Поле чести

«ВОТ ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ЛЕЧАЩИМ ВРАЧОМ ГОРБАЧЕВА…»

— Александр Глебович! Интересно, рассматривали ли вы себя на фестивале в Эдинбурге как, ну, своего рода посланца отсюда?

— Ну, я такой относительный посланец, потому что там было этих посланцев до одури. Там была даже народная депутатка Старовойтова с сыном Платоном, которая аккредитовалась на телевизионном фестивале с формулировкой, что ее несколько раз показывали по телевизору и поэтому она в общем имеет какое-то отношение к телевизионной профессии. Помилуй Бог, мы много кого показываем и в криминальной хронике тоже. И эти люди тоже так сказать «выступают» по телевизору, однако я не думаю, что это может служить основанием для аккредитации и получения суточных в фунтах…

— Александр Глебович, что все же случилось с «Секундами»?

— Ничего не случилось. Закрыли.

— А кто?

— Петров.

— Как это было?

— Нормально было. Вызывает меня Борис Михайлович Петров, председатель Комитета, четырежды снятый, четырежды восстановленный, совершенно непотопляемый, бесстыдный до беспредела человек и заявляет, что мы закрыты якобы из-за какого-то договора, который якобы не подписан. На самом деле существует Положение о телевизионном творческом объединении «600 секунд», которое Петров сам подписал в прошлом году 15 ноября. Но почему сейчас из-за сложностей, скажем так, в мозгу нашего забывчивого председателя мы должны быть закрыты, мне пока неясно. Но я думаю, что это уже вопрос для прокуратуры.

— То есть вы считаете незаконным это действие?

— Не я так считаю, это незаконно по факту.

— А почему же тогда он говорил на страницах печати о каком-то новом варианте договора и ссылался на то, что де меняются в целом порядки на Ленинградском. телевидении?

— Это его личные трудности…

— Видимо, на сей счет у вас есть свои версии, в духе программы. Вы за этим видите…

— Вижу Егора Яковлева.

— Чье вступление в должность руководителя Всесоюзной телерадиовещательной компании удивительным образом совпало с вашим закрытием.

— Совершенно отчетливо вижу Егора Яковлева за ним и, естественно, тех, кто его ставил. Даже если, они нас не хотели закрывать совсем, то, я думаю, им надо было вывести нас из игры на все это время, которое прошло после так называемого путча, потому что мы бы, конечно, им праздник попортили сильно. Это я говорю совершенно откровенно. Они ведь долго кричат и расшаркиваются про то, что они демократы и прочее, про то, что они необыкновенно плюралистичны и, однако, суперсерьезные события, суперхарактерные события этих дней ими абсолютно и окончательно упущены.

— Вы читали его интервью в «Московской правде» за 30 августа, где он утверждает, что «выступления Невзорова уже недопустимы, для нашего общества, ибо плюрализм и фашистский переворот — вещи несовместимые»? Хотя, честно признаюсь, видимо Яковлев, сделавший себе имя на писании по заказу ЦК Ленинааны, видимо, внес гораздо больший вклад в коммунистическую идеологию, которая в конечном итоге к путчу и привела…

— Да, мне пересказывали… «Фашист», «пособник» и так далее, и так далее… И вообще — идеолог.

— Таким образом, вы считаете, что ваш «непотопляемый авианосец» Б. Петров просто подстраховался, закрывая программу, решив «потрафить» Анатолию Собчаку и заодно Егору Яковлеву?

— Какой он авианосец, Господь с вами? Он — резиновая прогулочная лодка с барышней и ребенком с сачком и с надписью «Аппаратчик» на борту.

— А не связано закрытие программы с вашей оценкой событий 19-21 августа? Ведь вы одним из первых утверждали в вечернем выпуске «Секунд» 20 августа, что это — инсценировка…

— Да, я думаю, что они поняли, что я пойду по этому пути дальше. И они знают, что оценивают меня люди по-разному, но прислушиваются достаточно сильно, и многие, поэтому праздник бы я власть имущим, конечно, подпортил и не остановился бы это сделать…

— Так увидим мы все-таки «Секунды» или та передача 21 августа была последней?

— Я думаю, что не последняя, конечно, но когда это произойдет? Никому же ничего непонятно, там идут какие-то пляски всей этой нынешней новой кремлевской «колоды», которая стасована из старых карт, но просто немножко в новом порядке. Не Бакатин — Ельцин — Горбачев, а Ельцин — Горбачев — Бакатин. Вся разница. Но, видимо, когда они там «высидят» какое-нибудь решение, нас, наверное, выпустят…

— А почему вас обвиняют чуть ли не в поддержке ГКЧП?

— Нет, я не доктор. И, более того, никакими медицинскими познаниями практически не располагаю. Я не могу определить состояние здоровья Президента. Не могу я отсюда сказать, жив, здоров или что-нибудь другое с Президентом на Форосе, где он отдыхает и загорает. Мне вице-президент говорит: он болен. По конституции вице-президент имеет право заменить Президента на время его болезни. Поэтому Михаил Сергеевич мне не позвонил, как всегда, не доложился. Поэтому с точки зрения первых часов существования ГКЧП и даже первого дня, пока не стала известна правда, что настоящий Президент бьется там на Форосе в неволе, стремясь вырваться, до этого деятельность ГКЧП по сути дела была совершенно конституционно оправданна в глазах народа и напрасно все те, кто сейчас покрываются испариной страха по поводу того, что они в первый день поддержали ГКЧП, это делают. Все это в первый день большинством, скажем так, государственно и не очень государственно мыслящих людей было оценено юридически как Закон. Это сейчас там уже пишут… Посмотрите, чем занята Красная Армия. Они уже даже не распиливают танки, а все исключительно пишут друг на друга доносы. Военная прокуратура ими завалена. Она не в состоянии будет обработать их в течение десяти лет. Кто антисоветски улыбался… кто не антисоветски улыбался… кто позволил себе антиконституционную складочку на лбу, поглядывая на улицу… кто, наоборот, был весел… Вот что происходит. Напрасно беспокоятся люди. Никаких оснований для преследований нет. Мы — не доктора. Вот если бы я был лечащим врачом Горбачева, а мне бы Янаев сказал: «Знаете, ребята, Президент болен», я бы ему тогда ответил: «Не…а, врешь, парень, здоров наш Президент, а вы — заговорщики»… А так — извините…

— Получается, вы опять идете против течения, потому что все журналисты, и ваши коллеги, так сказать, заявили о своей лояльности и тут же стали героями.

— Ничего они не заявили. Они — «пришипились». «Пришипились» в этот день, по крайней мере в самые шоковые первые шесть часов, со страшной силой «прицепились». Никаких массовых журналистских подвигов я, клянусь вам, совершенно не наблюдал. Потом, когда уже стало понятно, что это инсценировка с неизбежным плохим концом… запрограммированным, тогда уже все поняли, что возможно тут стать как бы даже и героями.

— Ваша оценка событий 19-21 августа и их последствий для России?

— Да что моя оценка… Оценят учебники… оценит история… Понятно, что мы снова — Древняя Русь, одинокое племя, потерявшее все, что было накоплено за тысячу лет и понятно, что мы, благодаря этому перевороту, имеем в стране торжествующую идеологию, ту самую, что уже привела страну к гибели. Но теперь эта идеология считается главной национальной, государственной и культурной ценностью. И восставать против нее нельзя. Вот и все. Что тут еще объяснять?

— Ну, допустим, «Секунды» опять будут жить на экране. Как вы будете один выходить в эфир?

— Нормально буду один выходить в эфир, поскольку других выходов просто нет.

— А вы не боитесь конкуренции? Сейчас появилось много независимых, хотя бы даже по названиям, телекомпаний. Ведь вы раньше были действительно своего рода информационной империей?..

— И были, и останемся империей в смысле разветвленности агентурной сети и всего прочего. Никто нас не предал из наших как явных, так и тайных работников.

— А ваши конкуренты? Набирает обороты, молодое российское телевидение, да и другие.

— А вы знаете, я их не смотрю. Не смотрю, потому что меня это по сути дела не интересует.

— Откуда же вы новости узнаете?

— Новости я узнаю исключительно из своих собственных источников. И это проверенные новости, а не прошедшие, скажем помягче, какой-то, из журналистских желудков.

— А вот как вы отнеслись к тому, что Юрий Ростов в «Вестях» выступил по российскому каналу как бы в защиту программы «600 секунд», но при этом заметил, что вы всегда казались ему провинциалом…

— Это нормальный московский комплекс. Известно, что они все вообще из провинции, у них нынешний статус без году неделя, поэтому они страшно беспокоятся, что все позабудут, что они столица. Но мы то с вами знаем, какой город является основным в этой стране — Санкт-Петербург. Поэтому когда какие-то лимитчики, да и к тому же, простите меня, из какой-то Москвы, мне говорят про мою провинциальность, это свидетельствует прежде всего о том, что они являют собой на самом деле. Я, между прочим, никогда ни о ком из них, из этих журналистов, ничего не говорил. Я их просто не знаю. Да и знать не хочу.

— Недавно в демократической печати, с подачи неких М. Шабалина и Ю. Шмидта из ленсоветовского «Невского времени» прокатилась серия публикаций о вас в том смысле, что у вас, простите, «крыша поехала».

— Замечательно. В принципе я обрадовался этой ситуации. Как говаривал Карнеги, «мертвую собаку не бьют».

— Кстати говоря, мне довелось услышать такую версию, что вы сами якобы заплатили за эти публикации Шабалину, чтобы поддержать ослабевший интерес публики. Хотя вы человек умный и вряд ли бы стали добровольно записываться в сумасшедшие даже ради того, чтобы оказаться в одном ряду с Чаадаевым.

— Эту версию я ни подтверждать, ни отрицать не буду. Хотя такое слышал. Я за силовую игру и за силовые приемы. Я считаю, что они поступили правильно, накопали на меня якобы какой-то компромат 16-летней давности, что у меня якобы в призывном возрасте характер был какой-то сильный. И был, и есть сильный. Но теперь я тоже буду пускать в ход компромат медицинского характера. И пусть теперь мне кто-нибудь попробует сказать, что я не имею права этого делать. Я имею и полное моральное, и полное человеческое право. В этом смысле у меня руки совершенно развязаны.

— А чем вы так могли смутить в 1975 году призывную комиссию?

— Да я им стал что-то про Достоевского и Булгакова рассказывать. Они, естественно, сильно удивились.

— Да, такое там не принято… Меня тоже, кстати, «разбирали» в Университете в том же году за найденные в тетрадке по английскому стихи Гумилева и Бродского… Ваша поездка в Эдинбург на международный фестиваль телепрограмм сразу после событий была краткой, но вызвала невероятное количество слухов. И в Шотландии вы якобы остались, опасаясь репрессий и ареста, и обручились с какой-то загадочной графиней, и вообще остались на Западе, получив выгодный контракт и, наконец, собственную студию. Вы можете все это прокомментировать?

— Особенно выгодных контрактов не бывает, для меня — тем более. Я работаю совершенно не за деньги, и существую за счет довольно скромного образа жизни, у меня нет ни автомобиля, ни дачи, меня это все очень мало беспокоит. Поэтому купить-то меня сложно. Предложений много, но это, так сказать, предложения все равно, что от хозяина — батраку. А здесь я все-таки сам себе хозяин. Поэтому продаваться не буду. Что касается графини, то это моя личная жизнь… Если вас она интересует, обратитесь к журналистам «Невского времени», они про мою личную жизнь знают гораздо больше, чем я сам. Слухи о том, что я вел с муниципалитетом Эдинбурга переговоры о переводе туда рижского ОМОНа, это тоже, мягко говоря, преувеличение, хотя на страницах прессы я видел уже и эту версию тоже.

— А вы не боитесь упреков в том, что вы вот поехали в Эдинбург, а другие журналисты оставались на баррикадах, продолжали защищать демократию, Белый дом и Мариинский дворец?

— Ну, во-первых, совершенно мне нечего было защищать в Белом доме. И не от кого. Я совершенно точно знал, что войска ни на кого нападать не собираются. И поэтому кого-то защищать, честно говоря, не представлялось необходимостью. Во-вторых, у меня несколько другая профессия, нежели заниматься какими-то непонятными делами на баррикадах. Хотя я с искренним уважением отношусь ко всем тем, у кого в этот момент не нашлось другого занятия. Это — прекрасные люди, я не сомневаюсь. У меня вообще другое дело в жизни. Имею профессию репортера. Поэтому на те баррикады не пошел.

— Но вы же, насколько мне известно, снимали на баррикадах.

— Да, снимал, как и все, но могу сказать, что ничего особенного там было не снять, особенно здесь, в Питере, когда очень смешно нагнеталась истерика, что, вот, идут танки… идут танки… Никакие танки никуда идти не собирались, что самое интересное. И когда уж, потом, ночью, в тяжелом вооружении (это и бронежилеты, и каски, и пулеметы) поднят был по команде ленинградский ОМОН, чтобы от кого-то непонятного защищать Ленсовет, я понял, что, да, дело интересное и что истерия обороны достигла почти рекордного уровня… Когда у нас была реальная, значительно более реальная ситуация в Литве, в Полицейской Академии (с какой яростью, помню, там толпились какие-то кинорежиссеры, малоизвестные, но крикливые, придумывая что-то про инсценировку), то на тех подлинных баррикадах я готов был по сути дела и сражаться, и умереть, потому что я понимал, за что. А здесь — за что? Зачем я пойду на эти баррикады? Чтобы защищать политику и идеологию, которая уничтожила мою страну? Да никогда в жизни. Я не кооператор, у меня нет своего дела, которое указом ГКЧП было бы поставлено под удар. Я не издатель порножурнала и не владелец какой-нибудь видеолавочки. А защищать чуждую мне политику и чуждую мне идеологию, да, помилуй Бог, вы никогда ни от кого этого не добьетесь. Вы можете себе представить Савонаролу, к примеру, известного деятеля римской католической церкви, который сражался бы на стороне буддистов за сохранение в чистоте, скажем так, буддийской веры? Вряд ли…

— Вы и сейчас не откажетесь от слова «Наши»?

— Нет, ни в коем случае. Не только не отказываюсь, но только что направил в прессу обращение «К нашим». Брать и печатать боятся. Но если в народе какая-то сила и какая-то отвага осталась, это напечатают. И не из соображений плюрализма. Но я на эту тему говорить не перестану никогда.

— Б. Петров в своем интервью в газете «Смена» утверждает, что общество наше изменится и передача «600 секунд» умрет, так сказать, естественным образом, за ненадобностью.

— Конечно, конечно, мы все когда-нибудь будем жить в роскошной стране солнца, нас с вами уже не будет, а общество изменится начисто, там исчезнут преступления, там не будет кооператоров, там не будет ни коммунистов, ни демократов. Там вообще ничего не будет, там будут сплошные «ангелы во плоти», которые на хороших таких, крупных, перистых облаках будут играть на кифарах. Там мне действительно категорически будет не место…

Программа «600 секунд» вскоре под давлением общественности была открыта.

Обращение «К нашим», опубликованное газетой «День», открывает эту книгу.