Поэты-радищевцы

Во отдаленности сумрачной

Грядущее моим очам

Яви сквозь твой покров прозрачный.

Ах! лютым зрю конец войнам.

Вражда терзать людей престала,

И вечна тишина настала!..

И зло уже не обитает

Между блаженными людьми,

Их гнусна зависть не снедает,

И чужды гордости они;

Вредить друг другу перестали...

Пороки все искоренились,

Иссяк тлетворный оных яд;

С рассудком страсти помирились,

Устроясь во взаимный лад;

Прямое счастие познали

Почто, фантазия всевластна,

Ты съемлешь с глаз моих покров?

Коль часто смертных жизнь несчастна,

Коль часто к смертным рок суров;

Увы! зачем же не питаться,

Зачем же нам не наслаждаться

Благотворительной мечтой?

Она из сердца грусть выводит,

Забвенья ризой нас обводит,

Вливает сладкий в дух покой.

Что есть жизнь смертных — сон единый;

Блажен, кто сладко мог мечтать,

Кто, не вдаваясь в власть кручины,

Мог счастливым себя считать!

Блажен, кто мог, не унывая,

Надеждою свой дух питая,

Себя безделкой веселить,

Подобно отроку младому,

И без одежды и без дому

Везде блаженство находить!

Кто мог, сомкнув охотно вежды,

Держася об руку надежды,

Прейти отважно жизни путь

И, не заботясь по-пустому,

Подобно отроку младому,

Играть, играть... да и заснуть.

От Ладоги на белых льдинах

Течет зима к нам по реке;

Глава сей старицы в сединах,

Железный скиптр в ее руке,

Куда его ни простирает,

Везде природа умирает,

Недвижим взор ее, суров;

Трясет замерзлыми кудрями

И кроет снежными коврами

Увядший злак долин, лесов!

Течет и льдами рассекает

Поверхность шумных невских вод,

И, торжествуя, продолжает

Свой медленный и важный ход.

Пришла — и льды остановились,

И скрыли оную от глаз.

Вотще валы под льдами воют,

Сей кров, столь твердый, не пророют,

Что из воды же создал мраз.

Мой друг, ни пред каким кумиром

Не станем ползать мы змеей.

Но в мире уживемся с миром[78]

В спокойной хижине своей,

Когда же гневными судьбами

Польется чаша зол над нами,

Сносить с терпеньем будем то;

Из сердца изженем роптанье

И взложим твердо упованье

На всеблагое божество.

Когда б симпатией сердечной

Подруга мила нам нашлась,

Которая б любовью нежной

Питала, утешала нас,

Служа подпорою в напасти,

Всегда бив счастьи и в несчастьи

Нам верной спутницей была,

И словом, лишь для нас рожденна,

Судьбою нам определенна,

Для нас лишь прелестьми цвела.

Я слышу сердца предвещанье,

Мне глас таинственный речет:

Твое не тщетно упованье,

Найдешь себе любви предмет!

Хоть мало будешь ждать, хоть долго,

Но верно сыщешь — и с восторгом

Прижмешь к трепещущей груди!

Так! пусть зовут сие мечтаньем,

Но не расстанусь с упованьем

Когда-нибудь ее найти.

Тогда я буду наслаждаться

Возможным счастьем на земли,

Хотя б я должен с ней скитаться

В степях и в поте и в пыли;

Но двух любящих постоянство

Судьбины победит тиранство,

Превыше рока нас взнесет —

И смерть, пришедши к нам украдкой

И нас застав в дремоте сладкой,

В свои объятия возьмет.

Всего от божества благого,

Иванов! терпеливо ждать

Мы будем — бог не может злого

Своим творениям желать!

Когда же промыслу святому

Угодно будет класть препону

Желаньям юношеским сим,

В безмолвии пред ним приникну

И с теплой верою воскликну:

Велик господь! Непостижим!

Эхо утесов, карканье вранов

Внемлющим вторит полям,

Впрочем повсюду сон и безмолвье:

Изредка слышится гул.

Море туманов дол облегает,

Медленно к небу взносясь;

В сладком забвеньи дух мой стремится

Вместе с туманами вверх.

Скоро пред утром скроются звезды

Все в вышине голубой,

Ночи светило в тучах потопит

Сребропомерклый свой шар.

Небо прияло утренню ясность,

Бледна, осення заря

Видит в уныньи тучу, готову

На весь день солнце закрыть.

Приди и полными лилейными руками

В объятья сладки заключи,

И нежно к моему биющемуся сердцу

Девические перси жми.

Прижми и дай мне жизнь вкусить богам завидну

На лоне прелестей твоих.

От пламенных моих лобзаний пусть алеет

Упругих грудей белизна,

И члены в сладостном дрожании ощутят

Электризацию любви.

Пусть восхищенная душа моя с твоею

Сольется радостно в одну:

Упившись сладостью чистейших удовольствий,

Пусть вкупе мы потонем в них.

Приди! Я жду тебя с живейшим нетерпеньем,

Невеста сердца моего!

Хранима для меня ты вышним провиденьем,

Того надеюся и — жду!

Предстань же, милая, моим ты алчным взорам,

Дай слышать ангельский твой глас.

Среди красавиц всех тебя я распознаю:

Твой образ в сердце у меня!

Приди ж и учини меня благополучным.

Богиня моей души.

Как агнец на лугах опочивает злачных,

Так я на лоне у тебя;

Как пламя двух свещей, так наши обе души

Сольются радостно в одну.

И если опоит нас нектар удовольствий,

Венец всех благ такая смерть.

Приди! Я жду тебя с живейшим нетерпеньем,

Невеста сердца моего!

Хранима для меня ты вышним провиденьем,

Того надеюсь я и жду.

Узрю ль твой кроткий взор, услышу ль

нежный голос,

Богиня моея души,

Среди красавиц всех тебя я распознаю:

Твой образ в сердце у меня.

Вы же, чада богатства и знатности!

Если вместо достоинств и разума

Слабость, глупость и низкие чувствия

В вас, то свой отвратите слух.

В важном тоне, из устен рубиновых,

Чистым рцы языком златым!

Дух смертных пашне есть подобен:

Он может всё произрастить,

Лишь только б пахарь был способен

Его возделать, угобзить.

Предметов разных впечатленье

И разных случаев стеченье

При воспитаньи первых лет

Нередко душу тлит, стесняет

Иль в ней таланты развивает

И направленье ей дает.

Но человек не будет прямо

Во храм изящности введен,

Хотя б достиг к преддверью храма

Счастливым направленьем он.

Дальнейшее он воспитанье

И вящее образованье

Дать должен сердцу и уму;

Науку важную постигнуть,

Без коей никогда достигнуть

Нельзя в святилище ему.

Без коей все тобою зримы

Ведущи на Парнас пути

Опасны, трудно восходимы:

Лишь может тот один идти

Стезей, усыпанной цветами,

Между приятными кустами,

В проходе тихих светлых рек,

Кто ту науку постигает:

Она все знанья заменяет,

Ее предмет есть человек!

Он сам и дел мирских теченье,

Которы все до одного

Причину и происхожденье

Имеют в сердце у него.

Вперяй же очи изощренны

В изгибы сердца сокровенны,

Терпением вооружась;

И, в естество вещей вникая,

Сличая их и различая,

Взаимну сыскивай в них связь.

Когда получишь разуменье

Во глубине сердец читать,

Их струны приводить в движенье,

Во все их сгибы проницать,

Тогда твой мощный дух обнимет

Все в мире вещи, ум твой примет

Устройство лучшее и свет, —

Чем больше мысль твоя трудится,

Тем правильнее становится

И тем яснее настает.

Итак, имеешь ли стремленье

На верх изящности взойти, —

На нужное сие ученье

Себя во-первых посвяти!

Тогда представится дорога,

Неутомительна, отлога,

В цветах и злаках пред тобой,

Тогда ты вступишь в храм священный,

И слава возвестит вселенной

Поэта звучною трубой.

Где ты мой | Кле | ант, | я взды | хая | думал,

Чтоб со мной |те | перь | разде | лять вос | торги,

Где вы | все? | где | Флор? | где А |рист? Фи |лон мой

| где | неза | бвенный?

О Ха | риты! | ныне ко | мне скло | нитесь,

Афро | дитин | радостный | трон о | ставив;

Вы к Фа | ону | милому | поне | сите

| | Сафины | вздохи! |

То старина, то и деянье,

Синему морю на утешенье,

Быстрым рекам слава до моря,

А добрым людям на послушанье,

Веселым молодцам на погудочки.

Вещал... и, меч кровавый кинув,

С себя спешит бел пояс снять,

И с сокрушенным видом сыну

Он тщится рану повязать:

«Меня, мой сын, обуревала

Неукротимо злая страсть,

Но се природа восприяла

Свою над отчим сердцем власть».

— U _ UU — — UU — UU

Крепче меди себе создал я памятник;

Взял над царскими верх он пирамидами,

Дождь не смоет его, вихрем не сломится,

Цельный выдержит он годы бесчисленны,

Не почует следов быстрого времени.

Так, я весь не умру — большая часть меня

Избежит похорон: между потомками

Буду славой расти, ввек обновлялся,

Зрят безмолвный пока ход в Капитолию

Дев-Весталей, вослед первосвященнику.

Там, где Авфид крутит волны шумящие,

В весях, скудных водой, Давнус где царствовал,

Будет слышно, что я, рода беззнатного

Отрасль, первый дерзнул в римском диалекте

Эолийской сложить меры поэзию.

Сим гордиться позволь мне по достоинству,

Муза! сим увенчай лавром главу мою.

— U — UU — UU | гликонов

— U — UU — — UU — UU | асклепиадов

— U — UU — — UU — UU

— U — UU — — UU — UU

— U — UU — — UU — UU

— U — UU — UU

аскл<епиадов> | Волков, | милый певец! | что ты мол | чишь теперь?

аскл<епиадов> | Ты сво | ею давно | анакре | онскою

ферекр<атов> | Лирой | нас не пле | няешь |

глик<онов> | И пар | насских не |рвешь цветов! |

Для человечества — кроме награды той,

Котора в вас самих, вы смело уповайте

Узреть апофеос в веках грядущий свой.

Где всё усажено четами

Веселых, ухарских гуляк

И девичьими красотами

В остистых, теплых соболях.

Склонися к нам, Немезида крылата,

Божественной правотой

Взвешивающа жизнь смертных.

Тебя мы поем, тебя мы призываем

С подругою твоей святой,

Со правосудием непобедимым.

Его же приближенье к нам

И веяние крил широких

Обезоружит помыслы кичливы,

Немезида и ад падут к его стопам.

Клейми, пожалуй, руку:

Души не заклеймишь.

За бога, за царя кто примет смерть и муку,

Того рабом своим вовек не учинишь!

Ты думал веру в нем и верность преломить,

За бога, за царя он примет смерть и муку.

Пятнать своим клеймом ему ты можешь руку,

Не можешь сердца заклеймить!

Ты русских, лютый враг, не знаешь:

Я верен богу и царю.

Когда мечтал и нас вовлечь в свои полки,

Лишь руку ты ему, не душу запятнаешь,

Чтоб не служить тебе, лишится он руки,

И я тебе ее отрубленну дарю.

Ты окружил себя льстецами,

Первейшие места все заняты глупцами.

Не стыдно ль? Женщины дают тебе закон.

Я месяц в гвардии служил,

А сорок лет в отставке был.

В деревне я учил собак,

Ловил зверей, курил табак,

Наливки пил, секал крестьян,

Жил весело и умер пьян.

У всякого свой вкус — неможно

Любить дурное запретить,

Но только матери не должно

Пред всеми дочь свою хвалить.

Князь Меншиков почти уж видел дочь в порфире,

А умер вместе с ней в Сибири.

Иль за отличие, за ревность, правоту?

Коль так, так я тебя того достойным чту.

Так точно, дядюшка, я очень отличался,

Хотя и за дела совсем не принимался.

Ты скажешь, что она, столь будучи всесильна

И в вымыслах своих премудра и обильна,

Могла бы дать добро и не давать нам зла, —

Конечно, Правдослов, конечно бы могла,

Да тут причина есть, какая ж — я не знаю;

Чего нельзя понять, о том не рассуждаю.

И голову ломать пристойно ли о том,

Что все ученые с превыспренним умом,

С латынью, с бородой, с большими колпаками,

Старались доказать нам целыми веками,

И только то одно успели доказать,

Что свыше сил своих не должно тяжесть брать, —

Успели доказать, и очень, очень ясно,

Что беспокоились они о том напрасно.

Так сметь ли взяться мне за важный сей предмет?

Мне можно лишь жалеть, что весь пространный свет

И Золиных и зла в себе имеет много,

О зле ж и Золиных судить не слишком строго;

А лучше и всего дивиться да молчать.

Но время уж сию статью мне окончать,

К предмету моему хочу я обратиться,

Хочу, о Правдослов, опять с тобой браниться.

Не странно ль: ты берешь себе такую власть,

Что нашу всякую порочить хочешь страсть?

Недавно — дерзостью исполнен дух имея —

Ты нам изобразил коварного Кащея,

Который на словах всегда творит добро,

На деле же предаст себя за серебро;

Ты нам изобразил, как он уклончив, низок,

Как к выгоде чрез то он путь находит близок,

И горд, желания достигнув своего.

Возможно ль не узнать Кащея твоего?

Ты в лицах, Правдослов, его представил живо,

Какую от того ты пользу приобрел?

Не думай, чтоб его исправить ты успел:

Кащей твой от своей привычки не отстанет,—

Возможно ли ж на то поэту не сердиться,

Когда советуют в писаньи не трудиться?

Поэты рождены с высокою душой!

Они твой выговор чтут дерзостью большой.

Блеснул вдруг молний луч, ударил страшный гром.

Судьбины глас прорек сии слова святые.