Поле чести

ЧЕЧНЯ: «СПОКОЙНЕЕ И ПРОЩЕ С ЭТИМ СПРАВИТСЯ АРМИЯ…»

«Так получилось, что под влиянием политических страстей почти вся пресса настроена в связи с чеченскими событиями на антивоенную или даже антиармейскую волну. Не удивительно, что это вызывает у части общества активный протест…»

(С-Петербургские ведомости, 18 января 1995 года)

«Беслан! Беслан! Здесь русские солдаты, в подвале. Веди сюда депутатов; эти козлы умеют заставить своих сдаваться!»

(Радиоперехват)

Это выступление прозвучало в Государственой думе в разгар чеченских событий.

Честно говоря, я не понимаю, зачем мы так много времени тратим на ритуальные фразы о каких-то правах человека и о каком-то гуманизме. Мы все прекрасно помним, как в Москве снарядами точно так же расстреливали и раздирали живое мясо живых людей. Я думаю, что другой половине зала тоже легко удастся скрыть слезы на глазах, если подобная неприятность случится с первой половиной зала. Поэтому давайте прекратим эти фразы о гуманизме и о правах человека. Наш гуманизм всем хорошо известен, цена ему — грош, копейка. Мы, к сожалению, кровожадны, как и все политики. То, что происходит сейчас в Чечне, требует, скажем так, особой ответственности со стороны Государственной Думы.

Никто не задумывался над тем, скольких трупов нам стоило присутствие депутатов Государственной Думы на той половине, вдохновляющее и своей высотой, и своим саном, и своим положением, и тем, что бандиты, среди которых находятся депутаты, уже не бандитами себя ощущают? Это очень легко — забраться в бункер дудаевского дворца и оттуда кричать, как плохо живется бандитам, как плохо, как голодно, холодно и как по ним стреляют. Почему-то на российской передовой я не видел ни одного из этих трескунов-миротворцев.

Никто не считает отрезанные головы наших солдат, никто не считает отрезанные руки, никто не считает снаряды, которые летят к нам. Никого там нет. Есть только на той стороне — людей, которые организовали вооруженный мятеж по отколу огромного куска российской территории, врагов России, — есть только на той стороне депутаты Государственной Думы, вдохновляющие этих бандитов убивать русских солдат, жечь русские танки.

Да, можно говорить о трупах, можно говорить о несчастных мирных жителях, я, честно говоря, тоже, как вы знаете, был в Грозном ночью. Там стреляют даже по огоньку сигареты. Как можно ночью в темноте сосчитать трупы, мне непонятно — там черно (реплика на слова «выборосеовца» который ночью на площади сосчитал сотни трупов русских солдат). Любая вспышка света — выстрел в ответ. Неважно, храбр ты или нет: поднес зажигалку к лицу лежащего, чтобы определить, труп это или нет, тебя «кокнут», потому что наши снайперы тоже это видят.

Я вам скажу: да — трупы, да — кровь, да — беженцы, да! Но предъявлять претензии к войне — это все равно, что предъявлять претензии к Марсу за то, что у него нет атмосферы. Она такая — эта реальность, она — есть.

Тот подонок, который сунул свой народ, великолепный чеченский народ, под страшную машину Российской армии — Дудаев. Виноват во всем этом, безусловно, он. О каких переговорах с ним, о каком политическом урегулировании можно вести речь? На что он надеялся, почему никто из присутствующих себе этого вопроса не задает? Зачем спровоцирована их стороной вся эта война?

Сейчас можем разбираться, можем не разбираться, откуда вся эта техника у чеченцев. Я вам могу сказать, что наши войска, что бы здесь ни говорили, какую бы мерзость ни плело телевидение, дерутся великолепно, дерутся отважно, неся большие потери. Я знаю точную цифру потерь, но я не буду ее называть, потому что это не играет роли — не играет роли не в смысле человеческом (три трупа — это все равно много для троих матерей), а в том смысле, что для армии 300 человек — это не так много. К тому же, я думаю, за это время на дорогах России в ДТП погибло ровно столько же вообще ни за что.

Мы не будем сейчас говорить об убитых, хотя я имею право говорить, потому что я действительно был не в чеченском бункере, а на передовой, где рядом со мною разорвало четырех солдат. И этот момент снят. Я привез фильм о Чечне, о передовой группы «Север» (это — генерал Рохлин, который стоит в 127 метрах от дудаевского дворца)… Вчера какой-то толстенький, с усами, представитель пресс-службы правительства сказал (по поводу некоторых сцен этого фильма), что это чересчур жестоко, давайте мы это выкинем, подкорректируем. Я, разумеется, его послал…

Престиж депутатов российской Государственной Думы поразительно мал как у солдат, так и у чеченцев. У меня находятся данные радиоперехвата, где прямо сказано: «Беслан! Беслан! Здесь русские солдаты, в подвале. Веди сюда депутатов; эти козлы умеют заставить своих сдаваться». Известно, что Ковалев выходил на армейские радиосети с призывом к солдатам не повиноваться приказам офицеров. Известно, что… (Выкрики из зала).

Почему никто не говорит о такой вещи… Ведь, это же известно, информация была еще две с половиной недели назад: врачи Минвод, обследовавшие наших военнопленных, которых нам удалось отбить, военнослужащих из внутренних войск, обнаружили что все 12 — кастрированы.

(Из зала: Негодяи!)

Почему Молчат об этом?

Россией ведется тяжелая, жестокая война, ведется не с народом, не с бандформированием — с армией. Да, у них на той стороне армия, и в этом надо отдавать себе отчет, потому что бандформирование не может применять так грамотно тяжелую технику. На той стороне собрались практически все враги России. У нас же — мальчишки. Настоящих «псов» войны, которые умели бы умирать и убивать, очень мало. Я на северном фронте их насчитал едва сотню. Но когда видишь парня танкиста, под которым сожгли четыре танка (первый танк сожгли 31‑го. Он, контуженный, пересел 1 января в другой танк, потом в третий, сейчас воюет на четвертом), но который говорит, что это наша земля, отдадим Чечню — распадется Россия… Почему-то там каждый комбат умнее вас всех, Государственная Дума! Там каждый комбат понимает, за что он дерется.

(Выкрики из зала).

Пусть Государственная Дума занимается законами о воде, о земле.

Пусть прекратится вой по поводу Чечни.

Нашей армии надо дать спокойно сделать свое дело. Чем дольше будет длиться операция, тем меньше будет жертв. Когда отсюда начинается истерика — Ельцин «хлещет армию по задам». Армия начинает переть вперед и несет потери… Чем меньше будет разговоров о войне, тем спокойнее и проще справится с этим армия, и не будет никакой партизанской войны.

Поэтому я призываю, прошу Государственную Думу не принимать никаких решений, предложенных «гуманистами» и «человеколюбцами» из бункеров Грозного, откуда направляются снаряды в наших солдат, и прошу каждого депутата действительно осознать меру своей ответственности и организовать… Самое лучшее, что можно было бы сделать для того, чтобы дать армии действовать спокойно, — это организовать полную информационную блокаду.

— И в репортаже «Ад», и в выступлении в Думе вы весьма нелицеприятно отозвались о журналистах. Расскажите как очевидец об организации, работы средств массовой информации в Чечне.

— Средства массовой информации в Чечне, по сути, не работают. Там работают несколько стрингеров «Рейтера» — с той стороны, с чеченской. На стороне российских войск работают несколько добросовестных журналистов из «Красной звезды», с «ВоенТВ» — причем все они совершенно спокойно передвигаются по местам расположения войск. Но они, конечно, находятся в известной зависимости от решения полкового или дивизионного командира: пустить их куда-то или не пустить. Впрочем, чаще всего запреты связаны с опасностью для их жизни.

— По передачам видно, что репортеры российских «Вестей», репортеры НТВ, как правило, находятся в расположении чеченской стороны. И при этом недавно в интервью для программы «Время» директор ФСК Степашин признал тот факт, что журналистов не допускают в войска, и назвал это ошибкой.

— Ну, я думаю, что Степашин напрасно назвал это ошибкой. На самом деле туда, конечно, журналистов допускать нельзя. Хотя бы потому, что в войсках чрезвычайно злы на прессу. Но я могу это объяснить: тошно быть постоянно поливаемыми грязью.

— А тут не обратная последовательность? Не было ли сначала недопущения журналистов, которым в связи с этим ничего другого не осталось, как идти на чеченскую сторону?

— Ну, это неправда. Когда все началось, давайте вспомним, совершенно спокойно снимали — те же самые «Вести», те же самые «энтэвешиики» — прохождение колонны в Назрани. Причем в кадре были нормальные солдаты, нормальные люди — все это было.

— И в репортаже, и в вашем, выступлении в Думе были выданы резкие оценки: журналистам, Думе, конкретным депутатам. Вы сказали «блаженный старичок» об одном из них. Почему? И почему вы использовали хлесткую фразу «здесь любой солдат, и любой комбат умнее Госдумы»!

— Потому что Думе для того, чтобы понять простейшие вещи, необходимо пять или шесть заседаний, а там, на войне, люди все понимают сразу и живут в этом понимании. А «блаженный старичок»… Что тут скажешь? Вот есть у нас Конституция, есть у нас законы, которыми мы руководствуемся. И есть бандиты, по сути дела — вооруженные формирования, которые воюют против нашей армии. Ты представь себе, как вдохновляюще действует на бандитов присутствие среди них столь высоких лиц, как депутаты Государственной Думы. Бандиты перестают чувствовать себя бандитами. Или другое: войскам нужно брать дудаевский дворец. Это действительно очень важная, стратегически важная точка в городе. Отсюда открывается огромный плацдарм для действий войск — то, чего так не хватает в узких улочках. А за дворцом и парк, и лес, и открытые пространства — то есть то, что войскам так необходимо. Но они не имеют возможности взять дворец, потому что не могут подавить огневые точки противника на первом и втором этажах. Тяжелые огневые точки. У них туда закатаны гаубицы, у них там минометы, у них там гранатометы в большом количестве. И колоссальное количество боеприпасов. Вынуждены посылать пехоту на эти огневые точки. А пользоваться орудиями для подавления не могут: там сидят наши депутаты. Их пребывание в бункере президентского дворца или в других местах скопления боевиков обходится российской армии в среднем по 10-12 человек в день.

В одной из передач «Останкина» был сюжет о вывезенных в Моздок трупах…

— Нет, это живые. И это только один пример. Но я не хочу заострять внимание на этом. Есть оборотная сторона — байки наших миротворцев о прямо-таки нежном отношении боевиков Дудаева к нашим пленным. Например, басни кого-то из депутатов о том, будто кто-то из российских солдат впервые чего-то горячего отведал в чеченском плену. Я вот что могу сказать: всю Чечню объездил, всю армию видел — наши солдаты, когда не стреляют, только тем и заняты, что жуют что-нибудь без остановки. Дымят полевые кухни, костерки, варятся какие-то бесконечные супы, лапша, картофельный суп, фасолевый суп… И довольно вкусно все, сам пробывал. И все безостановочно едят — как и полагается армии…

— Почему же вопреки мощно выраженной государственной воле, большинство журналистов и СМИ выступают против конфликта в Чечне военным путем?

— Большинство журналистов — это люди милого тепличного интеллигентного склада характера. Дело даже не в том, что они подкуплены, хотя существует документ и я с ним знаком как член комитета по безопасности Госдумы. Они не понимают страшной неизбежной реальности, стоящей за словом «война». Но, к сожалению, есть ряд наиболее крикливых, наиболее заметных, наиболее квалифицированных СМИ, которые по инерции еще с 1991 года действительно воюют против всякого проявления государственности. Набор их слишком хорошо известен. Пресса не имела права так реагировать. В отличие от нее я в течение года был отлучен от своей профессии. У меня гораздо более жесткие отношения с нашим руководством, чем у всех журналистов этой страны. Тем не менее я сумел перешагнуть через свою, скажем так, нелюбовь к нему, когда возникла необходимость, в отличие от людей, которые работают в СМИ и, по сути, воюют против нашей армии, выбирают позицию абсолютно негосударственную.

— Почему вы считаете их позицию антигосударственной, а не свою? Ведь именно такое кровавое усмирение непокорных может развалить государство, оттолкнуть от России тех, кто еще вчера к ней тянулся. Какой подход называть государственным?

— Тот, что предлагает силой объединять набор народов, земель, краев, областей, составляющих Россию. Силой, потому что мир не знает другого аргумента. Что бы вы мне ни говорили, иного не дано. Проявив бессилие, мы потеряли Советский Союз с его феноменальными богатствами — нам преподали урок, что дипломатией, мягкостью, уговорами ни одну землю не удержать. Вспомните: Юрий Долгорукий, Александр Невский, русские цари не проповеди читали — они посылали солдат. К счастью, тогда не было средств массовой информации…

— И массового уничтожения…

— Кстати, эти средства весьма относительны. СМИ действуют куда более глобально.

— Не хватало нам нанести по Чечне ядерный удар. Хотя, следуя логике военных, можно и так поступить?!

— Честно говоря, не вижу необходимости в этом. Пока Чечня сама не купит где-нибудь такую бомбу.

— Вы встречались и с московским руководством. Там, наверху, вам не пытались подсказать, как делать фильм?

— Нет, абсолютно, хотя и с Шахраем, и с Филатовым, и с Сатаровым по этому поводу я подробно беседовал. Как ни странно, на этом уровне решались орг-вопросы: о самолетах, о камерах, о людях, о возможности повлиять на руководство питерского ТВ — чтобы мне была предоставлена техническая помощь. По-моему, только Сатаров позволил себе рекомендацию, чтобы я «присущий мне экстремизм» постарался ввести хоть в какие-то рамки, и то в мягкой форме. Я настолько скандальный, насколько печально известный человек, но все-таки в вопросах серьезных мне доверяют. Ведь я бы мог воспользоваться ситуацией и сделать все что угодно.

— Власти этого наверняка опасались.

— Думаю, что на уровне Филатова, Сатарова, Шахрая не боялись. Потому что знали присущую мне ответственность. Кроме всего прочего, мы выяснили, что не так уж много между нами чужого и непереступаемого.

— Аппаратную для монтажа вам все-таки не выхлопотали?

— Нет, несмотря на официальную просьбу правительства — она исходила от министра Сергеева, который связался с Курковой, объяснял, что это правительственный заказ, но Бэлла Алексеевна решила стоять до конца — она здесь такой маленький Джохар Дудаев. Не понимаю, что ею движет, если есть согласие правительства со мной сотрудничать.

— Итак, ваше отношение к власти изменилось?

— Изменилось в лучшую сторону, конкретно в связи с Чечней. Я увидел первый государственный поступок власти. Но она еще не настолько тверда, чтобы закрепить его, поэтому я насторожен. Я выполнил свой долг и, ясное дело, не жду за это наград или милостей, как год назад. Вот если говорить о гражданском примирении… Там я случайно встретил человека, который руководил моим арестом 4 октября. И мы абсолютно беззлобно друг к другу отнеслись. Даже с теплотой, как и положено на фронте. Так и с правительством сегодня нужны братские фронтовые отношения. Хотя, я в самом начале этих событий написал в письме к Ельцину, что нынешние действия его команды мне дьявольски напоминают действия моих друзей Язова, Крючкова и других. Напоминают неумением справиться с прессой.

— Что вы имеете в виду?

— Самые жесткие репрессивные меры в отношении журналистов и изданий. Потому что в такую минуту каждый из вас должен, прежде чем выдать свою публикацию на страницы или в эфир, увидеть ее глазами того самого солдатика на передовой. Я бы, наверное, удавился от стыда, если бы меня не поняли мальчишки, с которыми я встретился там, на фронте. Вот этот Игорь Григоращенко, который как бы мелькает в эпизоде, но является настоящим героем этого «Ада» — и ада без кавычек. Он, кстати, погиб через два дня после съемки — на том же самом месте. Вот если бы эти люди скорчили гримасу от того, что я сделал, если бы мне в лицо плюнул в 91‑м вильнюсский омоновец — мне было бы больно.

— А если бы, простите, плюнула бы мать убитого литовца, чеченца, русского?

— Утерся бы. Даже не произвело бы особого впечатления.

— Знаете, этой своей незыблемой принципиальностью и готовностью идти на конфликт с кем угодно вы здорово напоминаете еще одного своего политического антипода, который тоже сейчас очень активно действует. Наверное, понятно, о ком идет речь?

— Нет, и о ком же?

— О Сергее Адамовиче Ковалеве.

— Я не вижу никаких принципов у этого старичка. Это нормальный такой юродивый вариант, очень приспосабливающийся, очень хитренький…

— Простите, не слишком ли — в отношении человека, прошедшего лагеря?

— Так вы же не знаете, за что? Вы дело читали? Вы видели, скольких он товарищей заложил?! Так стоит ли говорить про героический нимб?! Нет никакого нимба! Когда расстреливали нас — где был председатель Комиссии по правам человека? Поэтому…

— Скажите, вы-то сами читали дело?

— Думаю, что на этот вопрос я вам все равно не отвечу.

— И куда вы теперь — снова в Чечню?

— Думаю, да. Не могу доверить и оставить прессе этот важный вопрос информационого обеспечения. К тому же, повторяю, у меня сложились братские отношения с руководителями операции.