лишь парка враг ее.
В лугах цветных и в рощах тихих,
На троне поднебесных гор
И праведного в сердце чистом —
Мы ищем и лобзаем мы
Следы творца всея природы.
Жизнь наша кротко протечет,
И в недрах вечности мы тихо
И радостно сокроемся.
Между сентябрем 1801 и апрелем 1802
Друзья! иду в ваш круг священный
Из тихой хижины моей;
Беседа истины нетленной,
Отраду в дух скорбящий лей!
Блажен, кто в жизни сей превратной
С душою твердою спешит
Обнять друзей нелестных; знатный
Чертог сатрапский не манит
Того, кто жизни цену знает
И в цвете юных, лучших лет
Стопы свои не совращает
Искать больших мирских сует;
Кто в пламенной душе объемлет
Весь мир и роды всех людей,
Кто добродетель лишь приемлет
Отличием земных властей;
Кто, силы не страшася ложной,
Дерзает истину вещать,
Тревожить спящий слух вельможный,
Их черство сердце раздирать!
Но участь правды быть гонимой, —
Мне скажут многие из вас,
Сынов мечты блестящей, мнимой,
Минутной славы! И у нас
Имеет правда, добродетель
Своих страдальцев: там Сократ,
Мудрец и смертных благодетель,
Казнен; а в ссылке там стократ
Пьют патриоты смерти чашу:
Начто же добродетель нам?
Влача в златых цепях жизнь вашу,
Прилична речь сия рабам!
Но истина пребудет вечно
Всех добрых смертных божеством;
Земное счастье скоротечно,
Оно преходит кратким сном.
Равно как солнце освещает
Эонов вечный круг в мирах, —
Там пал народ! Там — возникает!
Вся тварь живет в его лучах.
Так истина неугасима,
Подобно солнцу в облаках!
И добрыми и злыми чтима
Она была во всех веках!
Такими мыслями занимался я, идучи к вам, любезные друзья! На сих днях умер Радищев, муж вам всем известный, коего смерть более нежели с одной стороны важна в очах философа, важна для человечества. Жизнь подвержена коловратности и всяким переменам. Нет дня похожего на другой. Как легчайший ветер возмущает поверхность вод, так жизнь наша есть игралище вечного движения. Радищев знал сие и с твердостью философа покорился року. Будучи в Иркутской губернии, в местечке Илимске, сделался он благодетелем той страны; ум его просвещал, а добродушие утешало всех, помогало всем, и память добродетельного мужа пребудет там священною у позднейшего потомства. Когда они услышали, что просветитель их, их отец, их ангел-хранитель (он многих вылечил, особливо от зобов, болезни тамошних мест), что Радищев их оставляет, стеклись к нему благодарные на расстоянии пятисот верст! Всякой нес что-нибудь от сердечной благодарности, слеза каждого мешалась со слезами торжествующего честного человека. О, минуты, достойные вечности! Кто из грозных бичей человечества, сих кровожаждущих завоевателей, опустошавших страны цветущие и оковавших в цепи рабства вольных граждан! кто из них, говорю я, наслаждался такими минутами? — Никто! Радость их была буйством, торжество их — поруганием человечеству. О добродетель, добродетель! ты составляешь единственное истинное счастие!
Радищев с горестью расстался с илимскими жителями; на возвратном своем пути остался он везде в памяти. В проезд мой через Тару остановился я в том доме, где он прожил неделю, и хозяин не мог нахвалиться его добродушием, его ласковостию. Такова сила ума и добродетели! Истинно великий человек везде в своем месте, счастие и несчастие его не переменяют. Во всяком кругу действий, как в большом, так и в малом, творит он возможное благо. Истина и добродетель живут в нем, как солнце на небе, вечно не изменяющееся.
Радищев умер, и, как сказывают, насильственною, произвольною смертию. Как согласить сие действие с непоколебимою оною твердостию философа, покоряющегося необходимости и радеющего о благе людей в самом изгнании, в ссылке, в несчастии, будучи отчужденным круга родных и друзей?.. Или познал он ничтожность жизни человеческой? Или отчаялся он, как Брут, в самой добродетели? Положим перст на уста наши и пожалеем об участи человечества.
Друзья! посвятим слезу сердечную памяти Радищева. Он любил истину и добродетель. Пламенное его человеколюбие жаждало озарить всех своих собратий сим немерцающим лучом вечности; жаждало видеть мудрость, воссевшую на троне всемирном. Он зрел лишь слабость и невежество, обман под личиною святости — и сошел во гроб. Он родился быть просветителем, жил в утеснении — и сошел во гроб; в сердцах благодарных патриотов да сооружится ему памятник, достойный его!
Вечная причина всего сущего! пред тобою человек — ничто. Как ему постигнуть связи судеб? Кто изведает таинственные узы великих душ с происшествиями мира в океане вечности?
Ужели смерть есть конец всему? Сие изменение бытия нашего в видимом. Раскроем книгу истории человечества. Все стремились к некоторой цели. Кто оной достиг? К чему сие стремление? Где оному предел? А когда оно есть, когда оно врожденно каждому человеку, то почему нам не признать другой, третьей, вечной жизни? О друзья мои! человек не перестает быть: он переменяет токмо вид свой в природе!
Ты в сферах неизвестных скрылся
От бренных глаз земных;
Но смерти нет! Ты там явился
В кругу существ иных.
Другие чувства, ум и воля
Там исполняют дух:
Стократ блаженнее днесь доля
Твоя, бессмертный дух!
Сентябрь 1802
Скажи, зачем, о гневный Посидон!
Идешь на брань?
Се славный град Петров, не Илион,
Забывший дань.
Не слышишь стон, взносящийся до звезд,
Отчаянных,
Не видишь слез отцовских и невест
О избранных.
Явись, явись, прекрасный Дидимей!
За мраком сим
В лучах своих спасительных излей
Отраду им.
27 сентября 1802
Ты мысль моя, когда от моря луч
Является;
Ты мысль моя, когда свет месяца
В струях горит;
Я зрю тебя, когда подымется
С дороги пыль;
И в поздню ночь, на узкой коль стезе
Зрю странника.
Я слышу там, в шуму валов, тебя,
Мой милый друг!
И в тишине лесов мне слышится
Твой нежный глас.
Я близ тебя, и в отдалении
Ты близок мне.
Спустился мрак, сияют звезды, ах!
Где ты, мой друг?
<1803>
Венчаю меч мой миртовыми ветвьми,
Равно как Гармодий и Аристогейтон,
Когда сражен ими был тиран, когда
Вольность и правосудие восстали.
О вы, даровавшие вольность! Вам смерть
Смертью не была; на островах блаженных,
Герои, вы! где богинин сын Ахилл,
Там, где храбрый сын Тидея Диомед!
Венчаю меч мой миртовыми ветвьми,
Равно как Гармодий и Аристогейтон,
Когда пал тиран Афин от руки их,
Когда пал Иппарх в праздник Минервин!
Вечно пребудет на земле слава
Гармодия и Аристогейтона!
Тиран пал от руки вашей! Вольность
Дана вами Афинам и правосудие!
<1803>
Блажен, кто Крезом или Иром
В несносных узах не живет;
Собой доволен, целым миром,
Не знает он пустых сует.
Не видя благ, не видя счастья
В туманных облаках честей,
В пронырствах не берет участья,
Не ставит скрытных он сетей.
В гражданских должностях он верен,
Супруг ли он, отец иль друг;
Он осторожен, он умерен
И помнит завсегда свой круг.
Его и вёдро и ненастье
Спокойный не нарушат нрав;
Не хочет он на прочно счастье
Отличных от сограждан прав.
Так мыслил я и преселился
Из града в тишину села;
Театром взор не веселился,
К бостону скука не вела.
Ах! постоянство с человеком
Согласно так, как ветр с водой;
Кто в жизни насладится веком,
Где царствует один покой?
Я рвался, мучился, томился
И счастья вне себя искал;
Во град любимый возвратился
И мигом в западню упал.
Что делать? Биться, сокрушаться,
Себя журить в тоске я стал.
«Не лучше ль по миру скитаться!» —
В сердечной скорби вопиял...
Явился мне прекрасный гений
Во сне и ангельски вещал:
«Не будь рабом предрассуждений,
Восстань! Победы час настал».
Как вновь родясь, я тяжки узы
Во слабы нити превратил
И с юным духом к вам, о музы!
С любовью новой поспешил.
<1804>
Утро с улыбкой
Видит Аглаю
Спящую здесь;
Розовой тканью
Милой ланиты
Зефир покрыл.
Тихо в природе,
Всё торжествует
Грации сон;
В сладком забвеньи
Резвых амуров
Игры молчат.
Только на ветке
Нежно воркует
Горлица там...
Небо отверзлось:
Очи прелестной!
Движется всё.
Воздух струится,
Травка поникла,
Речка бежит.
Я лишь останусь,
Смертный, счастливый,
С нею один.
<1804>
Что я вздыхаю,
Видя прекрасных
Милых девиц?
Юлии равной,
Ах! не увижу
Я никогда.
Часто встречаю
Прелести, разум,
Часто в одной;
Горесть заступит,
Ближе спознавши,
Место любви.
В Юлии только
Прелести, разум
Дружны с душой!
Как же возможно
Чувствовать боле
Прежню любовь?
Так я вздыхаю,
Видя прекрасных
Милых девиц;
Юлии равной,
Ах! не увижу
Я никогда.
<1804>
Вторит глух вкруг гул отголосок грома,
Сильный дождь сыр бор застилает мраком,
Солнца мглой скрыт луг животворный, — хладом
Чувства объяло.
С треском вихрь, свой свист усугубив, рушит
Древо. Се пал дуб вековечный, гордо
Ветвьми луг весь сей одевавший, пала
Сильного сила.
<1808>
В ком сердце благородством дышит,
Изящного с любовью ищет,
Воистину любезен тот!
Друзья и все судьбы щедроты
Суть верные ему оплоты
От бурь житейских и забот.
<1808>