Поле чести

ПРИБАЛТИКА: НАШИ — ЭТО СЕГОДНЯ ВСЕ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ

— Александр Глебович, несколько слов о работе в Прибалтике.

— Когда наша съемочная группа прибыла на место событий, телерепортеров, регистрирующих события, там было более чем достаточно. Быть одним из многих? И мы приняли решение — попасть на телебашню, в которой находились омоновцы. Не без труда, но нам это удалось. То, что там было снято и показано, соответствует действительности. Быть может, в съемке чересчур много экспрессии, но нам удалось обратить внимание общественности на ту часть проблемы, которая могла бы остаться за кадром: это положение нашего служивого люда, попавшего меж двух огней — центром и местным правительством.

— Признаюсь, у меня сложилось впечатление, что вы намеренно трагедизировали обстановку…

— Кое-какие художественные элементы в съемке наличествовали и это скрыть невозможно: старик, пьющий огненную чашу гражданской войны, выстрелы в титровую доску… Музыкальное оформление. Все остальное — документализм, и отрицать это невозможно. Во втором репортаже «Наши» по моей просьбе группа русскоязычных граждан поднялась на речной кораблик. Это художественный прием, но я полагаю, что именно благодаря ему мне удалось донести до самых увердолобых всю пиковость положения людей, которые местными законами обращены в граждан второго сорта.

— Готовя к эфиру свой литовский репортаж, вы понимали, что увидев его, «демократы» будут оплевывать вас с неистовой страстью? Или в тот момент вы об этом не думали?

— Нет, все это я, конечно, предполагал, но тогда меня больше волновало другое. Поверьте, даже моя съемочная бригада, мои товарищи поначалу снимали происходящее в Вильнюсе, не зная, что я об этому буду говорить. Лишь когда съемки были в разгаре, ребята уже что-то поняли. Это был первый испуг, по которому я мог судить, что произойдет после, когда мы покажем свой репортаж из Литвы. Я сам ехал в Вильнюс, не очень представляя себе тогдашнюю ситуацию. И до сих пор не понимаю тех людей, которые позволяют себе рассуждать о событиях в Литве, даже не подозревая о том, что там на самом деле происходило.

Я твердо убежден, что все жертвы в Прибалтике не имеют никакого отношения к действиям армии и что это все — провокация. Чудовищная провокация, которой, как и с Тбилиси, страну в очередной раз удалось одурачить.

Про тбилисскую трагедию знают все, а про результаты следствия не знает никто. Демократы заваривают кашу, уверенные, что результаты следствия будут не скоро, сейчас главное поднять вой, а там — как-нибудь замнем. Главные последствия поездки в Прибалтику связаны со словом «наши», которое удалось произнести в телепрограмме. И очень многие «русскоязычные» люди в Прибалтике поняли, что не все их предали.

В отношении «Наших» — я ничего заранее не планировал. Родилось само собой, когда я увидел мужественных ребят, занявших круговую оборону. Творчество трудно планировать. Что чувствовал Желакявичус, когда снимал «Никто не хотел умирать», по сути один из вариантов «Наших»?

Я выступил в защиту мужиков, которые увидели, что здание, в котором они живут, дало трещину. Они бросились ее заделывать, а в них стали плевать. Вот и вся идеология «Наших».

Когда я все там увидел собственными глазами, у меня уже не осталось никиких сомнений. Конечно, и я бы мог, подобно другим, наснимать там гусениц, солдатских физиономий, прикладов… И я мог бы лить слезы о погибших людях, якобы убитых солдатами. И тогда «демократы» носили бы меня на руках. Но все это было бы жуткой неправдой, потому что армия там никого не убивала.

Поймите, все, что произошло в Литве, — это чистой воды провокация, на которую с легкостью купились те, кто хотел купиться. К примеру, говорится о девочке, будто бы раздавленной танком. И это в январе-то, в городских условиях — то есть либо на жестком мерзлом грунте газона, либо на асфальте. А танк «Т-80» — это 50 тонн, 36 мощных траков с шипами! Что бы там было хоронить, если от человека, попавшего под танк, просто уже ничего не остается? А они хоронят целехонькую девочку и уверяют, что ее раздавил танк. И вот даже на такую простую, без особых затей, мистификацию покупаются доверчивые люди.

Как показало наше собственное социологическое исследование, после литовского репортажа примерно половину своих сторонников наша независимая программа потеряла. Тем не менее я буду снова и снова повторять, что мы заинтересованы в сохранении в Прибалтике Советской власти в ее ортодоксальной форме. Увы, только это даст возможность сохранить там жизнь и достоинство русскоязычного населения. Другого пути там нет.

— А что для вас было страшнее — смертный приговор, который вынес вашей съемочной группе «Саюдис», или презрение тех, кто еще недавно верил каждому слову Александра Невзорова?

— Признаться, ни того, ни другого я не боюсь. И ни то, ни другое на меня особого впечатления не произвело. Потому что с разного рода приговорами я давно знаком — это не первый и не последний, надеюсь.

В Вильнюсе, когда мы сидели в осаде, были самые тяжкие и самые прекрасные часы в моей жизни — они решили мою судьбу. Среди дорогих для меня вещей висит на стене квартиры автоматный подсумок, на котором стоят 46 подписей. В те минуты, когда мы готовились к смерти, от одного к другому, от бойницы к бойнице ребята передавали подсумок и ставили на брезенте свои автографы — мне на память, если кто-то из них погибнет. Вот в ту ночь я, наверное, понял суть происходящего в Литве. Я мог бы привезти оттуда те репортажи, что привозили другие, и «демократы» носили бы меня на руках. Но я рассказал правду, свидетелем и очевидцем которой был. Сказал то, что должен был сказать как русский человек.

— Вы отдаете себе отчет, с какой страшной силой, совершенно нетерпимой к инакомыслию, вы сталкиваетесь?

— Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Но тут есть один секрет. Я не боюсь смерти, я не боюсь позора, я не боюсь быть презираемым, я не боюсь остаться без работы. Допустим, завтра все газеты, которые находятся в подчинении демократов, получат приказ опубликовать заключение какой-нибудь комиссии о том, что я сумасшедший, опасен для общества и так далее. И ведь все опубликуют, потому что людей порядочных, увы, очень мало, хотя это будет чистой воды выдумка. Но я и этого не боюсь. Я ведь думал, что после материалов из Вильнюса будет гораздо хуже.

Но вы не знаете самого интересного. И никто этого не знает, потому что я решил до поры до времени об этом не говорить. В чем заключается еще дикость моей позиции? Человека приговорили к смерти, его ведут на эшафот, а у него в кармане помилование, и он его никому не показывает, потому что ему противно было бы унизиться и продемонстрировать помилование палачам, которых он, по сути дела, презирает. Съемки в Литве объявили инсценировкой. Мне ничего бы не стоило взять и запустить в эфир двухчасовой исходный материал, все, что мы там сняли. Это два часа непрерывной съемки, час в башне и час в Полицейской академии. Ни одного сомневающегося бы не осталось, но я этого не сделал. Я не вытащил наружу документ о помиловании, хотя мы могли бы получить эфир, нам бы предоставили возможность оправдываться. Но оправдываться я не буду.

— Как вас встретили в Эстонии после вашего литовского репортажа?

— Я четыре года был конным каскадером. Мой тренер говорила, что если страшно прыгать под скачущую лошадь — значит, надо прыгать. И я прыгал, а потом месяц ходил с перекошенной шеей. То есть я знаю, что если опасно, то я точно сделаю. Я думал, что прав на 100 процентов. После того, как я съездил еще раз в Прибалтику, я понял, что прав, на десятки тысяч процентов. Я протягиваю руку капитану третьего ранга, чтобы поздороваться, а он кидается ее целовать.

— Когда вы были в Прибалтике, у вас не сложилось впечатление, что там существует единый координационный центр?

— Нет. Они слишком разные. Но они согласовывают свои действия. До моей поездки в Ригу я слушал «Голос Свободы» о событиях там. Как специалист по стрелковому оружию — а я действительно специалист — могу заключить по звуку, что там была очередь из 20-25 патронов, чего никогда не может быть в реальном бою. Максимально — два-три выстрела. То есть, это — либо холостые, поскольку пустой звук, либо напоказ.

— Саша, а сколько офицеров-литовцев сохранили верность союзному правительству?

— Есть такие.

— А есть ли русские офицеры, которые перешли на «сторону литовцев?

— Есть и такие. Там много запуганных. Ситуация сложная, ведь люди вросли корнями.

— На что рассчитывает такая маленькая Литва? Что Президент не подавит их танками?

— Они сделали все, чтобы Президент не подавил танками. На этих 14 трупах. Их же невозможно эксгумировать. Их хоронили в крови — явно стремясь к нагнетанию страстей. По традиции покойников всегда прибирают. Армию обвинили неправильно. Водитель-механик посадил меня в танк, и я могу сказать, что все, что ближе четырех метров от танка — мертвая зона. Человека в ней не видно. Мне же лично рассказывали, что эту девчонку под танк толкнули. Но такие показания не принимаются в расчет. Когда шли события в Латвии, я всю ночь висел на телефоне — разговаривал с комендантом Риги. И он сказал, что «даже если попросят — мы не пойдем», потому что кого угодно на расстоянии полутора метров берут и пихают под танк, а потом обвиняют армию.

— Какая пропаганда больше ведется в Литве: антикоммунистическая или антирусская?

— Про антикоммунистическую там все забыли. Каждая вторая телеграмма нам — о дискриминации русских. В Литве все проходит в более жесткой форме. Там больше опыт экстремизма. Опыт партизанской борьбы. В Эстонии через полгода наши ребята тоже сообразят и поймут, что имеют дело с фашизмом. Сидишь там и так запросто слушаешь по радио призывы на трех языках — русском, литовском и польском — отлавливать русских, а при попытке их освободить — расстреливать с семьями. Ландсбергис выиграл этот январь.

— Мы в Москве это тоже ощущаем. К нам подходят литовцы и запросто говорят: «Вы — великорусские шовинисты». Причем не сомневаются, что мы должны с этим согласиться…

— Если бы была хотя бы парочка людей с именами, которые бы меня поддержали… Ведь вы следили за ленинградскими газетами. Идет война — и продолжают лупить, чтобы место сровнять с землей. Лупят не по мне, а чтобы другим неповадно было. После этой травли никто не решится поступить, как я. И фашизм расцветет пышным цветом. Средства массовой информации уже обработали общественное мнение.

— Вы невероятно популярны. А если бы выступил кто-нибудь другой?

— Его бы сровняли с землей. Был ли бы это Иванов, Петров, Невзоров — из его фамилии сделали бы имя прилагательное…

— Вам не кажется, что литовские события — неудачная попытка военного путча против конституционной власти?

— В Литве были две конституционные власти. С самого начала. Одна — союзная, центральная. Другая — местная власть нарождающегося маленького фашистского госдуарства. Я неоднократно рассказывал — и тем снова «подставлялся» под удары, — что мой дед воглавлял отдел по борьбе с вредительством и бандитизмом в литовской ЧК сразу после войны, в 1946–1953 годах. Да, я внук своего деда, но и Ландсбергис — сын своего отца. Его отец был министром, кажется финансов — во всяком случае, точно был министром в том правительстве Литвы, которое приветствовало оккупацию. Значит, входил в состав кабинета, который направлял приветствие от имени Литвы Алоизасу Шикльгруберу.

— На каком основании вы утверждаете, что Литва — зародыш фашистского государства?

— Наша демократическая пресса стоит теперь таким плотным строем, что я практически нигде не могу напечатать документы, которыми располагаю. Хотя бы директивы Саюдиса. Достаточно послушать, что говорят литовские лидеры об армии… Обо мне пишут, что я защищаю ОМОН, десантников, но не желают при этом понять, что ОМОН, десант — такая же часть народа, как и любая другая, только — с оружием. Эти парни выполняли не свою волю. Их предали. Саюдис так нетерпим не только в вопросе об армии, русскоязычное население Литвы тоже чувствует на себе весь гнет нового фашизма.

— Вы, вероятно, разделяете мнение тех, кто обвиняет Саюдис в шовинизме и нетерпимости…

— В данном случае, если уж говорить об этике, у меня есть союзник куда более мощный. Это Пушкин, чье стихотворение «Клеветникам России» я уже неоднократно цитировал и всем советую помнить.

— Зачем вы ввели в обиход слово «наши» и кого вы подразумеваете под ним?

— Наши — это сегодня все нормальные люди, независимо от национальности: русские, евреи, осетины, грузины… если они не одурачены националистической пропагандой. Я убежден, что ни один эстонец, ни один молдаванин никогда бы не согласился на суверенитет своей республики, если бы знал, ЧЕГО ЭТО БУДЕТ СТОИТЬ другим людям, какого горя, каких слез и крови. Но это ведь не объясняют!

— Какими сюжетами вы, как профессионал, можете гордиться?

— Считаю, что сделанное в Вильнюсе, как и весь прибалтийский цикл «Наши», — это, может быть, главное из всего, что я сделал в жизни, и то, для чего я был рожден на этот свет.

— О каких не хочется вспоминать?

— Подлости мы не делали никогда.