Поменяемся?

56

Его губы касаются моих, и мир вокруг, словно по щелчку, растворяется, оставляя после себя лишь ощущения. Больше нет ни офиса, ни всей той неразберихи между нами четверыми. Только я и Рафаэль, его ладонь на моей талии и тёплое, требовательное дыхание.

В поцелуе нет ничего криминального, — убеждаю себя я, обвивая руками его шею. — Все целуются. В восемь лет я поцеловала соседа-первоклассника, хотя он был против, полагая, что после этого нас ждёт свадьба. И ничего, никто не умер. А Рафаэль даже не против. Сейчас мы немного поцелуемся в знак примирения, а потом пойдём пить кофе.

Поцелуй сам собой становится глубже, дыхание Рафаэля утяжеляется, и моё тоже. То ли потому, что нам уже вот-вот перевалит за тридцатник, то ли из-за возбуждения.

Я точно знаю одно: происходящее — больше, чем физическое притяжение. В этом поцелуе — годы нашей странной дружбы, тоска по последней ночи в горах и попытка убедиться в том, что эта непреодолимая, упрямая тяга, портящая всё, взаимна.

Пальцы Рафаэля скользят по моей спине, сминая кожу сквозь свитер и оставляя за собой горячий след.

Это просто поцелуй, — повторяю я себе, прижимаясь к нему сильнее.

Это всё ещё просто поцелуй, — пищит внутренний голосок, когда его ладонь спускается к бёдрам. Говорю же, я та ещё страусиха.

Надо сказать, что нам пора остановиться. Обязательно надо, потому что только так будет правильно.

— Ещё, — нелогично выдыхаю я, встав на цыпочки.

Рафаэль словно ждал моей отмашки. Его рука забирается мне под юбку, гладит мои кашемировые колготки.

— Даже останавливать не будешь? — его хриплый голос вибрацией проносится по моей скуле.

Я мотаю головой. Мы же просто целуемся. Ещё пара минут, и я, конечно, скажу «стоп». Просто мне нравится, как он пахнет, и вкус его рта тоже, что, между прочим, бывает нечасто. Помню, в школе у одноклассника… Хотя нет, к чёрту воспоминания.

Я осознаю, что происходящее перестаёт быть безобидным, когда мне на ягодицу опускается горячая, чуть загрубевшая ладонь и сжимает. Касание кожи к коже заставляет меня глухо ойкнуть и непроизвольно закатить глаза. Нет, всё-таки дело не в приближающемся тридцатнике, а в диком, неконтролируемом возбуждении. По шкале от одного до десяти — твёрдая двадцатка. Чувствую себя пони, напичканной лошадиной дозой конского возбудителя. Вот такой каламбур.

Вцепившись в толстовку Рафаэля в безуспешной попытке её стащить, я пячусь к столу.

Хрясь! Это мои колготки цепляются за подошву.

Бам! Это ботинки с грохотом откатываются в сторону.

— Пиздец меня несёт… — Оторвав от пола, Рафаэль с грохотом опускает меня на стол.

Я кривлюсь от боли. Чёртов степлер вонзился мне в крестец.

— Сними… — Я нетерпеливо дёргаю полы его толстовки. — Быстрее…

Стащив её через голову, Рафаэль снова впивается в меня поцелуем.

— Ты классно пахнешь… — Я чувствую, как он тянет вверх мой свитер, но не сопротивляюсь. Поднимаю руки и позволяю ему пару секунд поразглядывать мой лифчик — кружевной, к счастью, а не тот с огромными поролоновыми вставками.

— Ты тоже, — его ладони ложатся мне на талию, почерневшие миндалевидные глаза скользят по лицу. — Пахнешь соснами и снегом. В детстве это был мой любимый запах.

В грудной клетке становится так тесно, будто на неё уселся кто-то тяжёлый. Рафаэль и сам не подозревает, как проникновенно умеет говорить… Наверное, потому что говорит он мало, но всегда предельно искренне. Сосны и снег — это определённо красивый запах.

Не найдя достойных слов в ответ, я требовательно притягиваю его к себе и, впившись в губы, шарю по поясу джинсов в поисках пуговицы. Порой нет лучшего способа выразить свои чувства, чем секс. Даже если это секс на рабочем столе в спущенных колготках и со степлером, впившимся в задницу.