Поле чести

Первая поездка съемочной группы в Чечню была как бы на разведку, «как бы неопасной». Следующая, вторая — уже без всяких «как бы».

Вспоминает участник съемок, Юрий Краснов:

«Северной окраиной добрались мы до консервного завода. Там был штаб, или, как говорили, тыловая ставка Рохлина, генерала, который командует штурмом. Там ребята ремонтировали БТРы, готовили еду, чтобы доставлять ее на передовую. И вот от этого штаба до основной ставки генерала — всего три километра. А ставка — в разрушенном, раздолбанном снарядами здании, в трехстах метрах от дудаевского дворца. Чудом уцелевшая комнатка, котельная какая-то, вокруг нее все горит, дышать нечем, все время в здание шлепают снаряды.

Несколько раз мы путешествовали от консервного завода к этой ставке, в БТРе, в касках, в брониках, без них нельзя. Вся-то дорога минут десять-пятнадцать, и каждый раз это были минуты жесточайшего напряжения. Могли доехать, а могли не доехать, и все это знали. Каски и броники? Да, они как-то успокаивают. На самом деле защищают только от случайных попаданий. Потому что снайперы бьют очень профессионально, умелые у них снайперы — попадают подмышку, в шею, четко попадают. Мы не видели пойманных снайперов, их при нас не ловили, но нам много про них рассказывали. Больше всего наемников-моджахедов из Афганистана и Пакистана, еще из Прибалтики. Эти, прибалтийские, как говорят, самые жестокие.

Дважды по дороге к ставке нас обстреливали. Второй раз был настоящий бой. И мы, сидя в БТРе, помогали ребятам, набивали рожки автоматные, а я, вот, ввинчивал запалы в гранаты. Ощущение было не из приятных. Сидишь в машине, как в банке железной, — ничего не видно, грохот адский, а по броне —-трах, трах — пули чиркают. Хорошо, не было у них в тот раз бронебойных пуль и гранатометов, иначе бы мы и не вышли из этого БТРа…

Бой, тот, знаменитый, который в репортаже «Ад» показан, мы все снимали. Там такие бои постоянно. Снимали мы разными камерами, в разных местах, но, конечно, не сняли многого. Как ее снять, войну? Напрямую, чтобы по-настоящему? Вокруг — бронетехника, солдаты бегают, стрельба непрерывная, разрывы снарядов. Раненых переносят. И понимаешь, что в любой момент сам можешь быть убит. И снимаешь.

Там был момент страшный. На глазах у ребят их командира убило. Разорвало на куски… Они сами — кто контужен, кто ранен. Те, кто на ногах, помогают тем, кому помочь еще можно. Несколько человек собирают, складывают на носилки тело командира. И тут Виктор Михайлович, наш первый оператор, кидается это снимать. Понимаете? Ребята, словно в коме, ничего не соображают — и вдруг какой-то невесть откуда взявшийся мужик с камерой снимает эти кровью залитые трупы и их… Им в тот момент наплевать было, что и его могли тут же накрыть. Они автоматы навскидку — миг и замочили бы Михалыча… Он это понял и закричал что есть силы; «Ребята, я из «600 секунд»! Мы должны показать всю правду о войне!»

И у них — не в сознании, сознания не было, а в подсознании каком-то — все-таки сработало; «600 секунд»! Свой! Нельзя его трогать.»

Тогда и родились следующие репортажи.

1. ЧЕЧНЯ. СЕВЕРНЫЙ ФРОНТ.

В кадре, вдали — заснеженное поле, танки. На фоне снега — черные фигурки солдат.

НЕВЗОРОВ (подходит к солдатику с автоматом возле блиндажа): По скольку суток у вас дежурство-то?

СОЛДАТ: По двое суток.

…Идет бой, бегут солдаты, видны трассирующие очереди в потемневшем небе. Гремят взрывы, непрерывно тарахтят автоматы.

Неподалеку — группа стариков-чеченцев. Они молятся, характерным движением воздевая к небу руки.

На земле — труп лошади. От ее головы расползается кровавая лужа. Движутся танки, видны трассирующие огненные полосы, слышен грохот. Бегут солдаты.

…В кабинете, простом, не министерском, сидит за столом вице-премьер Егоров. Несколько телефонов, очень немного бумаг.

ЕГОРОВ: Здесь сегодня решается судьба Государства Российского.

НЕВЗОРОВ: То есть Вы хотите сказать, что все наши республики сидят и смотрят, дадим ли мы слабину?

ЕГОРОВ: Не только республики.

НЕВЗОРОВ: Но и области.

ЕГОРОВ: Да.

НЕВЗОРОВ: К 1994 году Россия представлялась всем столь жалкой, слабой и разодранной, что казалось — кто бы какое изгаляние над ней не затеял — все сойдет с рук любому… И страшная проверка на крепость грянула здесь, в Чечне, благо народа вспыльчивее, заводнее, храбрее, чем чеченцы, найти невозможно… Но вопреки всем ожиданиям вымотанная, разодранная страна ответила таким державным рыком, мощным, непререкаемым, доказующим и жизнь ее и неубывную силищу, что страшно стало всем — и врагам, и друзьям… Проснулась во всей своей мощи военная машина России, с которой пока никому в мире справиться еще не удавалось… Маленькая, отчаянно храбрая Чечня с ее феноменально доверчивым народом оказалась один на один с самой страшной военной машиной мира.

В кадре — чеченцы в характерных высоких шапках, старики, чинно усевшиеся под навесом, женщины в ярких платках, старухи и инвалиды с палками. Невзоров, в камуфляже, в танкистской каске, подходит к ним, здоровается. Они встают ему навстречу, узнают, сдержанно улыбаются, обнимаются с ним. Дети с явным любопытством заглядывают в камеру.

Затем в кадре — бронетехника, солдаты, механик, проверяющий бортовое орудие, солдаты на броне БТРа.

НЕВЗОРОВ: Как нужно презирать и ненавидеть свой народ, чтобы так его подставить, втянуть в дело, обреченное изначально, где поражение стопроцентно и неминуемы трупы, разруха и страшная боль — вопрос особый. И, кажется, это вопрос медиков, а не политиков… Дудаеву удалось это сделать, удалось подставить свой народ под страшную машину российской армии…

Северный фронт, станица Петропавловская. Уже сутки здесь идет бой роты Волгоградского полка с подразделением наемников Дудаева.

…Разрывы снарядов, вспышки трассирующих очередей. Младший офицер отдает приказания, матерясь, не видя, точнее, не замечая, что его снимают.

НЕВЗОРОВ: Обе стороны бьют трассерами, чтобы по светящейся очереди легче наводить минометы и орудия. Рота огнем прикрывает выдвижение в лес развед-бата и колонн на подмогу десантному полку, что дерется двумя километрами севернее… До Грозного — четыре километра.

В кадре — тот же кабинетик вице-премьера.

НЕВЗОРОВ: Даже сторонники уничтожения бандитов упрекают Вас. В вялости, в робости, в медленности, в тягучке.

ЕГОРОВ: Давайте представим себе на минуту, что вдет хирургическая операция и в этот момент того, кто действует скальпелем, никто не толкает под руку…

НЕВЗОРОВ: И не кричит: «Быстрее!»

ЕГОРОВ: Да, никто не дает советов: «Быстрее режь, быстрее отсекай!..»

В кадре — ночь, бой, огненные строки трассеров.

НЕВЗОРОВ (за кадром): История все определяет строго и точно. Удивительно возник Егоров, ныне вице-премьер России, которому судьба и история определили быть хозяином этой войны.

В кадре — снова кабинет Егорова. Егоров за своим столом и за ним, справа — Степашин, в неожиданном зеленом камуфляже, с нашивкой российских войск на рукаве. Хозяин войны, Егоров, мрачен, неразговорчив, но как-то дьявольски силен, всеведущ и стерилен от политики… Война, особенно эта, ювелирная война, когда стрелять, взрывать и убивать приходится в собственном доме, вообще, кстати, удивительно стерилизует от всякой политики… Тут совершенно иным за 15 бессонных ночей своей войны стал Степашин.

НЕВЗОРОВ (Степашину): У меня вопрос к Вам. У меня ощущение, что в принципе Грозный — это не только Грозный, что как бы основные идеологические силы сконцентрированы в Москве, что против Егорова, против русской армии, против людей, которые здесь пытаются, кровью собственной жертвуя, навести порядок, воюет практически вся пресса, воюет половина Государственной Думы, воюет часть государственных чиновников. Вы, ФСК, что Вы делаете?

СТЕПАШИН (чуть усмехаясь): Ну, с Думой ФСК не воюет.

ЕГОРОВ: И это вполне понятно, потому что те, которые сегодня воюют, во всяком случае, значительная часть этих людей, понимают, что после того, как будет взят Грозный, обязательно нити поведут в Москву, ко всем тем, кто содействовал установлению этого режима и затем продолжению его функционирования.

НЕВЗОРОВ: А вот разговор о десяти миллионах долларов это — легенда?

ЕГОРОВ: Да ну, зачем? Какая легенда? Это точно известно, что десять миллионов долларов ушли в Москву.

НЕВЗОРОВ: А кто передавал? Да знаете Вы, знаете. (Степашин улыбается). Что вы сейчас улыбаетесь? Знаете же.

СТЕПАШИН: Знаем, конечно.

НЕВЗОРОВ: И молчите. Не суть важно. Не суть важна фамилия?

ЕГОРОВ: Да я думаю, фамилия прозвучит через некоторое время. И не только фамилия того, кто переводил, но и фамилия того, кто получал.

НЕВЗОРОВ: Фамилии тех, кто получал, Вы тоже знаете?

СТЕПАШИН: Сейчас это сложно, потому что напрямую этими вещами никто не занимается. Вы сами понимаете: есть различного рода подставные, благотворительные, общественные и необщественные фонды. Вот откуда — да, кто — да. Я с этим человеком в течение месяцаздесь работаю. Я его фамилию называть не буду только по одной причине: он нам нужен живой, здоровый, знающий все вперед.

В кадре — русские солдаты, парни-первогодки, несут от походной столовой какую-то горячую пищу в большом котле. Затем два парня умываются, поливая друг друга водой. Тут же солдаты на морозе проветривают шерстяные одеяла. У костерочка, на треножнике, варят обед.

НЕВЗОРОВ: Тому, кто не прошел этот фронт, неведомо, как в действительности ювелирно ведется эта война. Вы можете проехать весь северный фронт, вы можете проехать западный фронт и фронт восточный, вы можете оказаться в тех местах, где ведутся бои и где армия — хозяин полный. Вы никогда, ни в одном чеченском доме не увидите ни одного русского солдата. Армия не вошла ни в одну деревню. Армия встает в чистом поле, в грязи, в дерьме… Копает окопы, ставит палатки и живет в чистом поле… Та самая армия, о зверствах и хамстве которой в отношении населения так много воет сейчас московская пресса. На тех территориях, где армия — полный хозяин, ни одна чеченская девчонка не тронута.

Вот — чеченское село. Сход старейшин.

НЕВЗОРОВ (за кадром): Северный фронт. Чеченское село Правобережное. Это — старики. Они слишком стары, чтобы бояться смерти и вообще бояться чего-нибудь, и слишком богаты, чтоб их кто-нибудь мог подкупить, да и надо знать чеченцев: ни одна сила в мире в серьезную минуту не заставит их говорить не то, что они думают…

НЕВЗОРОВ (обращаясь к старикам): Чего-нибудь дадут переговоры с Дудаевым?

СТАРИК: Нет. От Дудаева не жди ничего хорошего. Мы хотим, сынок, свободы.

НЕВЗОРОВ: То есть вот эти все сейчас политические игры — они ни к чему? Тут надо кончать с этим?

СТАРИК (под одобрительные возгласы других стариков): Если Россия не победит его, то его никто не победит. Дудаев непобежденный человек. Знаешь почему? Потому что он не идет ни к хорошему, ни к плохому не идет. Он — зверь. Только зверь так может поступить.

НЕВЗОРОВ: Вот, родные мои, поверьте мне: вот когда речь идет о том, что мы что-то у вас отнимаем… Ведь Россия у Вас не отнимает ни денег, ни языка, ни домов, ни хлеба. Мы ничего у вас не отбираем!

СТАРИКИ (почти хором): Мы понимаем!

НЕВЗОРОВ: Грубо говоря, Чечне не за что с нами драться. На самом деле, один ваш сумасшедший Дудаев бросил свой народ под колесо страшной машины русской армии. Он сам возбудил… Правильно я говорю?

СТАРИК: Правильно.

ДРУГОЙ СТАРИК: Совершенно верно.

В кадре — снова ставка Егорова в Моздоке. За тем же столом — Егоров, Степашин, Невзоров.

НЕВЗОРОВ: Как вы думаете, какого слова (я деревень тридцать чеченских объездил), какого слова в чеченских деревнях боятся больше всего?

ЕГОРОВ: «Депортация»?

НЕВЗОРОВ: Нет. «Переговоры». Слова «переговоры».

ЕГОРОВ: Переговоры! Боятся, что эти переговоры приведут к тому, что Дудаев останется у власти и режим этот продолжит свое существование.

НЕВЗОРОВ: И уже продолжит свое существование по их трупам. Потому что они же в его власти полностью — это же Восток. Туда придут ночью, а утром выйдут и останутся 160 трупов с головами, отделенными от тела.

СТЕПАШИН: Так оно и было. На триста тысяч население уменьшилось за три года.

НЕВЗОРОВ: На триста тысяч?!

СТЕПАШИН: На триста тысяч.

В кадре — разрушенные дома, движущаяся по бездорожью бронетехника. Опять гремят выстрелы. Мальчишеские лица солдат, выглядывающих из люка самоходки. Звучит песня.

НЕВЗОРОВ (за кадром): Здесь все те же трассеры, мины. Трое убитых. И из бокового лючка самоходки на дребезжащем магнитофончике — песня… Ночью огневое прикрытие наступающих колонн было усилено. Ранним утром, еще в сумерках разнесли укрепточку, с которой велась пальба по разведбату и колоннам. Войска пошли через Сунжу, довершая окружение города Грозного… Это Чечня… Моздок… Северный фронт…

Вспоминает Юрий Краснов:

«С чеченцами, простыми чеченцами, мирными жителями, мы много встречались. И поняли, что они к нам, русским, хорошо относятся. Особенно старики. У них к нам любовь какая-то отеческая. Оппозиционные Дудаеву селения организуют ополчения. Но это опасно. Мы были в одном селе, где половину села дудаевцы накануне взяли в плен. И предупредили: будете помогать русским войскам, мы пленных всех расстреляем, а потом и до вас доберемся, И боятся люди — вдруг уйдет русская армия, тогда им несдобровать. Очень на наших надеются. Но и настроены решительно: что бы ни было, все равно будем защищаться, свое село не сдадим. Режим Дудаева ненавидят. И можно понять их: три года без медицины, старики без пенсии… Детей в школу не отправить. Старейшины сетуют: «Что же, дети так неграмотными и будут?»

Слышал я еще такую болтовню по телевидению: вот, дескать, заходят в дома чеченцев голодные русские солдаты, и чеченцы их кормят. Ну это уж… Солдатам продовольствия хватает. А что кормят их чеченцы… Конечно, они могут накормить или напоить чаем, они вообще гостеприимные. Зайдешь, могут и не спросить, ты голодный или нет — просто предложат угощение — у них так принято.

Это — народ. Про бандитов я не говорю. Бандиты — они без национальности. Звери, или как их еще назвать, чтоб зверей не обидеть? У нас ведь бандиты убивают всех без разбора, и сами они при этом могут быть русские, чеченцы, азербайджанцы — неважно. Только у нас — банды. А здесь — армия. Большая, обученная, подготовленная, вооруженная самым лучшим оружием. И чтобы прекратить войну и не допустить других войн, есть только один выход — армию бандитов надо победить.

Другой вопрос, откуда она взялась в России, и как так получилось, что ее три года никто будто не видел? Кто бы ответил…»

2. АД.

В кадре — разбитая гусеницами часть дороги между по-луразрушеными домами. Гремят взрывы и непрерывно, оглушительно, не переставая, бьют автоматы и гранатометы. Видны ослепляющие вспышки. Движутся БТРы, бегут солдаты. Двое солдат ведут под руки третьего, его голова вся обмотана окровавленными бинтами. Крупным планом — лицо спецназовца, обрамленное каской. Виден бронежилет, детали спецназовской амуниции.

НЕВЗОРОВ: Слушай, вы вот этот белый домик зацапали?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: Наша часть брала, а мы поддерживали снайперами.

НЕВЗОРОВ: Ты, говорят, большой специалист по снайперам?

СПЕЦНАЗОВЕЦ (усмехается): Ну, не очень большой, но… по мере своих сил.

НЕВЗОРОВ: Ну, к примеру, сегодня, чтобы не выдавать военную тайну, — сколько?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: За ночь, значит — пулеметчик, два снайпера…

Его слова заглушает грохот. В кадре — огненные трассы, взрывы, движутся танки, бегут и падают солдаты.

Спецназовец внешне абсолютно спокоен, но в какой-то момент, очевидно увидав меткое попадание своих, довольно восклицает: «О, бана!»

НЕВЗОРОВ: А вот что у вас за часть такая… грозная?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: Грозная…

НЕВЗОРОВ: Что за часть-то? ДПВ какое-нибудь?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: Нет.

НЕВЗОРОВ: Ну, кто, кто?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: Спецназ.

В кадре снова бой, однообразный и непрерывно страшный, похожий на кошмар, но слишком громоподобный, чтобы быть сном. Опять лицо спецназовца.

СПЕЦНАЗОВЕЦ: С нашей точки зрения, с нашей точки зрения — она справедливая и правильная.

НЕВЗОРОВ: Война?

СПЕЦНАЗОВЕЦ: Да. Иначе, если сейчас отдадим Чечню, потом будем колоть все на части.

НЕВЗОРОВ: Слушай, а…

Шум боя заглушает его слова. На фоне огненных трасс и дыма появляется лицо офицера.

ОФИЦЕР (кричит, в бешенстве): А что ответить солдатам? У меня снайпер, у которого пять с половиной зрение. И глухой, б… Мина три метра рвется, он не слышит! Его снайпером в штатную должность записали! Три дня назад подразделение скомплектовали — сюда отправили. С кем воевать?! Как вести бой в городе, ничего не знают! БМП‑3 идет — горит… б..! Экипаж не выходит! Танкист подъезжает, прикрывает их броней. «Мужики, — кричит, — выходите, вы же подбиты!» Они не вылезли. Танку снаряд залетел под погон — ушел. БМП сгорел вместе с экипажем! Что надо, б..? Давить надо! Но умеючи, с подготовкой.

НЕВЗОРОВ: А вообще, мы правильно сделали, что мы здесь находимся?

ОФИЦЕР: То, что их давить, гадов, надо — это правильно! Но давить-то по уму! Обученным войском! Не надо столько… Есть же у нас люди! Дивизию, две, три, сколько надо… Собрал, блокировал. Все ходы обложили… Колючей проволокой все можно четыре раза обмотать! Никто не вылезет! Воздух прикрыл… Куда он денется, этот Дудаев?!

В кадре — полузразрушенное здание, разбитые окна. Бой. Бегут, спотыкаются, падают солдаты. Мимо разрушенных домов движутся БТРы с десантниками, сидящими на броне.

НЕВЗОРОВ: Здесь, — на Госпитальной улице, в центре города Грозного, где ведет бой на подступах к дворцу Дудаева армейская группировка «Север» генерала Рохлина, слава Богу, никто не болтаемся под ногами… Здесь нет болтунов-депутатов, корреспондентов и других проходимцев, в глаза не видевших передовой, но трещащих о чеченской войне без умолку. Здесь не увидишь блажного старичка, вдохновляющего бандитов убивать русских солдат и жечь наши танки. Не увидишь других «миротворцев». Здесь, на передовой, рот такого рода публике затыкают прикладом. И что смешно и поразительно — здесь каждый солдат и каждый комбат умнее всей Государственной Думы.

Передовая.

Фронт.

Ад.

Не смолкая, надрывая барабанные перепонки, грохочет канонада. Лица солдат — мальчишечьи, губастые, большеглазые лица первогодков.

НЕВЗОРОВ: Слушайте, а правда, что среди солдатиков отказа в бой идти не было еще ни одного?

СОЛДАТ: Не было.

НЕВЗОРОВ: Да?

СОЛДАТ: Рвутся наоборот.

НЕВЗОРОВ: Рвутся?

СОЛДАТ: Конечно.

НЕВЗОРОВ (солдатику, что стоит впереди, тому, кто ему отвечал): Сам, что ли, попросился?

СОЛДАТ: Да. Я два раза подходил к командиру полка.

НЕВЗОРОВ: Много у вас таких, которые сами просились?

СОЛДАТ: Да там весь полк.

Снова грохот канонады… Затем — подвал, ставка Рохлина. Сквозь клубы дыма проступают лица генерала, офицеров-штабистов. Здание больницы обстреливается непрерывно крупнокалиберными снарядами дудаевской техники, собранной за дворцом. Слышны приглушенные канонадой голоса деловито совещающихся военных.

Грохот, удар.

НЕВЗОРОВ: Это мы или по нам?

ОФИЦЕР: По нам.

НЕВЗОРОВ: Это по нам, да? Это миночка или что?

ГЕНЕРАЛ: Танковый снаряд.

НЕВЗОРОВ: А у меня создалось такое впечатление, что помещеньице, в котором мы находимся, несколько, я бы сказал, горит… Справедливое впечатление?

ГЕНЕРАЛ: (откашливаясь): Надо думать.

НЕВЗОРОВ: То-то я смотрю, у меня объектив запотевает. Значит, сопротивляются они отчаянно, да?

ГЕНЕРАЛ: Да. Возьмем, куда они денутся.

НЕВЗОРОВ: Много у них там, во дворце, народу?

ГЕНЕРАЛ: Четыре тысячи.

НЕВЗОРОВ: И тяжелая техника есть? За дворцом?

ГЕНЕРАЛ: Да…

…Рохлин — странный генерал. В своих треснутых очочках, в камуфляже, на передовой, в рассыпающемся и горящем доме, ласковый и невозмутимый, даже не вздрагивающий, когда в его раскаленный по-банному полуподвал рявкает очередной снаряд, так непохожий на генерала и так беззаветно любимый даже самыми злыми, языкастыми, кроющими всех и вся солдатами…

ОФИЦЕР: Генерал-лейтенант?.. Да я ему, б… сапоги буду целовать! Он впереди солдат идет! Разве может генерал-лейтенант, генерал-лейтенант, б… впереди всех на БТРе идти? А что ему… что ему остается делать? Он сам в прорыве, весь корпус в прорыве! Он держит… Все, и офицеры, все идут за ним!..

НЕВЗОРОВ (за кадром): Бой идет нешуточный. За расколоченными домами, за изрытым воронками садом, где нелепо белеют покрашенные известкой стволы яблонь, виден дымящийся дворец Дудаева. Еще вчера казалось, что удалось подавить большую часть вражеской техники и выбить из высотки напротив снайперов и гранатометчиков. В действительности удалось отнести переднюю линию, где на огненных точках положили массу дудаевских наемников. Среди них — немало моджахедов. Четверо — теперь в виде трупов — судя по документам, из Афганистана.

Ночью, казалось, победа была близка. Но с утра… С утра все началось еще жесточе и еще кровавее…

И вот — бойцы тащат носилки с ранеными. Снова — грохот, снова падают убитые Корчится на земле весь залитый кровью солдатик. Группа бойцов собирает, можно сказать по кускам, тело своего командира, пытаются уложить на носилки. Отрывисто звучат команды и брань. Тарахтит бронетехника. Ощущение ада становится реальным, невыносимым. Рохлин — в своем штабе, в полуподвале. Лицо его — внешне такое спокойное, домашнее… Лицо генерала Рохлина.

НЕВЗОРОВ: Послушайте, генерал, но это явно нельзя назвать словом «бандформирования»… Это уже армия у них.

ГЕНЕРАЛ: Безусловно.

НЕВЗОРОВ: То есть это армия, которая могла бы воевать, по моим подсчетам, спокойно и победоносно с государствами типа Австрии…

ГЕНЕРАЛ: Вне сомнения.

НЕВЗОРОВ: Я уже не говорю про какую-нибудь Щвейцарию и про какие-нибудь подобные кукольные государства. То есть у них — армия. Бандформирования с тяжелым артиллерийским вооружением и танками не бывает.

ГЕНЕРАЛ: Это — одна сторона…

НЕВЗОРОВ: Армия. Прекрасно тренированная, вооруженная, готовившаяся к войне с Россией три года. А у Великой России — мальчишки, срочники. Правда, мальчишки великолепные.

Канонада боя. У стены то ли полуразрушенного дома, то ли блиндажа сидит юный солдатик. Во время короткой передышки он увлеченно уткнулся в синюю с твердым переплетом книжку.

НЕВЗОРОВ: Чего читаем?

СОЛДАТ(смущенно усмехается): Сказки.

НЕВЗОРОВ (тоже смеется): Какие?

СОЛДАТ: Мексиканские…

НЕВЗОРОВ (за кадром): …Конечно, у Великой России их безумно мало, истинных псов войны, которых так внезапно востребовало время, псов войны, умеющих убивать и умирать. Здесь, на фронте, их меньше сотни, по пальцам можно пересчитать… Тогда как нужен был бы сорокатысячный корпус таких, как вот этот Костя, или таких, как эти ребятки, что по Грозному, по диким, насквозь пробитым, горящим улицам, где пальба несмолкаема и бьют из всех окон, где великие специалисты из подвалов жгут наши БТРы и танки, как спички, — они разъезжают на броне, а не под броней, в знак презрения к смерти и к врагу, и к той чуши, что творится… Да чего мы хотим, когда у нас неприлично маленькая армия, скукожившаяся, обглоданная, нищая и бесправная. Неприлично маленькая для такой колосеальной страны, как Россия. У этой армии едва хватает сил свои объедки, свои ракеты, свои заводы…

Я хоть и депутат Госдумы, но не торгую тайнами, особенно государственными. Позже, вероятно, станет известно, сколь фантастически малым числом освобождался от бандитов и их армии город Грозный. Позже это будет известно.

Вот — танкисты. Простые русские лица… Игорь Григоращенко — такой молодой, красивый парень…

ТАНКИСТ: Выехал. Танк сожгли. Экипаж целый. Сутки отлежался. Хотели увезти с контузией. Но он сказал: «Пока не отомщу за своих, я отсюда не уйду». Позавчера, когда брали штурмом несколько домов, опять его подбили, в новом танке. Каким-то образом получилось затушить его, приехали, поменяли танк и опять выехали. И вот сейчас до сих пор в паре работают… бьют их.

ИГОРЬ: За ребят, за Серегу. На выпуске рядом стояли. За Россию! Это — наша земля. Я — потомственный казак. Наша земля. Этот город основали казаки, мои предки, и я, если надо, положу здесь свою голову. Это наша земля, Россия, а отдадим Чечню, распадется Россия. Когда будете показывать по телевизору, моим троим детям, жене, матери с бабкой большой привет передайте. Живой, здоровый!..

…И опять — бой, бесконечный, настоящий, не киношный. Бьют автоматные очереди, рычит бронетехника, грохочут разрывы. Солдаты, солдаты, солдаты…

НЕВЗОРОВ (за кадром): Но надо отдать себе отчет и отдавать хорошенько, что никто и ничто — ни Господь Бог, ни все силы ада, даже ада вот этого — этих людей сдаться не заставит. И псы войны, немногие на этом фронте, и мальчишки здесь не сдаются, ибо лучше миллионов орущих, воющих, пишущих, читающих, болтающих с трибун, понимают, что на самом деле здесь происходит. И в этом аду, в этом огне и крови рождают сызнова то, что на весь мир во все века гремело по миру и в преисподней, и среди ангелов небесных. Сызнова рождают характер России и ее величие.

Это — Грозный. Передовая группа «Север» Улица Госпитальная. Январь 1995.

Это — АД.

А это письмо автор репортажей из Чечни получил почти через месяц после их выхода в эфир.

Здравствуйте, уважаемый Александр Глебович!

К Вам с огромной просьбой обращается отец погибшего воина-десантника отдельного батальона спецназа г. Москвы Поликарпов Юрий Дмитриевич.

Дорогой Александр Глебович, мой сын, Поликарпов Александр, погиб в Чечне при выполнении специального задания командования 8 января 1995 г. между 11 и 13 часами дня, как написано в документах, в Грозном, вблизи консервного завода.

Я не видел сам, но люди говорят, что показывали по телевизору Вашу кассету с записью этого боя. Я, к сожалению, ничего не знаю, но Вы, как говорят, назвали этот бой адом. В этом бою погибло около 10 человек из батальона спецназа. Группа разведчиков вела неравный бой, и в этой группе вместе со своими боевыми товарищами погиб наш сын Александр. Посмертно он награжден орденом Мужества.

Александр Глебович, если у Вас имеется эта кассета с записью этого боя, пусть это будет место его или фрагменты этого ада, не могли бы Вы поделиться с нами этими материалами, ведь Вы понимаете, что все это нам очень дорого, ведь возможности узнать о месте гибели сына и посетить его у нас, может, и никогда не будет или мы просто можем не дождаться этого дня. Мы очень надеемся на Вас и просим, помогите в этом вопросе.

Желаем Вам доброго здоровья. Мы знаем, что Вы бываете в самом пекле событий в Чечне и поэтому самое большое к Вам пожелание — возвращайтесь всегда живым! Вы очень нужны нам всем, чтобы знать правду об этой страшной, жестокой войне.

До свидания, всего Вам доброго.

Ю. Д. Поликарпов.

Ответом отцу погибшего спецназовца было следующее письмо.

Уважаемый Юрий Дмитриевич!

Вероятно, Вы правы и действительно я был свидетелем героической гибели Вашего сына. В указанное в Вашем письме время я действительно находился на Госпитальной улице в центре города Грозного. Спецназовцы, входившие в Северную группировку Федеральных войск генерала Льва Рохлина, вели беспримерный, отчаянный бой перед дворцом Дудаева, и, как Вы справедливо отметили, потери наши в то утро были велики, особенно среди спецназа, бывшего, как, впрочем, и всегда, — впереди всех.

При мне погибло шесть или семь спецназовцев — от минометного огня, от попадания танкового снаряда в «шилку», от пулеметных очередей. Часть спецназовцев была в глухих (с забралами и бронестеклами) шлемах, часть — с открытыми головами, залитыми кровью, потом и грязью.

Мне чрезвычайно совестно перед Вами, но я не могу определенно сказать, кто именно из погибших спецназовцев Ваш сын.

К сожалению, перед боем я мало с кем успел познакомиться, но, смею Вас уверить, знакомство с любым из этих людей, среди которых был Ваш сын Александр, почел бы для себя за честь. Как почитаю за честь для себя и возможность ответить Вам, Юрий Дмитриевич, человеку, воспитавшему великолепного воина Великой России, героя одной из самых страшных войн, что довелось вести нашему Отечеству.

Я преклоняюсь перед Вашим, Юрий Дмитриевич, мужеством — мужеством отца, пережившего ТАКУЮ потерю с подлинным русским достоинством, что особенно бесценно в наше время истерик.

Осмелюсь лишь сказать то, что Вы, впрочем, знаете и сами — Ваш сын погиб не зря, погиб за самое великое и бесценное, что есть у всех нас. Вы сами знаете — за что.

Если есть Господь Бог и Царствие Небесное, то там Ваш Саша, поверьте, рядом с русскими ратниками Куликова поля, рядом с князем Багратионом и героями Сталинграда — а это, возможно, участь куда более, светлая и великая, чем у любого из нас.

Разумеется, все видеоматериалы, имеющие отношение к гибели Вашего сына, Вы можете получить в любую минуту.

…В «Красную звезду» продолжают поступать отклики на телерепортаж Александра Невзорова «Ад», который был в начале января показан по «Останкино». Многие читатели благодарят известного тележурналиста за то, что он одним из первых на телевидении сказал своим фильмом в жесткой, остропублицистической форме правду о нашей армии в чеченской драме, одним из первых дал слово самим офицерам и солдатам, участвующим в боевых действиях, тем, голос которых до этого был практически на ТВ не слышен…

Читатель Н. Норичев из Москвы считает, что короткий телерепортаж Невзорова во многом способствовал психологическому перелому в освещении и восприятии общественностью чеченских событий и роли армии в них. «Одно непонятно, — пишет он, — почему все это встретило такой шквал зависти и злобы со стороны многих его коллег. Я насчитал с десяток публикаций просто оскорбительной тональности. И даже некоторые теленачальники изо всех сил открещиваются от этого репортажа…»

Офицеры запаса В. Круглов, И. Немцов из Санкт-Петербурга и другие задают вопрос: «А почему нет новых невзоровских репортажей? Неужели вновь какие-то запреты и препоны?»

Наш корреспондент встретился с Александром Невзоровым и взял у него интервью.

— Александр Глебович, расскажите, пожалуйста, как «Ад» проделал путь от монтажа до телеэкрана. Все-таки Невзоров, все-таки «Ад»…

— Никакого особого пути не было. Разве что в пресс-службе правительства возникли определенные сложности… Я даже не могу назвать это ни цензурой, ни попыткой запрета. Это было просто, ну скажем, анекдотом. В конце концов фильм попал к Ивану Петровичу Рыбкину, и на совещании, в котором участвовали еще Виктор Черномырдин и Владимир Шумейко, было решено фильм показать по «Останкино». Что касается руководителя «Останкино» Яковлева… Понимаете, тут ведь дело было связано не столько с самим фильмом, сколько с фамилией создателя. Надо отдавать себе в этом отчет. Ситуация была бы остра вне зависимости от того, что бы я показывал — родильный дом или войну в Чечне, но все, что было связано с фамилией Невзоров, у некоторых вызывало до определенного момента судороги. Известную неловкость испытывали все чиновники, которые с этим были повязаны. Только очень высокий уровень, скажем так. взял на себя эту ответственность. Они решали вопрос, грубо говоря, возможно ли присутствие этой фамилии вообще на первом канале ЦТ. Они, скорее, решали не участь фильма. Фильм их интересовал меньше всего. Я даже убежден, что они его не смотрели.

— Не собираетесь ли вы снять еще один фильм о Чечне?

— У нас очень много материала, но я сейчас умышленно никуда его не запускаю. Хотя теперь имею возможность сделать это довольно спокойно. Хочу еще немножко подождать. Теперь довольно много нормального материала идет о Чечне. Конечно, поздновато мы взялись за общественное мнение, но — взялись, и определенные победы в этом смысле есть. Поэтому я не вижу сейчас острой необходимости в скороспелой подаче материала. Хочу к тому же подождать. Меня все время мучает мысль, что наша власть может сыграть очень скверную игру и пойти на попятную. Это было бы очень трагично и страшно.

— И все-таки, пожалуйста, о втором фильме. Наши читатели интересуются, будет ли он.

— С этим можно сейчас и не спешить. Нет какой-то горячечной ситуации, как была в те дни. Я видел несколько действительно замечательных репортажей на ЦТ, которые не есть гимн войне и армии, а которые — правда и про войну, и про армию. Армия в Чечне олицетворяет, безусловно, правое дело.

— Расскажите, пожалуйста, немного об Игоре Григоращенко.

— Этот человек для меня остался загадкой. Когда мы только с ним увиделись, он протянул руку, засмеялся и сказал: «Второй раз встречаемся». Что это означало, я до сих пор не понял. Возможно, я когда-то где-нибудь его видел. Может, это было в Вильнюсе, в Приднестровье, в Абхазии… Я не знаю, где, но помню его лицо. Действительно, этого человека, возможно, я когда-то и знал. Он, конечно, был совершенно обворожительным парнем. Я думаю, здесь не только публикацию надо готовить, но и сделать все, чтобы Министерство обороны настояло на Звезде Героя для него. Надо всерьез подумать и о его семье.

— Утверждают, что в Чечне вы встретили свою давнюю знакомую из так называемого батальона «белых колготок».

— У меня был в Приднестровье случай, когда я, грубо говоря, должен был застрелить снайпершу. Я ее увидел в глазок оптического прицела и не смог выстрелить: она была чрезвычайно, чертовски хороша. И в Чечне я наткнулся на ее же следы. Не буду говорить, как это произошло, это не для печати. Ее нет в живых больше. Погибла она в Чечне. То, что определенная часть команды латвийских и эстонских биатлонисток участвовала в очень многих конфликтах, это ни для кого не секрет. Участвовали и за деньги, и из какой-то патологической ненависти ко всему русскому. Для меня разговоры о женщинах-снайперах никогда не были вымыслом, я всегда точно знал, что это так.

— Вернемся к фильму. Вы его делали на свои деньги?

— Да. Государству он не стоил ни единой копейки. Однажды я попросил Беллу Куркову помочь с монтажом. Она отказала в достаточно грубой форме, и более я просить не стал.