Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

ЛЕНИН НА МОСКОВСКИХ УЛИЦАХ

Толстой писал, что всякий русский человек, глядя на Москву, чувствует, что она мать. Согласно Толстому, всякий иностранец, глядя на нее и не зная ее материнского значения, должен чувствовать материнский характер этого города. Наполеон, и у Толстого, и по свидетельству всех историков, почувствовал женскую природу Москвы:

«Cette ville asiatique aux innombrables églises, Moscou le sainte. La voila donc enfine, cette famouse ville! Il était temps!»[313].

Рассматривая издали Москву второго сентября 1812 года, Наполеон подозвал переводчика Lelorme d’Ideville и сказал ему: «Une ville occupe par l’ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur»[314]. И затем, обратившись к свите, приказал привести к нему бояр: «Q’on m’amene les boyards!»[315].

Прошло целых два часа после его приказа, но бояр — les boyards — не было. Бояре покинули Москву и бежали из города, напоминавшего «обесчещенную девушку».

С каждым обычным путешественником, въезжающим сегодня в Москву, происходит то же самое, что случилось с Наполеоном. Он ожидает увидеть бояр — les boyards, — но бояре сбежали из города, их и след простыл. Москва напоминает девушку, «обесчещенную» классовым врагом.

С точки зрения сегодняшнего путешественника-марксиста, ничего женственного сегодня в Москве не осталось. Лозунги и знамена этого города отражают героический синтез современной активности и волюнтаризма. Сегодняшняя Москва — огромная кузница ленинизма, она ленинизирована всеми возможными декоративными средствами. На вокзалах установлены памятники Ленину, и путешественник видит его, едва ступив на московскую землю, а затем наблюдает фигуру Ленина в бесчисленном множестве вариантов. Там Ленин стоит в ораторской позе, изо всех сил устремившись ввысь, и машет рукой в воздухе, или же с трибуны радостно улыбается проходящим мимо него конникам; тут он бросает золотые червонцы в копилку внутреннего займа восстановления народного хозяйства, а там его плешивая татарская голова с живыми черными глазами и чувственной нижней губой смотрит на вас из медальона в красной рамочке. Он выглядывает из всех витрин, плакатов и знамен, он на экране кинематографа и в рекламе, его портреты — на трамваях, на стенах церквей и дворцов, он — сегодняшний символ Москвы, проповедник московского мировоззрения и московских концепций, утверждающих Москву в роли Третьего и Последнего Рима^[316]. Ленин сегодня врезан в московские стены, московские дома сегодня исписаны ленинскими цитатами, как мечети — цитатами из Корана. Вы пьете пиво в ресторане, и случайно ваш взгляд падает на бумажную салфетку, на которой стоит кружка, а на ней по кругу выписан ленинский тезис по колониальной проблеме: «Пять шестых земного шара стонет под пятой капитала! Единственная свободная часть света — Союз ССР».

Вы идете по улице и видите на верху многоэтажного дома надпись стилизованной под старославянскую кириллицей: «Революция — вихрь, сметающий своих врагов!».

Рядом с Иверской Божьей Матерью, перед которой преклонял колена Кватерник, там, где молились Шулек и Гай, а каноник Рачки восхищался набожностью русского народа, сегодня на стене вытесаны слова Ленина «Религия — опиум народа!»^[317]. Эта фраза стала девизом журнала «Безбожник», органа союза атеистов, который развозят по Москве в больших грузовиках, украшенных той же надписью: «Религия — опиум народа!». Вы останавливаетесь где-нибудь на углу, и перед вами оказывается каменный барельеф, изображающий разъяренного льва, и надпись: «Каждая великая идея порождает панику, подобно львиному рыку!»[318]. Или же из стены высовывается монументальный мускулистый стиснутый кулак с надписью: «Если ты прав, бей!»[319]. Поперек улицы натянуто красное полотнище, трепещущее, как китайская пестрая реклама, с надписью: «Ильич говорил: Помните о детях! Все лучшее — детям!»[320]. В другом месте Ленин с плаката сообщает кухаркам, что они призваны в числе народных избранников управлять судьбой России.

В кондитерских вы видите Владимира Ильича из крема и шоколада, торты и пирожные исписаны цитатами из его произведений. Он сложен из красных и белых гвоздик в витринах цветочных магазинов, он красуется на титульных листах в книжном магазине, продается в качестве игрушки на базарах. Дети складывают из кубиков жизнь Ленина, начиная с его первых мальчишеских дней в симбирской гимназии, когда был повешен его брат, и кончая огромными революционными митингами на Театральной площади. Он вылеплен из марок в филателистических киосках; с настольных календарей, бланков и ресторанных прейскурантов он провозглашает, подняв правую руку, новую экономическую политику переходного периода (НЭП). В мануфактурных лавках его портрет выложен из кусочков сукна, в распивочных он — виньетка на бутылке, в парикмахерских сложен из прядей женских волос. Портреты Ленина составлены из подков и гвоздей, из свечей и прочих восковых изделий, он и на открытке, и на векселе, и на облигации, и в рекламе, и на обложке программы партии. С его цитат начинаются передовые статьи газет, ими открываются заседания и лекции, и когда вы смотрите спектакль в театре, ваш сопровождающий не расскажет вам о театральном здании или об актерах, но о том, что здесь, с этой сцены, однажды выступал Ленин. Здесь он дважды проехал по этой улице, там он сидел в такой-то исторический день, когда наступал Колчак, здесь он лежал больной, а тут его видели в последний раз! «Ленин умер, но дело его живет» — это вы читаете по сто раз в день на трамвайных остановках, этот лозунг вьется с красными стягами и мерцает по ночам с иллюминированных крыш и фасадов. Он в витринах слева и справа, он и в урбанизированном центре города, и в предместьях, застроенных желтыми зданиями казарм и больниц, где на улицах мычат коровы; этот лозунг помещается между туалетным мылом и духами, вы читаете его на фоне суррогатного кофе, растительного масла и белых сахарных голов. Белый ленинский бюст освещается завернутой в красную материю лампочкой в какой-нибудь мраморной витрине мясных деликатесов, фигурка Ленина — четырехлетнего мальчика продается в церковной лавке, наряду с иконами и святыми мощами. Ленин — трехцветная олеография в золотой рамке, которую покупают в рассрочку и вешают в супружеской спальне, и он же — водяной знак на любовном письме и тема докторской диссертации. Ленинский мавзолей из алебастра может быть чернильницей или деревянной шкатулкой для драгоценностей; сувениром в виде вазы или бокала; он выгравирован на тарелках, на спичечных коробках, на щетках для платья, на карманных часах, на меню, на транспорте, на агитплакате.

Существует Институт Ленина^[321] — большое здание, где множество людей профессионально занимается изучением его личности, книг, которые он читал, писем, которые он писал, людей, с которыми он встречался. Издается специальный Ленинский сборник, публикуются любые, пусть даже самые незначительные воспоминания об этом человеке, который сегодня постепенно завоевывает Москву в облике странной, неправдоподобной исторической легенды. Его похороны были для Москвы перворазрядным историческим событием. Петербург сегодня называется Ленинградом, от Москвы вплоть до самого Китая нет ни одного города, где не было бы улицы или площади имени этого человека, и русских детей сегодня называют в его честь, как когда-то французских мальчиков называли Наполеоном, — все это означает, что лавина, именуемая Ильичом, отнюдь не остановилась, она движется. Ильич был! Ильич сказал! Ильич писал!

И этот Ильич — не только портрет в милицейских участках, мотив лирических стихотворений или звук фонографа. Он не просто военное знамя или здравица на банкете, где много пьют и говорят, но мало думают. Он и вправду покоится где-то глубоко в душах русских людей. Эти люди многое пережили и достаточно настрадались, но, как бы ни давила на их мышление жестокая действительность, имя Ленина вопреки всему звучит тепло, мягко, негромко, почти умиротворенно. Это не сентиментальная лирическая тишина, это чистый катарсис, в котором слышится всплеск крыльев трагедии.

Да, да! Ильич! Это был человек! О, да! Он! Ильич!

Здесь поругивают всех и каждого. Крупные и мелкие статисты революции порой в глазах современников выглядят комично, и обо всех деятелях из Кремля ходят анекдоты. Но когда речь заходит о Ленине, чувствуется какая-то своеобразная, естественно возникающая дистанция, ощущение некоего искренне воздвигнутого ему пьедестала.

Он и великий магистр, и учитель, и символическое начало всех начал, и свет, что светит во тьме. Он — Ильич, который сказал своим ученикам: «Истинно вам говорю! И врата адовы не одолеют меня!»[322]

Ленинизм сегодня смотрится на глобусе как расплывшееся пятно немыслимо огромного континента, простирающегося от Кавказа до Аляски. Москва — фабрика и литейный цех ленинизма. Здесь печатаются собрания его сочинений в двадцати шести толстенных томах, и из Москвы они распространяются миллионными тиражами по всему миру. Бывший офицерский клуб в Москве сегодня превращен в большой торговый дом, все семь этажей которого гудят, как пчелиный улей, от стука пишущих машинок и голосов бесчисленных клерков и посетителей. Это американизированное предприятие руководит сегодня изданием собрания сочинений Ленина, и несколько сот сотрудников ежедневно занимаются здесь по восемь часов техническим распространением упакованных в желтую бумагу комплектов. Жужжат нагруженные ими лифты; а потом собрания сочинений развозят на грузовиках или раздают носильщикам, которые разносят их, как кирпичи. В Китай-городе, на Варварке, в московском Сити, в нескольких больших зданиях существуют оптовые отделы, занимающиеся новой отраслью индустрии, именуемой «Ленинским уголком». В каждой русской школе, в каждом государственном предприятии, в каждой партийной ячейке, в каждом кружке ликвидации безграмотности и профсоюзной организации непременно есть свой «Ленинский уголок». Где-нибудь в углу комнаты на стене висят картинки из жизни Ленина, а также вывешена концепция Государственного плана электрификации России, эпизоды исторических побед, изображения паровых машин и флажки; на стендах выставлены ленинские произведения, фотокопии его почерка, слепок с его посмертной маски, патефон и пластинки с записями его голоса, и т. д. Москва выбрасывает весь этот материал на рынок в огромных количествах, и не удивительно, что такой поставленный на индустриальный поток культ умершего Ленина отчетливо проявляется на улицах Москвы на каждом шагу и доминирует во всех внешних проявлениях жизни российской столицы.

Мавзолей Ленина — это сегодня центр Москвы. На Красной площади, перед Спасской башней, установлена временная модель Мавзолея по проекту академика архитектуры Щусева. Ассирийский куб — символ вечности, с надписью из пяти простых букв, которые потрясли мир: ЛЕНИН. Модель деревянная, ее предполагается исполнить в белом мраморе, с большими буквами из черного мрамора. Перед деревянным Мавзолеем ежедневно собираются паломники, чтобы поклониться покойному. Рядом с золотоискателем или охотником на медведей из Сибири тут стоит желтолицый китайский рабочий, рядом с мужиком из Тульской губернии — толстый астматический голландский торговец. Женщины и дети, старики и солдаты, нищие и дьяконы в камилавках, все они стоят под дождем, на ветру, ожидая своей очереди войти и поклониться. Начиная с двадцать первого января 1924 года, толпы народа ежедневно проходят безмолвной процессией перед набальзамированным телом в стеклянном гробу. Черный саркофаг Наполеона в овале парижского Дворца инвалидов, в окружении знамен и трофеев всех его побед от Ваграма до Москвы, самой своей архитектоникой создает атмосферу торжественности. Этот мраморный саркофаг умышленно помещен так низко, что каждый желающий видеть Наполеона вынужден склонить свою голову перед этим генералом, предавшим революцию. Напротив, Ленин, желтый, набальзамированный, со своей рыжей бородкой, лежит в стеклянном гробу в обыкновенной рабочей блузе, стиснув кулак и затаив в уголках губ ироническую усмешку. Восковой, неподвижный Ленин, в неясном красноватом освещении, с одной стороны, создает впечатление варварского паноптикума. С другой стороны, во всем этом так много Востока, столько азиатской, русской, жуткой мистериальности, которой веет от прокопченных и сырых старинных московских церквей, той мистериальности, которая почти недоступна материалистически мыслящему человеку двадцатого века. Ленин лежит под стеклом. Слева и справа от покойника стоят красногвардейцы, на чьих обнаженных кавалерийских саблях колеблется багряный отсвет, подобный тому, что поблескивает на штыках караула, застывшего у Гроба Господня в ночь с Великой пятницы на Великую субботу. В деревянном мавзолее, на глубине четырех метров под землей, при комнатной температуре, где по красному сукну неслышно движутся люди без головных уборов, устремив свои взгляды на желтый лысый череп мертвеца, чьи ноздри лоснятся так, точно он умер только вчера, — происходит чудо. После собственной смерти он по-прежнему агитирует, он действует в интересах своей партии. Все эти персы, индийцы и негры из Центральной Африки, прошедшие мимо застывшего воскового тела со сжатым кулаком, уносят с собой неизгладимую печать посмертной аудиенции у белого человека, который двадцать пять лет говорил и писал о том, что вопрос о колониях для европейского рабочего класса так же важен, как вопрос о восьмичасовом рабочем дне и о социальном страховании.

Если Наполеон является в своей гробнице во Дворце инвалидов призраком мертвого императора, перед которым, согласно придворному церемониалу, следует склонить голову, то Ленин в центре Москвы — агитатор, он агитирует сегодня так же, как агитировал при жизни, когда его голос раздавался на площадях этого города, и тысячи и тысячи людей впитывали в себя, как губки, его слова и жесты.

Итак, мавзолей Ленина сегодня — центр Москвы, и если раньше москвичи спрашивали вас, видели ли вы колокольню Ивана Великого или храм Василия Блаженного, то сегодня вам задают вопрос: «Вы были у Ильича?». Во время праздничных иллюминаций его имя сияет в окнах, на фасадах зданий и на заводских трубах; бесчисленное множество его портретов и фотографий можно увидеть в витринах, в частных домах, в альбомах и юбилейных изданиях. Ленин — тема монографий, а также силуэтов в стиле бидермайер и футуристических рисунков, его изображение вы встретите и в театральном фойе, и в салоне, оформленном в стиле Людовика Пятнадцатого, и в спальном вагоне. В прежнем Английском клубе (так хорошо известном из «Войны и мира»), ныне Музее Революции, Ленин представлен значительно полнее, чем Пугачев и Стенька Разин.

И Пугачев, и Стенька Разин гуляли за Волгой, распоряжались тысячами и тысячами судеб; и перед ними дрожали обитатели Царского Села, когда имена этих легендарных мужиков разгорались подобно огненным столпам на российском горизонте; но сегодня именно вокруг Ленина скомпонована вся экспозиция залов Английского клуба, в которых еще недавно раздавался смех господ, принадлежавших к высшим кругам дворянства, и придворных, этих залов, где сновали слуги в ливреях. Ленин — не просто задание по истории из школьной хрестоматии, в его адрес звучат проклятия из уст слоняющихся по московским улицам бледных личностей, потерпевших кораблекрушение и идущих ко дну. Ленина продают на углах в качестве запонок для манжет, булавок и брошек, какие носят прислуги; он — и на красной партийной звездочке в петлице рабочего халата, и на дешевой зубной пасте, и на рекламе изделий государственного металлургического треста, и в названии локомотива, и на новеньком, сверкающем красным лаком электрическом трамвае. Множество продавцов на московских улицах торгуют беленькими каучуковыми значками с его портретом; бородатые лоточники предлагают Ленина на простых стеклянных стаканах и вазах или на гипсовых барельефах для украшения жилья, на кофейных чашках и на пачках папирос. Для иностранца, сегодня приехавшего в Москву, первое и самое необычное впечатление состоит в том, что вся динамика города, все движение масс несет на себе печать ирреального образа, который посмертно, символически является людям, как являлись им Христос и Мохаммед. Слова Ленина несут на себе и трамвайные вагоны, и мраморные памятные доски, Ленин говорит с фасадов московских дворцов и со стен крепостей. Ленин смотрит на вас с витрин, из окон, он вьется надписями на знаменах и лентах, он висит над вашим изголовьем в номере гостиницы, он — и маяк, и путеводная звезда, и предмет повседневного разговора, и статья в газете, и государственная власть.