Попасть не пропасть

Глава 22

Бал… бал!!! Взрыв веселья и чопорные танцы, нежные взгляды, первая влюбленность, ревность, вызовы на дуэль… Романтика?! Ага, сейчас! Не дождетесь! Бал был жестокой школой выживания для высшего света империи. На балу влюблялись и выбирали невесту, общались и составляли комплоты. Слово "бал" родом из немецкого и всего-навсего означает "мяч". В Средние века в Германских княжествах существовал такой обычай: на Пасху молоденькие поющие селянки ходили к своим подругам, которым посчастливилось обзавестись семьей в минувшем году. Каждой любезной подруженьке дарили мячик, набитый шерстью или пухом – этакая мини-подушечка в средневековом антураже. В ответ новоиспеченная фрау устраивала для деревенского молодняка пир на весь мир (хотя, скорее, поселок) и дискотеку, наняв за свой счет музыкантов. Сколько было в селении молодых семейств, столько давалось и мячей, или балов, то есть вечеринок с танцами. У нас до эпохи царя-реформатора ничего подобного не существовало. Указом Петра I были учреждены ассамблеи, именно они стали первыми русскими балами. А для молодой дворянской поросли балы превратились в место, где, по словам князя Вяземского, «учились любезничать, влюбляться, пользоваться правами и вместе с тем покоряться обязанностям общежития. Тут учились… и чинопочитанию, и почитанию старости».

Именно на подобное мероприятие занесло меня по приглашению Его Императорского Величества. На Большой рождественский бал мы поехали вместе с двумя Александрами – Бенкендорфом и Эйлером. В приглашении было назначено на шесть вечера, но Бенкендорф сразу сообщил мне, что появляться раньше семи – признак плохого тона. Поэтому прибыли мы минут в пятнадцать восьмого. Огромный зал блистал и переливался в свете тысяч свечей. На тщательно натертом паркете по замысловатым траекториям от одной группы гостей к другой фланировало все высшее общество Российской империи. Блеск орденов и позументы мундиров смешались с сиянием драгоценностей на точеных шейках дам и разноцветьем женских нарядов. Стройные леди в бальных платьях с открытыми плечами оглядывались вокруг с видом хищников, подбирающих себе добычу по вкусу, заодно демонстрируя гибкость стана. От них не отставали представители сильного пола, чьи облаченные в белые перчатки руки тянулись за бокалами шампанского. Открывал бал чопорный полонез; во главе банды танцующих выступал сам император Павел Петрович с Марией Федоровной. На первый танец ваш покорный слуга ангажировал одну из фрейлин императрицы, великолепную Марию Скавронскую – волнительную восемнадцатилетнюю прелестницу с тонкими, изящными чертами лица, которая укладывала белокурые волосы вокруг головы в форме ручек греческих амфор, ее тонкий стан, алебастровой белизны плечи, юный бюст, вздымающийся в бурном дыхании, вызывали восхищение и нескромные взгляды. Мило болтая ни о чем, мы с Марией завершили круг, и я проводил ее к кучке фрейлин императрицы. Вторым танцем объявили вальс, и к Маше с двух сторон устремились кавалеры. Я подошел к столу, взял бокал шампанского, отойдя к колоннам, встал за ними и принялся высматривать знакомые лица. Раскланялся с генералом Багратионом, проходящим мимо меня в направлении группы дам, в которой находилась сестра моей партнерши по полонезу – Екатерина. Мимо меня пронесся в вальсе Саша Бенкендорф, бережно обнимающий шестнадцатилетнюю Лизоньку Донец-Захаржевскую, для которой это был первый выход в свет. Глаза парочки весело блестели, и молодой задор так и шибал своими флюидами по сторонам. Покачивая в руке бокал, я направился к Багратиону и его группе прелестниц в расчете, что партнер Машеньки Скавронской вернет ее туда, где взял. После вальса был небольшой перерыв, пользуясь паузой, Катя Скавронская, старшая сестра Маши, предложила рассказать смешные истории, связанные с балами. Первому выпало вести повествование мне. На минуту задумавшись я выдал:

Во время бал-маскарада жена шепчет своему мужу: "Вон тот дворянин мне просто проходу не даёт. Даже не знаю, как от него избавиться!"

"Легко, – советует муж. – Сними маску."

Общество рассмеялось немудрящей истории, и эстафета перешла к Багратиону. В этот момент в нашу компанию влился еще один человек. Это был полный мужчина средних лет южной внешности. Кто-то назвал бы его облик средиземноморским, а по мне так обычный торгаш с овощного рынка, только кепки-аэродрома не хватает. С загадочной улыбкой на устах он пожирал глазами Машеньку Скавронскую.

– Это что еще за престарелый фавн изрядной степени потасканности? – спросил я у подошедшего Бенкендорфа.

– Отчим вашей нимфы, граф от магии воды Юлий Помпеевич Литта, – просветил меня Саша.

– Как-то он не по-отечески на нее смотрит, – недовольно проворчал я.

И тут события понеслись вскачь. Отодвинув девушек в наш кружок, вломилась пьяная парочка – гусь да гагарочка. Один из вновь прибывших молодых людей внимательно оглядел всех окружающих и провозгласил:

– Федька, ты глянь – оба ублюдка здесь.

Второй сильно хмельной вьюнош посмотрел на меня неожиданно трезвыми глазами и заявил:

– Вы трус, сударь, и можете только убивать подло и исподтишка, – сообщил мне молодой наглец.

От такого пассажа я малость остолбенел и поинтересовался:

– А вы кто, собственно говоря, будете, юноша?

– Я сын графа Палена, которого вы подло убили с помощью своего богомерзкого колдовства.

– Убить убил, но шпагой, а не магией. Потрудитесь принести извинения, молодой наглец.

– Враки, – заявил графеныш и с вызовом посмотрел мне в глаза.

– Что ж, завтра утром у вас будут мои секунданты, – задумчиво сообщил я.

– Выбор оружия за мной, – еле сдерживая ликование, заявил Федор.

– За вами, – подтвердила моя светлость, осознав, что это "жужжу" неспроста.

В это время рядом с нами разыгралась безобразная сцена.

– Если ты, старый, жирный, похотливый козел еще раз подойдешь к Машке, я тебе уши обрежу, – заявило итало-азербайджанцу второе юное туловище.

Граф Литта испуганно прятал глаза. Я увидел, как у князя Петра Ивановича гневно раздулись ноздри, и поспешил предупредить вспышку ярости потомка Багратидов.

– Молодой человек, судя по тому, как вы называете столь уважаемую мной Марию Павловну, воспитывали вас явно на конюшне. Посему, так уж и быть, завтра мои секунданты посетят и вас, но после вашего брата. Соблаговолите указать им место, где я высеку вас вожжами, к чему вы, должно быть, привычны.

А вот второй Пален был действительно пьян и не нашел ничего лучшего, как, стиснув кулаки, сделать шаг в мою сторону. Коротким движением кисти я выплеснул ему в лицо остатки шампанского из бокала со словами: «Охолоните, невежда.»

Чудовищным усилием воли Павел Пален взял себя в руки и поклонившись сообщил мне: «Буду с нетерпением ждать», – развернулся, и они с братом покинули наше общество.

Объявили котильон и я, коротко поклонившись, пригласил младшую Скавронскую. Уже кружась с ней в безумном ритме танца, утонув в лучистых звездочках голубых глаз, я понял, что ни о чем не жалею и готов истребить всю обширную семью Паленов, лишь бы ни одна слезинка не выкатилась из этих очей. А еще мне пришло в голову, что, пожалуй, пора задуматься о женитьбе.

Следующим утром разбудил меня обер-прокурор собственной персоной.

– Император запрещает вам драться, – сообщил мне Обольянинов.

– Ваше сиятельство, один мудрый человек сказал: «Душу – Богу, жизнь – Отечеству, честь – никому!». Я не верю, что Павел Петрович, всего год назад сам вызвавший всех государей Европы на поединок[58], запретил мне отстаивать свою честь со шпагой в руках.

– Иван Михайлович, вы догадываетесь, что идете в ловушку?

– Понимаю, но осознаю также, что охотник, хватая руками медведя, очень быстро получает проблему на свою голову. Вот я и хочу, чтобы у Палена третьего возникла проблема. Смертельная. Поэтому, Петр Хрисанфович, прошу вас не вмешиваться в поединок.

– Я передам государю ваше мнение. От себя хочу добавить, что как дворянин я вас понимаю, но как патриот России я не могу принять вашего решения и того бессмысленного риска, которому вы собираетесь подвергнуть себя, – с этими словами граф Обольянинов покинул мои апартаменты. Через полчаса ко мне заехали Бенкендорф с Эйлером, коих я попросил быть моими секундантами и договориться с представителями Федора и Павла Паленов по условиям и месту проведения поединка.

Дуэль назначили завтра на девять утра. С первым мне предстояло драться с Федором, который очень удивил: стреляться на пистолетах с тридцати шагов в поле безмагии – это серьезная заявка. В столице такое место было в двух местах – в Академии техномагии, где разбирались с трофейным подавителем, и вблизи австрийского посольства. С Великобританией сейчас война, и роль британского посланника играет дуайен[59] дипломатического корпуса, которым является австрийский посол, а для обеспечения безопасности и исполнения представительских функций бритты передали в его распоряжение охрану своего посольства, в составе которой присутствовал подавитель магии. А значит, стреляться придется рядом с домом Салтыкова, где располагается посольство, и скорее всего, собирается укрыться Федор Пален при благоприятном для себя исходе дуэли. Павел, не мудрствуя лукаво, выбрал дуэлировать на шпагах через час после окончания поединка с братом.

Утро выдалось морозным, и мы с двумя Александрами решили прибыть на место пораньше. К восьми утра подъехали к Царицыному лугу и стали ожидать врача, с которым договорился Бенкендорф. Я почему-то даже не удивился, увидев подъезжающую к нам карету с лейб-хирургом государя, графом от магии жизни Яковом Васильевичем Вилли внутри.

Ровно в десять утра мы с Бенкендорфом и Эйлером отправились навстречу графу Палену третьему с секундантами. Сыновей у Петра Алексеевича Палена было трое, поэтому называли их в армии по нумерам. Федор, с которым мне предстояло стреляться, был третий нумер, Павел – второй, а генерал-майор Петр Петрович Пален, состоявший в должности шефа Каргопольского драгунского полка, прозывался Пален первый.

Братья пришли вдвоем. Их сопровождали двое офицеров в мундирах Изюмского гусарского полка, шефом которого состоял Пален второй, и еще один полковую принадлежность которого я определить не смог. Секунданты братцев-кроликов подошли к Бенкендорфу и Эйлеру и стали оговаривать условия поединка. В результате диспозиция получилась следующая. Я и Федор с пистолетами в руках расходились на пятнадцать шагов от барьера каждый и по команде оборачивались и стреляли. Происходило сие действо вдоль ограды Австрийского посольства в поле безмагии. Один из Изюмских гусар в чине капитана принес ящик с пистолетами. Бенкендорф достал оба ствола, тщательно осмотрел их и даже понюхал, не пахнут ли порохом. Дабы исключить возможность пристрелки одним из участников дуэли, ибо «Правила о разбирательстве ссор, случающихся в дворянской среде» предписывали стреляться исключительно из нового непристрелянного оружия. Мы с Федором, который старательно отводил от меня глаза, подошли к Бенкендорфу с капитаном-изюмцем Осипом Францевичем Долоном. Бенкендорф, которого избрали секундантом-распорядителем, задал стандартный вопрос: «Господа, не желаете ли вы примириться?»

– К сожалению, сие невозможно, – ответил Федор, а я лишь отрицательно покачал головой.

– Что ж, господа, жаль. Расходитесь. Стреляем с разворота в течении пяти секунд по команде «Начинай».

Остальной народ кучкой отошел метров на десять в сторону.

"… Четырнадцать, пятнадцать, – досчитал я необходимое количество шагов. – Что же задумал этот поганец? И почему я так спокоен? Если-бы мне пару лет назад рассказали о том, что я буду стреляться на дуэли с сыном убийцы Павла I, я только пальцем у виска покрутил. А сейчас стреляюсь, и никаких эмоций, кроме досады и легкого опасения. Но все-таки что он задумал?"

Прозвучала команда «Начинай», я повернулся и на счет «раз» присел на одно колено; услышав голодный свист пули над головой, прицелился и выстрелил. Обострившееся зрение показало, как на плече Федора расцветает красный тюльпан попадания. Сзади раздался странный шум. Бенкендорф и Долон смотрели округлившимися глазами мне за спину. Пален медленно опускался в снег. Его старший брат, побледнев, как полотно, тоже смотрел мне за спину. Наконец и я повернулся – вот тут-то меня пробрала дрожь. Пуля попала в дерево, и вековая липа оплывала, как воск над огнем, превращаясь в лужу гнили. Капитан Долон и его сослуживец по изюмским гусарам поручик Дмитрий Маркович потрясенно смотрели на Федора, а в это время третий офицер споро взвел курок пистолета, извлеченного из-под шинели, и, тщательно прицелившись, выпалил в меня. Я постарался перекатом уйти в сторону от выстрела, но запутался в полах шинели. Ногу пронзила адская боль, которая быстро распространилась по всему телу, и свет в моих глазах потух.